Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I - Филипп-Поль де Сегюр

Между тем эти несчастные вошли в столь желанный Смоленск; они покинули берега Днепра, усеянные телами умерших наиболее слабых товарищей, погибших от долгих часов напрасного ожидания. Другие остались около ледяных высот, которые надо было перейти, чтобы достигнуть города. Остальные же бросились к складам, и многие из них умерли, пока брали приступом двери, к которым их не допускали. «Кто вы? Из какого корпуса? Как вас узнать? Лица, раздающие провиант, ответственны за него: они могут выдавать его лишь уполномоченным офицерам, которые должны предъявлять квитанции на его получение». Но у тех, которые приходили за провиантом, не было офицеров; они не знали, где находятся их полки! В таком положении были две трети армии.

Эти несчастные рассыпались по улицам, не имея никакой надежды, кроме грабежа. Но обглоданные до костей трупы лошадей, валявшиеся повсюду, свидетельствовали о голоде. Повсюду у домов были оторваны двери и оконные рамы, которые употреблялись на топливо для костров: в домах они не могли найти себе убежища, не было приготовлено ни зимних квартир, ни топлива. Больные и раненые оставались на улицах на тех повозках, на которых их привезли.

Тогда только бродячие солдаты начали искать свои знамена; они быстро нашли их, чтобы получить провиант; но весь заготовленный хлеб был уже роздан: не было ни сухарей, ни мяса. Им выдали ржаной муки, сухих овощей и водки. Нужны были невероятные усилия, чтобы помешать отдельным отрядам различных корпусов убивать друг друга у дверей провиантских складов; потом, когда после бесконечных формальностей эти жалкие припасы были розданы, солдаты отказались нести их в свои полки: они набрасывались на мешки, вытаскивали оттуда по несколько футов муки и притаивались где нибудь, чтобы съесть ее. Так же было и с водкой. На другой день дома были переполнены трупами этих несчастных.

Одним словом, этот зловещий Смоленск, который армия считала концом своих мучений, был только началом их! Перед нами открывались бесконечные страдания: надо было идти еще сорок дней под тяжелым игом всевозможных лишений. Одни, отягощенные муками настоящего, приходили в ужас при мысли о будущем; другие же восставали против своей участи: они рассчитывали только на самих себя и решили выжить во что бы то ни стало.

С тех пор все, в зависимости от того, были ли они сильны или слабы, отнимали силой или потихоньку у своих умирающих товарищей продукты, одежду и даже золото, которым еще с Москвы они наполнили вместо провизии свои походные сумки. Затем эти негодяи, которых отчаяние довело до разбоя, побросали оружие, чтобы спасти свою подлую добычу, воспользовавшись общим замешательством, тем, что их мундиры стали неузнаваемы ночью — одним словом, всеми темными средствами, благоприятствующими подлости и преступлению! Если бы эти ужасы не были преувеличены в произведениях, опубликованных до сих пор, я умолчал бы об этих отвратительных подробностях, потому что эти ужасные явления были редки и виновные получили заслуженное наказание.

Император прибыл 9 ноября, как раз тогда, когда положение было отчаянным. Он укрылся в одном из домов на Новой площади и не выходил оттуда до 14 ноября, чтобы продолжать отступление. Он рассчитывал на провиант и фураж на две недели для стотысячной армии: не нашлось и половины этого количества муки, риса и водки! Мяса не было совсем. Слышны были гневные крики на одного из заведующих провиантом. Поставщику этому удалось спасти свою жизнь лишь после долгих молений на коленях перед Наполеоном! Быть может, доводы, которые он привел, сделали больше, чем мольбы.

— Когда я прибыл сюда, — говорил он, — стаи отставших от армии солдат уже внесли в Смоленск разрушение и ужас. Здесь умирали от голода точно так же, как и на больших дорогах. Когда был установлен некоторый порядок, одни только евреи вызвались доставить нехватавший провиант. Затем взялись помочь нам литовские помещики. Наконец, показался первый фургон обоза с продовольствием, собранным в Германии. С ними прибыло несколько сот немецких и итальянских быков.

Между тем, масса трупов по домам, по дворам и садам, и их убийственный запах заражали воздух. Мертвые убивали живых. Служащие, как и многие военные, расхворались, некоторые из них словно лишились рассудка: плакали или тупо устремляли в землю свой угрюмый взор. У некоторых из них спутанные волосы вставали дыбом; эти несчастные при страшных богохульствах, в ужасных корчах и с еще более ужасным смехом замертво падали на землю.

В то же время пришлось убить большую часть быков, приведенных из Германии и Италии. Эти животные отказывались двигаться и есть; их глаза, впавшие в орбиты, сделались угрюмыми и недвижными; их убивали, и они не старались избегнуть ударов. Случались и другие несчастья: несколько наших обозов и продовольственных складов было перехвачено неприятелем; в Красном была отнята целая партия быков в восемьсот голов.

Этот человек добавлял, что надо принять во внимание число отрядов, прошедших через Смоленск за это время, которое прожил здесь маршал Виктор с 28 тысячами человек и почти 15 тысячами больных, и множество мародеров, которые были оттиснуты неприятелем к Смоленску. Все это жило за счет складов, приходилось выдавать около шестидесяти тысяч пайков в день; наконец, надо было высылать провиант и скот к Москве, к Можайску, к Калуге и к Ельне.

Многие из этих доводов были вполне основательны. Несколько складов было отправлено из Смоленска к Минску и Вязьме. Эти города, даже больше чем Смоленск, были центрами фуража, первую линию которых составляли города по Висле. Количество собранных на этом пространстве жизненных припасов было невероятное, на перевозку их были потрачены громадные силы, и в результате почти ничего: они были недостаточны для такого количества народа.

Так рушатся великие походы под собственной тяжестью! Были превзойдены человеческие границы: гений Наполеон, желая возвыситься над временем, климатом и расстоянием, словно растворился в пространстве; как бы ни были громадны его размеры, он превзошел и их!

Впрочем, он превзошел себя только по необходимости. Он не питал иллюзий по поводу лишений. Он был обманут только Александром. Привыкнув все покорять ужасом своего имени и изумлением, внушаемым его отвагой, его армией, им самим, его счастьем, он поставил все в зависимость от Александра. Он остался тем же человеком, каким был в Египте, при Маренго, Ульме, Эсслингене; это был Фердинанд Кортес; это был Александр Македонский, сжегший свои корабли и все еще желающий, несмотря на своих солдат, проникнуть в неведомую Азию; наконец, это был Цезарь, рискующий всем своим богатством!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});