Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I - Филипп-Поль де Сегюр

Этот раненый офицер был Экзельман! В этом деле он был всем: генералом, офицером, солдатом, даже артиллеристом, так как, ухватившись за одно из брошенных орудий, он зарядил его, нацелил и еще раз пустил его в дело против неприятеля. Что до командира вестфальцев, то несчастное и преждевременное окончание похода, а также ужасное осложнение в ранах сразило его насмерть. Неприятель, видя, что голова этой колонны выступает в полном порядке, осмелился атаковать его лишь своими ядрами; к ним отнеслись с презрением и скоро оставили за собой. Когда же наступила очередь проходить гренадерам Старой гвардии, они тесно сомкнулись вокруг Наполеона, как подвижная крепость, гордые тем, что защищают его[215]. Эту гордость выражала их походная музыка и известные слова: «Где лучше, как не в семье родной?» Но император, не пропускавший ничего, прервал ее воскликнув:

— Пойте лучше: «Постоим за спасение императора!»

Такие слова лучше выражали его беспокойные думы, а также всеобщее настроение.

Так как в то же время неприятельский огонь стал слишком назойливым, он велел заставить замолчать его и через два часа достиг Красного. Одного вида Себастиани и первых гренадеров, выступивших перед ним, было достаточно, чтобы выгнать оттуда неприятельскую пехоту. Наполеон вошел сюда с тревогой, не зная, с кем он там только что имел дело; его кавалерия была слишком слаба, чтобы ей он мог очистить путь вне большой дороги. Он оставил Мортье и молодую гвардию на расстоянии одного лье за собой, притянув, таким образом издалека слишком слабую руку своей армии, и решил дождаться ее.

Шествие колонны под огнем не было кровавым, но она не могла побеждать почву, как людей: дорога была гористая, всякая возвышенность задерживала орудия, которые не заклепывали, и обоз, который разграбили прежде, чем покинуть. Русские с высоты своих холмов видели состояние нашей армии, ее недостатки, ее дезорганизованность, ее самые расстроенные части — словом, все, что обычно скрывается с такой тщательностью.

Тем не менее, казалось, Милорадович с высоты своей позиции удовольствовался издевательством над проходившим императором и его Старой гвардией, наводившей так долго ужас на Европу. Он осмелился подобрать брошенные вещи лишь тогда, когда императорская колонна удалилась; но теперь он сделался смелее, сомкнул свои ряды и, спустившись со своих высот, прочно расположился со своим двадцатитысячным войском на большой дороге; этим маневром он отрезал от императора Евгения, Даву и Нея и закрывал перед этими тремя полководцами дорогу в Европу[216].

В то время как он располагался таким образом, Евгений пытался собрать в Смоленске свои разбившиеся полки: он с трудом оторвал их от грабежа магазинов и смог созвать 8 тысяч человек лишь к 15 числу вечером. Он должен был обещать им достать продовольствие и указывал им на Литву, чтобы заставить их двинуться в путь.

Ночь остановила Богарне в трех лье за Смоленском; уже половина его солдат расстроила свои ряды. На следующий день он продолжал свой путь с теми, кого не уложили около бивуака холод ночи и смерть.

Грохот орудий, слышавшийся накануне, прекратился; королевская колонна с трудом продвигалась вперед, подбавляя к встречным обломкам еще и свои. Во главе вице-король и его главный штаб, погруженные в печальные мысли, предоставили лошадям полную свободу. Они незаметно отделились от своего войска, не замечая своего одиночества, так как дорога была усеяна отставшими солдатами и вольными людьми, которых уже не старались держать в порядке.

Так они подъехали на два лье к Красному; здесь их рассеянные взоры были привлечены странным движением, происходившим перед ними. Толпа беспорядочно шедших людей неожиданно остановилась. Те, которые следовали за ними, подошли и присоединились к ним, другие, ушедшие вперед, вернулись, образовалась толчея. Тогда изумленный вице-король осмотрелся кругом: он заметил, что опередил на расстояние часа перехода свой полк, что вокруг него находится около полторы тысячи людей всех чинов и наций, не знавших организации, не имевших оружия, пригодного для битвы, и что ему предлагают сдаться.

Это предложение было отвергнуто при всеобщем негодовании. Но русский парламентер, явившийся один, настаивал.

— Наполеон и его гвардия разбиты, — объявил он, — вас окружают 20 тысяч русских; вы можете спастись только на почетных условиях, и их вам предлагает Милорадович.

При этих словах из толпы выдвинулся Гийон, один их тех генералов, у которых перемерли или разбежались все солдаты, и громко воскликнул:

— Возвращайтесь немедленно туда, оттуда вы пришли; скажите тому, кто вас послал, что если у него 20 тысяч человек, то у нас есть 80 тысяч.

Изумленный русский удалился.

Достаточно было одной минуты, как холмы, расположенные влево от дороги, покрылись огнем и клубами дыма; гранаты и картечь посыпались на большую дорогу и показались штыки грозно приближавшихся колонн.

Богарне минуту колебался. Ему было противно покинуть эту несчастную толпу; но, наконец, оставив здесь начальника штаба, он вернулся к своим дивизиям, чтобы повести их в бой, чтобы дать им возможность пройти сквозь заграждения, пока это не стало невозможным, или же погибнуть: гордый своей короной и несколькими победами, он не мог думать о сдаче.

Между тем Гильемино созвал к себе офицеров, которые в этой толпе смешались с солдатами. Несколько генералов, полковников и множество офицеров вышли из толпы и окружили его; они начали совещаться и, провозгласив Гильемино своим начальником, поделили на несколько взводов всех этих людей, смешавшихся в одну кучу.

Эта мера была принята под сильным огнем. Высшие офицеры с достоинством заняли места в рядах и стали снова простыми солдатами. Некоторые гвардейские моряки хотели избрать начальником только одного из своих офицеров, в то время как каждым взводом командовал генерал. До сих пор у них полковником был один только император; погибая, они сохраняли за ним эту привилегию, которую ничто не могло заставить позабыть, и все согласились с ними.

Разделившись таким образом, эти отважные люди продолжали продвигаться к Красному; и они уже миновали батарею Милорадовича, как последний направил свои колонны к их флангам и стал так теснить их, что они должны были обернуться лицом к неприятелю и выбрать позицию для защиты. Надо сказать к вечной славе этих воинов, что полторы тысячи французов и итальянцев, один против десяти, располагавшие для обороны лишь решимостью и несколькими пригодными орудиями, не допускали к себе неприятеля в течение целого часа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});