Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I - Филипп-Поль де Сегюр

Когда, наконец, река, город Вязьма, ночь, страшная усталость и маршал Ней отделили нас от неприятеля, когда опасность была отсрочена и нам удалось расположиться бивуаком, мы стали подсчитывать свои потери. Несколько орудий было разбито, не хватало многих повозок и четырех тысяч человек убитыми и ранеными. Много солдат разбежалось. Часть была спасена, но в рядах имелись большие опустошения. Надо было все переформировать, чтобы сплотить остатки нашей армии. Из каждого полка едва выходил один батальон, из батальона — взвод. У солдат не было ни их обычного места ни товарищей, ни прежних начальников[201].

Эта печальная реорганизация происходила при свете пылающей Вязьмы и под несмолкаемый грохот орудий Нея и Милорадовича, пальба которых долетала сквозь мрак ночи и через лес. Несколько раз эти остатки храброго отряда думали, что их атакуют, и хватались за оружие. На другой день, когда они построились в ряды, они удивились своей малочисленности.

Тем не менее пример начальников и надежда найти все в Смоленске поддерживали мужество, а в особенности ободрял вид сияющего солнца, этого источника всемирной надежды и жизни, который, казалось, отгонял прочь те картины смерти и отчаяния, которые окружали нас.

Но 6 ноября небо затуманилось. Его лазурь исчезла. Армия шла, окутанная холодным туманом. Туман сгущался все более и более; вскоре он превратился в огромное облако, которое начало осыпать армию большими хлопьями снега. Казалось, небо опустилось и слилось с этой землей и с этим враждебным народом, чтобы закончить нашу гибель!

Все смешалось и стало неузнаваемо: предметы изменили свою внешность, армия двигалась, не зная, где она находится, не видя цели. Пока наши солдаты с трудом пролагали, себе путь при бушующем снежном вихре, ветер наметал сугробы. Эти сугробы скрывали от нас овраги и рытвины на незнакомой нам дороге; солдаты проваливались в них, а наиболее слабые из них находили там себе могилу.

Те, которые шли за ними, обходили их, но снежный вихрь и сверху, и снизу хлестал им в лицо; он, казалось, яростно восставал против их похода. Русская зима, в новом своем виде, нападала на них со всех сторон: она пробивалась сквозь их легкие одежды и разорванную обувь.

Промокшее платье замерзало на них; эта ледяная оболочка сковывала и скрючивала тело; резкий и свирепый ветер не давал дышать; бороды и усы покрывались ледяными сосульками[202].

Несчастные, дрожа от холода, еще тащились до тех пор, пока какой-нибудь обломок, ветка или труп одного из товарищей не заставлял их поскользнуться и упасть. Тогда они принимались стонать. Напрасно: их тотчас же заносило снегом; небольшие холмики давали знать о них: здесь была их могила! Вся дорога была покрыта этими возвышениями, словно кладбище. Самые мужественные, самые хладнокровные начинали волноваться; они проходили как можно скорее мимо, отвернувшись. Но и перед ними и вокруг — всюду был снег; их взоры терялись в безбрежном и печальном однообразии; воображение разыгрывалось: природа, словно саваном окутывала армию! Единственными предметами, выделявшимися из мглы, были ели, эти могильные деревья с их мрачной зеленью, а величавая неподвижность их темных стволов, их печальный вид дополняли зрелище общего траура, дикой природы и армии, умирающей посреди мертвой природы!

Теперь все, вплоть до нашего оружия, еще наступательного в Малоярославце, а теперь только оборонительного, обратилось против нас. Оно в окоченелых руках солдат казалось невыносимой ношей. При частых падениях оно выскальзывало из рук, ломалось или терялось в снегу. Если солдаты поднимались, то поднимались без оружия, потому что не они его бросали, а голод и холод вырывали его у них. У многих пальцы примерзали к оружию, которое они еще держали, и они не могли поэтому размять руки, чтобы сохранить остатки жизни.

Вскоре стали встречаться толпами и в одиночку солдаты различных корпусов. Они не бросали свои знамена изменнически: холод и истощение заставили их отстать от своих колонн. В этой борьбе, которая была одновременно и общей и личной, они отделились друг от друга и теперь, безоружные, побежденные, беззащитные, без командиров, повиновались лишь инстинкту самосохранения.

Большинство из них, пробираясь тропинками, рассыпалось по полям в надежде найти себе хлеба и убежище на надвигающуюся ночь. Но еще при нашем первом шествии все было опустошено на семь или восемь лье в окружности; они встречали только казаков да вооруженное население, которое окружало их, наносило им удары, раздевало и с дьявольским смехом оставляло умирать голодными на снегу!

Эти люди, поднятые Александром и Кутузовым, не умевшие тогда, как и впоследствии, благородно отомстить за свою родину, которую они не сумели защитить, сопровождали армию, следуя под прикрытием лесов по обе стороны ее флангов. Всех, кого не приканчивали, они гнали на большую дорогу, где их ожидали голод и гибель[203].

Наступила ночь, шестнадцатичасовая ночь! Но на этом снегу, все покрывавшем, неизвестно было, где остановиться, где сесть, где отдохнуть, где найти какой-нибудь корешок для пропитания и хворосту, чтобы развести костры! Однако усталость, мрак, приказания заставили остановиться тех, которых не поддерживали нравственные и физические силы и старания начальников. Мы постарались кое-как устроиться; но все еще бушевавший вихрь разбрасывал жалкие бивуаки. Ели, покрытые инеем, не поддавались огню; снежная метель гасила костры, наше мужество, наши силы.

Когда наконец пламя разгоралось, вокруг него офицеры и солдаты принимались готовить свой жалкий обед: он состоял из куска тощего окровавленного мяса павших лошадей и, в лучшем случае, из нескольких ложек ржаной муки, разведенной в растаявшем снегу. На другой день полукруглые ряды окоченевших трупов солдат указывали бивуаки; окрестности были усеяны трупами нескольких тысяч лошадей[204]!

С этого дня солдаты стали меньше рассчитывать друг на друга. В этой армии, живой, восприимчивой ко всяким впечатлением и мыслившей благодаря развитой цивилизации, очень скоро воцарился беспорядок; отчаяние и отсутствие дисциплины быстро передавались от одного к другому, ибо воображение не знает границ при несчастии, как при удаче. С тех пор на каждом бивуаке, при всех трудных переходах, во всякую минуту от организованного войска отделялась еще некоторая часть, которая отказывалась сохранять порядок. Однако были еще лица, которые боролись с этим падением дисциплины и отчаянием; это были офицеры, унтер-офицеры и наиболее стойкие солдаты. Это были люди необыкновенные: они подбадривали себя напоминанием о Смоленске, который им казался уже близко и где им была обещана помощь[205].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});