«Ныне и присно» - Константин Мартынов

— Эй, ты кто? — губы занемели, вопрос прозвучал тихо и невнятно… Шабанов услышал.

— Я это, — уголок рта дернулся в кривой усмешке, — Тимофей Шабанов. А ты решил, еще кого-то в серегину шкуру занесло?

Леушин обидчиво прикусил губу. Все бы насмешничал! Баран средневековый. «Пошли, по холодку прошвырнемся!» Согласием поинтересоваться и в голову не пришло. Думает, что Венька за ним собачонкой бегать станет? Хрен в сумку!

— Кого-то еще? Да по мне и этот обмен лишний.

Леушин свернул к поваленной непогодой сосне, сердитый удар кулака очистил от снега небольшой участок, Венька сел. Горящие обидой и злостью глаза уставились на Шабанова.

— У вас в шестнадцатом веке все такие придурки, или ты и там наособицу? Думаешь, не ясно, зачем в сопки поперлись? На людях говорить боишься! Все, отбегались. Давай, вываливай, что накопил.

Следом за Леушиным сошел с лыжни и Шабанов, прислонился к стоявшей неподалеку сосне. Рука в меховой рукавице сердито теребила ременную петлю лыжной палки.

— Выва-аливай… — передразнил он. — А если просто проветриться захотелось? Подальше от бардака вашего оказаться?

— Нашего? — вскинулся Венька, — Можно подумать, это я со скинами хачей гоняю!

— Вот и хреново, что не ты, — Скопившаяся в душе горечь, круша преграды, рвалась наружу. — Засрали север, а выгребать некому! Шлюхи, бандюки, бичи помойные! Куда ни шагни — обязательно вляпаешься!

— В твои времена, можно подумать, лучше было! — окрысился Венька.

— В мои времена старики говорили: «До бога высоко, до царя далеко, а от Колы до ада всего три версты!» Народ друг за друга держался — одному ни в море на промысел, ни от свеев отбиваться. Зато ни перед кем спины не гнули! А теперь что?

Шабанов задохнулся. Лишь яростный взгляд продолжал метать молнии.

Венька молча смотрел на взбешенного Шабанова. Мокрые от растаявшего снега щеки приятеля курились горячим паром.

— Остынь, — примирительно буркнул Венька. — На чайник похож…

— Вот-вот. Лишь бы обхихикать! — ни успокаиваться, ни отступать Тимша не собирался. — Я ему о поморском братстве, о родине, а он… Да что там о родине — в Бога и то напоказ веруете! Не потому что Бог — потому что положено. Модно, наконец. Такая вера хуже безверия! В церковь, на теннисный корт, на горные лыжи… не люди — стадо безмозглое!

— А ты, значит, решил нас уму-разуму поучить… в нужную сторону направить… — со вновь вспыхнувшей обидой съязвил Венька. — Каким интересно манером?

Настала очередь усмехаться Шабанову.

— Не знаешь, как скотину ведут? Батогом! А паршивых и вовсе под нож. Чтоб стадо не портили.

Леушин помолчал, потом, словно бы между делом, спросил: — И многих уже… отбраковал?

Яростный взгляд Шабанова смерил собеседника с головы до ног.

— Тебе зачем знать? Стучать побежишь?

Такого Венька стерпеть уже не мог.

— Это мы дерьмо?! — тонко, на грани срыва выкрикнул он. — На себя глянь! Бандюк! Скинхед вонючий! С тобой говорить самому в дерьме изваляться! О дружбе говоришь, а меня в стукачи…

Венька неловко размахнулся. Шабанов принял удар не шатнувшись. На щеке проступила багровая полоса.

— И дерешься-то как девка.

«Ну и ладно… — Венька всхлипнул. — Поговорили, называется…

Леушин подобрал палки, сосредоточенно набросил на запястья ременные петли.

— Живи, как хочешь, — бросил он и, не оборачивась, зашагал к городу.

Шабанов молча смотрел, как тает в начавшемся снегопаде знакомая сутуловатая фигура.

Ни слова лжи, ни одной криводушной мысли… Разве не за них бьется? Не за Веньку, не за Ольгу Скворцову, пирожочницу рыночную, не за прочих, о кого бандюки с басурманами ноги вытирают? Почему тогда все так бестолково, а?

Снег падал все гуще и гуще, лыжню занесло начисто. К часу дня окончательно стемнело. В десяти километрах от Мурманска на сосну, неряшливо хлопая крыльями, опустилась ворона. Здесь был ее дом, ее территория, и уступать чужакам без боя она не собиралась.

Злое хриплое карканье заставило Тимшу вздрогнуть.

— Не ори, ухожу уже, — буркнул он.

На западе, пробиваясь сквозь снегопад, немеркнущим заревом полыхали бордельные огни цивилизации.

* * *

«Друг, называется… какого ж рожна, коли друг, в дознатчики полез?»

Тот же день, семь часов вечера. Лыжи приткнулись в углу прихожей, спортивный костюм сохнет на батарее, в кухонной мойке ждет своего часа грязная посуда… Ничего, подождет. Тимши дома нет — переодевшийся и наскоро пообедавший Шабанов размашистыми шагами меряет проспект Ленина.

На сердце, немилосердно орудуя когтистыми лапами, бушует кошачья стая. Угрюмые сталинской постройки дома нависают над головой, узкие бойницы двухметровой высоты окон холодно и равнодушно следят за непрошено вырванным из шестнадцатого века юнцом…

Женский визг и звон битых стекол Тимша услышал не дойдя полсотни метров до перекрестка с Комсомольской. Вылетевшую из-за угла вишневую «девятку» понесло «юзом», развернуло капотом к тротуару. Правая фара отсутствовала, натриевый свет уличного фонаря отбрасывал на мятое крыло причудливые тени.

— Доездились! — злорадно усмехнулся Шабанов… обитатели авто считали по-другому.

Мотор «девятки» взвыл придавленным котом, из-под шипованых колес широкими струями хлестнула ледяная крошка. Машина, едва не сорвав глушитель, взлетела над поребриком. Неистово крутящиеся колеса приземлились уже на тротуаре. От днища отвалился большой кусок грязного льда, вертясь промчался меж ногами прохожих, чтобы затормозить рядом с Шабановым.

«Очумели совсем, засранцы!» Тимша оторопело замер, не желая верить в происходящее.

Истошный вой перегазовки, скрежет неумело воткнутой передачи… и снова визг шлифующих лед покрышек. Автомобиль, виляя от стены к утонувшему под сугробами газону, несется навстречу Шабанову. Подвывая электромотором опускается стекло дверцы, в ярко освещенную витрину летит пустая бутылка…

Промороженное стекло разлетается длинными кинжально-острыми осколками. Из салона авто несется пьяный хохот. Автомобиль едет на первой передаче, цепляя то стену, то высокие сугробы, запредельно раскрученный мотор визжит, как боров под ножом.

«Что делают?! Люди же кругом!» Многочисленные пешеходы спасаются кто как может — прыгают через снежные валы, ныряют в магазины… В дверях мгновенно возникает давка.

В двух десятках метров от Шабанова растерявший напускную вальяжность господин в дорогом пальто с бобровым воротником и сбитой набекрень бобровой же шапке отшвырнул прочь щуплого мальчишку лет двенадцати.

— Отвали, щенок! — прорычал он, запихиваясь в прогретый тепловой пушкой тамбур. Малец вскрикнул, откатился к стене, испуганно вжался в стылый камень. «Девятка» вильнула к нему, колесо взрыло снег в считанных сантиметрах от лица… резко выкрученный руль бросил машину прочь, капот небрежно подцепил увязшую в сугробе девичью фигурку, перекинул к росшим вдоль дороги рябинам. Девушка сломанной куклой рухнула в серый пропахший бензиновой гарью снег…

— Гады! — взревел Тимша. Рука сама нашла валявшуюся под ногами ледяную глыбу.

Короткий росчерк полета завершился в лобовом стекле. Триплекс покрылся густой сетью трещин. Матерно визгнули тормоза, хлопнула водительская дверь, за ней передняя правая. В салоне, заглушая стихающий вой мотора, пьяно верещат девицы. Тимша оценивающе посмотрел на вышедших.

Лет на пять старше его самого… навороченные, в хорошо пошитых костюмчиках, с бриллиантово сверкающими запонками в манжетах цветастых рубашек. «Золотая молодежь»

— Вы, милейший, не отдаете себе отчета, в чью машину изволили метнуть снаряд… — с томной улыбкой заметил анемичного вида юнец-пассажир. По тонко вылепленному аристократичному лицу скользнула легкая тень раздражения. Казалось, юнец ждал немедленных извинений. Нижайших, вплоть до стояния на коленях.

— Ты, лох вонючий, типа безбашенный? Не догоняешь на кого хрен задрал? — громогласно «перевел» водитель — щекастый прожигатель жизни и отцовских денег. — Да у тебя по жизни бабок откупиться не хватит!

Вопли в салоне прекратились. Наружу выглянула намакияженная мордашка с раздутыми силиконом губками. По-коровьи влажные глаза жадно впитывали новые впечатления.

— Ну почему же, Рома? — нарочито не обращая внимания на зрительницу, протянул «аристократ», — если продаст почку или глаз — денег хватит… да и я буду… удовлетворен.

— Ах, Вадик! — постельным голосом проворковала девица. — Ты такой мажорный!

Или упомянутый Рома лишь недавно попал в элитную тусовку, или перформансам и закрытым пати предпочитал куда более брутальные развлечения, но блеснувший серебряными накладками нож-бабочка влип в пухлый кулак с ухарской показушностью.