На день погребения моего - Томас Пинчон

сброшенные со счетов, преданные, оскверненные, ограбленные и убитые, их свидетельства несутся со скоростью ветра, насыщают свет, их шепот окутывает лица и проникает в легкие белых захватчиков музыкой, монотонной, как пение цикад, не знающей прощения, как могила, известная или потерянная.

Когда он покидал Чикаго, никто не пришел его провести, даже Нейт Приветт, который мог бы прийти просто для того, чтобы убедиться, что он действительно уехал. Вспоминая, как он оказался в этой точке своей жизни, Лью начал догадываться, что его безоблачному существованию приходит конец.

Не так давно он не знал, какую сторону конфликта выбрать. В те времена, когда он преследовал анархистов в Чикаго, Лью каким-то образом нашел путь к удобному обособлению от слишком большой симпатии к каждой жертве или преступнику. Как прийти туда, где только что произошел взрыв и всё разлетелось на куски, видеть бессмысленную ничтожность жизни, кровь и боль? Лишь постепенно своим сверхпроницательным умом детектива он начал понимать, что взрывы этих бомб могли быть выгодны кому угодно, в том числе  — тем, кто получил бы очевидную выгоду, если бы в них обвинили «Анархистов» (каким бы приблизительным ни было это определение). Во время длительных поисков вокруг Скотобоен от его взгляда не ускользнула отчаянная нужда Анархистского сообщества, хотя оно обещало человеку освобождение из рабства столь же жестокого, как когда-то  — рабство негров. А иногда  — еще более жестокого. У Лью начали возникать соблазнительные фантазии о том, как он соберет суррогатную бомбу  — из куска льда, или, лучше, из замороженного конского помета, и метнет ее в ближайшего владельца цилиндра, невозмутимо идущего по улице, в ближайшего конного полисмена, который бьет беззащитного забастовщика.

Это было наиболее очевидно в Скотобойнях, но был еще и завод Пульмана, и сталепрокатные заводы, и завод уборочных машин Маккормика, и не только в Чикаго  — он готов был биться об заклад, что ту же самую структуру промышленного Ада в обертке общественного молчания можно найти повсюду. Везде была своя Пятьдесят седьмая улица, всегда был легион невидимых с одной стороны гроссбуха и горсть с другой стороны, которая значительно, или даже неизмеримо, богатела за их счет.

С этой возвышенности, словно с воздушного шара, он смотрел на страну перед ним, одинаково отчетливо видя владельцев шахт и рабочих, силы Бездны, которые каждый день отправляют свои легионы гномов под землю, чтобы надолбить как можно больше колотой породы, пока пласт не обвалится на их головы, хотя что это значит для Сильных мира сего, у которых всегда очередь из гномов, которые ждут и даже жаждут, чтобы их отправили под землю. Мерзавцы и члены Профсоюза, члены Профсоюза и мерзавцы менялись местами, потом менялись местами снова, эта путаница в мыслях была испытанием для его души.

 Несмотря на это, он нес свою службу в Денвере, пытаясь узнать, кто есть кто, стал завсегдатаем манхэттенского стейк-хауса «У Пинхорна», завел счет во всех барах вдоль Семнадцатой улицы, завел знакомства среди репортеров криминальной хроники, зависавших у «Тортони», в «Арапахо» и в салуне Гехана через дорогу от Муниципального совета, большая часть его расходов приходилась на «Аркаду» Эда, ему необходимо было поддерживать дружбу с коллегами Эда Чейза, босса района красных фонарей, так проходили все его дни  — он не думал особо о Чикаго и не сравнивал два города, но ему не удавалось оставаться в тесном курятнике города больше чем на одну-две недели, после этого он возвращался в Денвер и на Рио-Гранде, направлялся в край горняков. Он не мог оставаться вдалеке, но, казалось, отношения между владельцами шахт и шахтерами с каждым его приездом становились всё хуже. Складывалось впечатление, что практически каждый день он видел очередной маленький Хеймаркет, динамит в этих скалистых горах не был столь экзотическим веществом, как в Чикаго. Очень скоро ему начали встречаться вооруженные до зубов поисковые отряды, называвшие себя «Гражданским альянсом» или «Вспомогательными собственниками». У некоторых из них были достаточно утонченные револьверы, винтовки системы Крага-Йоргенсена армейского образца, полуавтоматические ружья с магазином, полевые гаубицы, разобранные и привязанные бечевкой к спинам мулов. Сначала для того, чтобы проехать, ему достаточно было кивнуть головой и приподнять шляпу, но с каждым разом атмосфера становилась всё более напряженной, вскоре они начали останавливать его и задавать вопросы, как им казалось, по существу. В конце концов он начал брать с собой лицензии из Иллинойса и Колорадо, хотя многие из этих субъектов не очень-то хорошо умели читать.

Половину его офисного пространства уже занимали накопленные досье профессионалов и аматоров Анархизма, профсоюзных организаторов, бомбистов, потенциальных бомбистов, киллеров и так далее  — девушки, которых он нанимал себе в помощь печатать на машинке и присматривать за офисом, держались примерно месяц, после чего убегали, раздраженные, в успокаивающую легкость брака, в бордель на Улице красных фонарей, в работу школьной учительницы или в какой-нибудь другой офис или магазин в городе, где можно снять туфли, после чего есть все шансы найти их на месте.

 Лью слишком много пришлось пережить, чтобы отнести тот или иной случай к определенному досье, так что он не мог оставаться в стороне и не сопоставлять факты, но что он начал замечать  — обе стороны конфликта были хорошо организованы, это были не просто бессвязные стычки, редкий динамитный взрыв, несколько выстрелов из засады, это была война между двумя полномасштабными армиями, у каждой из которых была своя вертикаль подчинения и долгосрочные стратегические цели  — снова гражданская война, но разница в том, что теперь железные дороги пересекали все старые границы, переформатируя страну в точности под форму и размер железной дороги, куда бы она ни вела.

 Он почувствовал это, как только Пульман нанес ответный удар в Чикаго  — федералы патрулировали улицы, город в центре двадцатой или тридцатой колеи, лучи которой расходились по всему континенту. В моменты бреда Лью казалось, что стальная сеть  — это живой организм, час от часу растущий, реагируя на невидимую команду. Глубокой ночью он лег на землю рядом с железнодорожным полотном пригорода между поездами, прижал ухо к рельсам и прислушался к их дрожи, в возбуждении, как беспокойный будущий отец, прижимающий ухо к животу любимой жены. С этого момента вся география Америки стала его исключительной собственностью, он намеревался держаться до конца здесь, в Колорадо, между невидимыми силами, в половине случаев не зная, кто его нанял или кто собирается ему платить...

Почти каждый рабочий день обегал