Демобилизация - Владимир Корнилов

Но несмотря на полную неясность и нерешенность отношений с доцентом, Москва манила, Москва притягивала, и еще за три остановки Инга прошла с лыжами и чемоданом в тамбур, где мужчины курили и матерились, но, взглянув в ее обрамленное красным башлыком лицо, конфузливо отворачивались.

В Москве на Комсомольской таяло, но на Домниковке и в Докучаевом снег держался. Весна уже явилась, но еще как бы пряталась, словно непрописанная квартирантка. Перекладывая чемодан и лыжи из руки в руку, Инга торопливо поднималась по переулку, будто кто-то ее нетерпеливо ждал. Но дома было пусто и тихо. Тетка Варвара сидела за шахматной доской, держа на отлете довольно пухлую брошюру. «Ботвинник — Смыслов» — прочла Инга на коричневой в клетку обложке.

— Готовишься? — спросила, подходя к тетке сбоку и осторожно целуя в голубовато-седую прореженную прядь.

— Зачем примчалась? — спросила старуха, оттирая плечом племянницу. Со стороны могло показаться, что Инга ей неприятна.

— Готовишься? — повторила племянница. — Где тут кто? — кивнула на доску, с которой были убраны ферзи и ладьи, и оставалось у черных и белых лишь по слону, коню и по нескольку пешек.

— Не вздумай уверять меня, что тебе интересно, — съязвила Варвара Терентьевна.

— Почему? — засмеялась Инга. — Или я так тупа?

— Нет, ты молода, девочка. А это — для стариков, — смахнула старуха фигуры. — Забава перед вечностью.

— Они еще не старые, — кивнула Инга на обложку брошюры.

— Они — нет. Я — старая. Я теперь мертвая… — качнула тетка головой, пытаясь сбить начавшуюся дрожь.

— Ты-то? — улыбнулась Инга. — Ты у нас воительница.

Но старуха действительно за три недели сдала.

«Это у них бывает, — подумала Инга. — Мы и то не всегда хорошо выглядим».

— Ну, как, выиграет твой Смыслов? — спросила ласково. — Ты меня подучи. Я с тобой ходить буду.

Инга поняла, что отъезд отца, тоже любителя дурацкой, деревянной, прескучной игры, был ударом для тетки. Тетка три года ждала начала этого ничтожного, никому не нужного матча. Прошлый раз, когда состязались Ботвинник и еще этот, ну, с обычной, очень распространенной еврейской фамилией, тетка не пропустила ни одного дня. Страшно болела за (теперь Инга вспомнила) Бронштейна, считая, что он дурак, но шахматист прекрасный. Вся шипела, горела и жила полной жизнью.

У старухи не было своих денег. То есть была пенсия двести рублей (меньше стипендии первокурсника), но она ее всю, несмотря на протесты матери, вносила в общий котел. На прошлый матч билеты покупал ей отец, а как будет сейчас…

— Не беспокойся. Тошка обо мне позаботился, — прошамкала Варвара Терентьевна.

— А для меня не купил?

— Не ханжи, девочка. Я не рассыплюсь.

— При чем ты? Просто шахматы становятся формой общественного сознания. В шахматах полная демократия и свобода выбора. Я правильно говорю?

— Приблизительно. Только не думай, что оригинальна. Еще Алехин писал, что шахматы расцветают там, где задавлена мысль.

— Вот видишь. Так что быть мне твоей верной личардой.

— Других дел нет? Телефон без тебя не умолкает.

— Кафедра?

— К сожалению, мужчины.

— А… — скривилась Инга. — Что ж, надо быть вежливой.

Она подошла к круглому столику и набрала номер Бороздыки.

— Игорь, вы? Это Инга. Да, вернулась. Прекрасно. А что в ваших палестинах? Так-то и ничего?

Уныло-величественный голос Бороздыки так не гармонировал с Ингиной веселостью.

— У вас что — зубы болят? Ига, я вас тыщу лет не видела. Представляете, тысячу лет одних лыж и леса. Если вы не очень заняты своим Булгариным, я бы с удовольствием встретилась с вами. Выскакивайте на полчасика. Или, хотите, к вам поднимусь?

«Я, — подумала, — навязываюсь…»

— Минут через сорок, — выдавил Бороздыка, не теряя мрачности. Подходите к магазину радио. Если вам все равно, можете проводить меня в сторону центра. Сегодня я впопыхах.

— Ого! — усмехнулась Инга. — Радиомагазин исключительно подходит. Непременно буду.

— А говорит, ничего нового, — сказала, бросая трубку. — Ига — и занят! Это колоссально, джентльмены!

— Это что — тот, стрекулист? — спросила тетка.

Прошлой осенью Бороздыка часто обедал у Рысаковых, занимая старших бесконечными литературными сплетнями. Сначала он всех очаровал, потом к нему привыкли, заметили его болтливость и явную несерьезность, вскоре он всем надоел. В конце концов он перестал появляться в Докучаевом, и тогда Рысаковы облегченно вздохнули, однако постепенно, втайне друг от друга, стали по нему слегка скучать. Игорь Александрович был какое ни какое, а развлечение в их улиточном быту. Правда, в шахматы, по заверению Вавы, он играл препосредственно.

— Почему стрекулист? — спросила Инга. — Разве он проныра? Хотя и это есть. — Она достала из шкафа махровое полотенце. — Ну и что? Все равно я по нему соскучилась.

— Не простудись, — наставительно буркнула тетка.

2

Через полчаса, замотав по-крестьянски голову шерстяным платком, Инга переходила набитое машинами Садовое кольцо, радуясь и напевая:

Стрекулист, стрюцкий,Стрекулист, стрюцкий…

Было, конечно, неловко, что вот «стрекулист и стрюцкий», которого не уважаешь, так тебе необходим. Но и эта неловкость тонула в общем водовороте радости, что вот она, Москва, и все в ней новое, и вот он, первый вечер, с гудящими машинами, неоновой темнотой и ожиданием самого-самого по-студенчески необыкновенного.

«Если бы Иги не было, его пришлось бы изобрести», — усмехнулась Инга.

Возле радиомагазина редкими кучками подрагивали на морозе спекулянты, предлагая какие-то мудреные конденсаторы, лампы и дроссели.

— Нет у меня телевизора, — отвечала Инга. Здесь был деловой народ и с ней не заигрывали.

— Это, наверно, — решила, — по части технического лейтенанта. — И на минуту что-то шевельнулось в груди под вывороткой и блузкой, — но тут же подошел Бороздыка в длинном рваном облезлом пальто и в спущенной ушанке.

«Вид у него еще зачуханней, чем всегда, — подумала Инга. — Или я уже отвыкла? Нет, его непременно надо было бы создать, если бы он сам себя не придумал. Очень удобный экспонат. По сравнению с ним ты всегда в форме и благополучии, вся — сосредоточенность и работоспособность».

— Как ваш Булгарин? — улыбнулась, пожимая Бороздыке рукав выше локтя и беря его под руку. — Листа четыре готово?

— Нет, Булгарин подождет. Есть дела поважнее.

— Ого! Интересно, что именно?

— Русская культура. Мы решили спасти ее.

— От кого?

— От всех. От марксистов в первую голову и от Запада — во вторую.

— А! — вздохнула, предполагая, что это очередной Бороздыкин бзик. — А как быть с Тёккереем?

— Так и быть. Теккерёя, по-моему, еще никто не травит, — несколько обиделся Игорь Александрович. — Напишете и защититесь. Сейчас время космополитизма. Скоро откроют журнал абсолютно западной ориентации «Иностранная литература».

— Интернациональная?

— Нет, слава Богу, иностранная. Но все равно — окно в Европу. Дорога на Запад. А что нам от Запада?!

— Кофточки.

— Вам и русское подойдет. Вы очень похорошели, или деревенский платок вам к лицу?

— Спасибо. Но Восток мне куда менее симпатичен. Даже в киплинговском оформлении.

— Вас растлили.

— Спасибо.

— Да, вас растлили и вы этого не замечаете. Восток никогда не был опасен России. Восток — это необозримая пустыня, созданная для русского размаха. Только русские способны заселять мертвые пространства.

— Да, конечно. Американцы этого не умеют.

— Американцы выжигали прерии. Только русские способны оживить тайгу и тундру. Янки выстроили цивилизованный крематорий.

— Это интересно, — сказала Инга. — Это интересно и необыкновенно. Вам надо все это скорее записать.

«Господи, какая скучища!..» — подумала про себя.

— Это не только записано, — самодовольно кивнул Бороздыка. — Мы уже делаем кое-что…

— Слово и дело?

— Не придирайтесь. Вы знаете, из церквей тащат иконы. Храмы обваливаются. В монастырях запустение. Новгород, Псков…

— Там были немцы.

— А Ростов Великий? Кто там раскомиссарил?

— Не знаю, — смутилась Инга. — Все это для меня слишком внезапно. Это очень важно и существенно, но у меня никаких данных и, признаться, я в первый раз об этом задумываюсь…

— Что и печально, — наставительно буркнул Бороздыка.

— Конечно, печально. Мы еще вернемся к этой теме. Расскажите, что вообще нового.

— Понятия не имею. Я сейчас весь в наших делах и никого не вижу.

— Даже моего супруга?

— Супруг по шею в текучке. Журнал и только журнал.

— А дамы?

— Не знаю. Мне не поверяет.