Демобилизация - Владимир Корнилов

— Тебе два раза звонили. Один и тот же голос, — сказала Вава, даже не пытаясь подняться с узкого ложа. — Я ответила, что ты скоро будешь.

3

Телеграмму от Елизаветы передали по телефону вечером в среду. Курчев, сидя в «овощехранилище», написал рапорт и протянул майору Чашину. Тот оторвался от соседнего осциллографа и удивленно хмыкнул:

— Ну, вот. Только я вас расхвалить хотел, а вы — в отпуск. Не сезон сейчас.

— Квартира горит, товарищ майор.

— Залетаев, — крикнул Чашин в коридор летчику. — Пошлите солдата в штаб, а то лейтенант вибрирует — развертка вон куда поползла! — кивнул на осциллограф Бориса, где импульсы прыгали, как бешеные. — Идите, Курчев. Все равно с этой минуты из вас работник, как… В общем, замнем для ясности.

— Слушаюсь, — благодарно улыбнулся лейтенант.

— Идешь? — спросил летчика.

— Можно, — невесело кивнул тот. — Ладно. Сам рапорт передам, — сказал Залетаев солдату и вышел вслед за Борисом.

На бетонке было морозно, но даже сейчас, в темноте и на ветру, чувствовалось, что с зимой — всё, что она демобилизована и лишь последние дни качает права, как сверхсрочник, с которым не продлили договора.

— Федька без тебя пропадет, — сказал Залетаев.

— Выкрутится, — отмахнулся Борис. Ему не хотелось думать сейчас о печальном и постороннем. Только бы Ращупкин подписал!..

— Пропадет, — повторил летчик. — Ты ему скажи, пусть хоть жмет на технику. Комиссуют — на завод устроится.

— Скажу. Только бы подписал…

Только что сменился суточный наряд, и из кабинета Ращупкина вышли два младших лейтенанта-огневика, оба с наганами и один с красной повязкой.

— Разрешите, товарищ подполковник, — толкнул дверь Залетаев.

— К фину иди, — усмехнулся, возвращаясь через минуту.

— А меня звал? — удивился Курчев, который волновался, как перед дверью дантиста.

— На хрен ты ему?

Тут же распахнулась дверь, и огромный Ращупкин в шинели и шапке вырос в коридоре. Залетаев посторонился и козырнул командиру полка, а Курчев, не выдержав распиравшей его радости, побагровел и выдохнул:

— Спасибо, товарищ подполковник.

— В армии, лейтенант, младшие по званию не благодарят, — презрительно, будто сплевывая, бросил на ходу Ращупкин.

Вечер обошелся без бутылки, потому что Лешка-военторг, прихватив сопровождающим оклемавшегося Федьку Павлова, отбыл за продуктами в Москву. Летчик ушел к буфетчице, и Борис, воротясь в финский домик, думал уже завалиться и дать храпака (благо в соседней комнатенке сладко посапывал Секачёв), но, чувствуя, что от мгновенного поворота судьбы сразу заснуть не удастся, потоптавшись в комнате и нервно помешав угли в топке, выскочил, не надевая шинели, к монтажницам.

Ветер разгулялся и фонарь у забора раскачивался, как взбесившийся маятник. По улице вверх от КПП споро шагал стройный офицер, и Курчев, угадав в нем Морева, быстро перескочил улицу и через участок майора Чашина прошел к домику монтажниц.

— Бегство — и нечего врать, — сказал вслух. — Бежишь и неохота тебе вовсе бороться за общее или частичное благо. И справедливость ты видал в гробу и в тапочках.

— А пальба вверх? — перебил себя, скользя накатанной ледяной дорожкой, по которой утром со смехом съезжали обитательницы девчачьего домика.

— Пальба ни при чем. Пальба — естественная реакция на хамство и мордобой. А вообще тебе на всех наплевать. Ты лентяй и этот, как его… в общем — себялюбец.

— Я хочу объяснить мир, — снова перебил себя.

— Я хочу объяснить, что к чему, где свобода, а где необходимость.

— Не строй из себя ученого!..

— Да, ученого. Дело ученого объяснить, что к чему, так, чтобы все поняли.

— А неуча — переделать?

— Нет. Если неуч начнет переделывать, то опять — двадцать пять. Мочало — сначала. И вообще, не придирайся к слову. Дело ученого, чтоб вовсе не было неучей. Вот как, — обрадовался, будто впрямь нашел ответ, если не на все, то хоть на часть вечных вопросов.

— И многих ты обучил? — не унимался в нем второй, злобный и саркастический Курчев, тот, что всегда выбирал неподходящее время и с охотой мотал душу и нервы.

— Сколько мог, столько мог, и не приставай, — буркнул Борис, вытирая в сенях ноги о большую новую тряпку.

В проходной комнате три младших огневика и пятеро монтажниц пили чай с круглыми черными коржиками.

— Не запылился, — присвистнула Сонька-перестарка, отрывая накрашенные губы от блюдца. Она сидела на койке рядом с только что сменившимся с дежурства младшим лейтенантом и явно имела на него виды. Второй «микромайор» сидел на койке рядом с длинной, сухой, очень некрасивой инженершей Томилиной и говорил с ней о децибелах. На краткосрочные шестимесячные курсы, которые окончил этот младший лейтенант, принимали сержантов с восемью классами, и, по-видимому, он весьма смутно представлял себе даже логарифмы. Но час назад он принял известное количество водки и поэтому давил на науку.

Замученной инженерше он был явно ни к чему, но она не знала, как отцепиться от пьяного огневика, и из деликатности чертила на бумажке какие-то не нужные ни ему, ни ей линии и цифры.

— Можно, Александра Фаддеевна? — спросил Курчев, садясь на ее койку. Децибелы — по-английски блохи, — прищурился на огневика. — А при женщинах о блохах не говорят.

— Он шутит, — сказала инженерша.

— Шути, знаешь где! — обозлился огневик.

— Знаю, знаю. А ты не вы… не выпендривайся. На фиг тебе децибелы?

— Борис, — шепнула инженерша.

— Потолкуем, может? — спросил огневик.

— Вот, всегда так. Придет — нашумит, испортит… — зашипела Сонька. И чего ты в нем, Валюха, нашла? Харя да лысина.

— Точно, — засмеялся сидевший рядом с Валькой третий младший лейтенант, маленький курчавый владелец автомашины «Москвич-401», прозванный в полку крохобором. На машину ушли все суточные, подъемные, все жалованье за год и за полгода вперед, и младший лейтенант, вечно стрелявший рубли и трешки, не пил своей водки, не курил своих папирос, не покупал ни мыла, ни пасты, с охотой ходил в наряд, потому что дежурный по части снимает в столовой пробу, и вообще норовил пожрать в гостях. Вот и сейчас он с удовольствием грыз черный ржаной пряник, не обращая никакого внимания на прижавшуюся к нему от тесноты Вальку (на койке сидели еще две монтажницы).

Руки у крохобора были черны, как пряник. Он только числился по огневому объекту, а на самом деле заправлял всем автохозяйством полка. Ращупкин давно пробивал ему эту должность и очередное звание. Но у младшего лейтенанта было плохо с образованием. Он ушел шоферить, не закончив 8-го класса.

— Вот именно — харя, — обрадовался огневик, интересовавшийся децибелами.

— Значит, толковать раздумал? — спросил Борис. — Пожалеешь. Я завтра тю-тю… В отпуск и не вернусь уже.

— Давай гуляй, пока трамваи ходят, — хмыкнул любознательный огневик. Он был на хорошем счету у Ращупкина, и драка с Курчевым была ему ни к чему.

— Спасибо, — засмеялся Борис. — И, обидно, не узнаю, что же такое децибелы. Я вас, Александра Фаддевна, три раза спрашивал, и каждый раз из головы вон. Это выше моих мозгов.

— Вам необязательно, Борис, — мягко сказала инженерша, с тоской прислушиваясь к посапыванию из-за дверей, где спали другие командировочные женщины.

Инженер Томилина была не намного старше других монтажниц и гораздо моложе Соньки, но она уже махнула рукой на замужество, и в полку ей хотелось лишь одного — сна и покоя, да еще по возможности — теплой воды. Конечно, суточные, которые выплачивало новое министерство, были очень кстати. Но на окраине Москвы, где она снимала комнатенку, оставался малолетний брат, который не то что децибел, никак не мог постичь простых дробей, занимался в основном голубями и, вполне возможно, уже связался с окрестной шпаной. Больше двух раз в неделю Александре Фаддеевне не удавалось выбираться из полка. Она варила мальчишке суп на три дня и, пока стояли холода, знала, что он сыт. Последнее время все ее помыслы сводились к покупке холодильника. Но приобретать такую дорогую вещь, живя на чужой квартире, было боязно, и инженерша лишь позволяла себе мечтать о маленьком белом, таком уютном и надежном помощнике. Девчонкам о рефрижераторе она даже не заикалась. Те бы ее засмеяли.

Отказавшись от чая и забыв спасительные в таких случаях сигареты в кармане шинели, Курчев уныло сидел рядом с озабоченной инженершей. Несмотря на общую скуку, его сообщение об отпуске никого не заинтересовало. Валька все так же жалась на чужой кровати. Она была в длинном старом ситцевом платье и накинутой поверх тоже старой и местами рваной зеленой кофте. Видимо, ждала инженера Забродина, который после обеда уехал на своей «Победе» в Москву вставлять перед свадьбой золотые коронки.