Первая Мировая война - Анатолий Уткин

18 августа 1915 г. лорд Китченер посетил штаб-квартиру британского экспедиционного корпуса во Франции, чтобы сказать генералу Хейгу, что с русскими на Восточном фронте "обошлись жестоко", русским грозит серьезное общее поражение, им следует помочь. Черчилль видел Китченера в эти дни. "Он смотрел на меня со странным выражением на лице. Казалось, что он хочет поведать некую тайну. После многозначительного молчания он сказал, что согласен с французами - необходимо большое наступление во Франции".

21 августа на конференции в Маргейте было решено начать наступление в конце сентября.

Двадцать пятого сентября англичане начали наступление в Артуа, а французы - в Шампани и в Вими. Союзники в Лоосе предварили свое наступление выбросом хлорина, но газовая атака не решила дела. Его решили немецкие пулеметы. "Никогда еще пулеметам не приходилось делать столь прямолинейную работу... жерла пулеметов раскалились и плавали в машинном масле, они двигались вслед за людскими массами; на каждый из пулеметов пришлось в эти послеполуденные часы по двенадцать с половиной тысяч выстрелов. Эффект был сокрушительным. Солдаты противника падали буквально сотнями, но продолжали идти стройным порядком и без перерыва вплоть до проволоки второй линии германских позиций. Лишь достигнув этого непреодолимого препятствия, выжившие поворачивали вспять и начинали отступать"{336}.

Из 15 тысяч выступивших в атаку не менее 8 тысяч были убиты или ранены. Немцы блевали при виде полей, усеянных трупами.

Все усилия здесь, как и непрестанные атаки в Шампани, дали минимальные результаты. Правда, огня патриотизма хватит французам еще на целый год, после чего умытие кровью едва не погасит все высокие страсти и правящей станет мрачно-жестокая решимость. Опыт лета-осени 1915 года показал, что немцы научились защищаться, а их противники не научились наступать. Печальный вывод. Германия стояла уверенной в себе, несмотря на открытый в мае итальянский фронт, несмотря на очевидную слабость австрийцев.

Но отступление русской армии не всегда давало лишь негативные результаты. Немцы вышли на неплодородные белорусско-русские земли. Проблемы снабжения германского населения стали приобретать катастрофическую остроту. Фалькенгайн не считал выигрышным для Германии войти в собственно Россию и по другой причине - это усилит русское сопротивление, еще более осложнит проблемы снабжения. Операции на востоке следует остановить на линии Брест-Литовск - Гродно{337}.

Для защиты северной столицы русская ставка создала новый Северо-Западный фронт. 17 августа его возглавил генерал Рузский. Под его началом находились 28 дивизий. (У Алексеева была 61 дивизия. Иванов командовал 25 дивизиями). Отметим и то, что с падением Ковно теряется значение ставки в ее прежнем виде, когда она была центром стратегического координирования. Знаком грядущих перемен был приезд военного министра Поливанова на поезде, игнорирование им выехавшего навстречу Янушкевича, вызов штабного "роллс-ройса" для встречи именно с генералом Алексеевым. Стало ощутимо, что падение Ковно и угроза Риге (третьему городу империи) подорвали позиции главнокомандующего великого князя Николая Николаевича.

На всех фронтах росло невиданное озлобление. Теперь мы знаем, что в ноябре 1915 года император Вильгельм исключил для себя возможность заключения мира с Россией. "Теперь я не согласен на мир. Слишком много германской крови пролито, чтобы все вернуть назад, даже если есть возможность заключить мир с Россией".

При этом огромные силы с обеих сторон держались прочно за свои позиции, и это обеспечивало стабильность противостоянию. Но равновесие не могло сохраняться вечно.

Ослабление прежнего единства

Поражение в войне нанесло удар по установившемуся в августе 1914 г. относительному политическому единству пестрых политических сил России. Немцы способствовали этому всеми возможными способами. 27 июля 1915 г. американский посол в Берлине Джеймс Джерард доложил в Вашингтон, что немцы "рекрутируют из русских военнопленных революционеров и либералов, снабжают их деньгами, фальшивыми паспортами и прочими документами, а затем посылают обратно в Россию с целью стимулировать революцию".

В Петрограде военный министр Поливанов 30 июля предупредил своих коллег по совету министров: "Деморализация, уход в плен и дезертирство принимают огромные пропорции"{338}.

В самой России началось противопоставление косной монархической системы и не допущенных к управлению прогрессивных сил - то был пролог к 1917 г. 14 августа 1915 г. кадет Аджемов, выступая в Думе, так обозначил наметившееся в обществе противостояние: "С самого начала войны общественное мнение поняло характер и громадность борьбы; было понято, что не организовав всю страну мы не добьемся победы. Но правительство отказалось это понимать, правительство отвергло с презрением все предложения о помощи".

Процветал непотизм. Военное министерство заключало военные подряды внутри своего семейного круга, работала система привилегий и предпочтений. Оно не сумело организовать всю страну, более того, своими действиями военное министерство невольно содействовало созданию в стране устрашающего хаоса. В обществе начало расти возмущение. Впервые прозвучало обвинение, которое спустя полтора года сделает сосуществование государственных и общественных структур почти невозможным.

В нейтральной Швейцарии в первой половине сентября 1915 года состоялась конференция европейских социал-демократов, выступающих против продолжения войны. Среди российских делегатов выделялись В. И. Ленин и Л. Д. Троцкий. Итоговый манифест конференции призывал к немедленному миру и одновременной "войне классов" во всей Европе. Эти идеи разделяли довольно широкие круги пацифистов. Живший в Швейцарии Альберт Эйнштейн поделился с приехавшим из Франции Роменом Ролланом: "Победы в России оживили германское высокомерие и аппетит. Наилучшим образом немцев характеризует слово "жадные". Их почитание силы, их восхищение и вера в силу, их твердая решимость победить и аннексировать новые территории очевидны".

После страшных поражений 1915 г., когда русская армия подключилась к тому, что уже давно стало рутиной на Западе, - к окопной позиционной войне, в России стало вызревать чувство, что западные союзники если и не предают своего союзника, то пользуются людской массой русских как щитом в своей обороне, что Россия одна несет на себе бремя настоящей войны. Впервые часть общественного мнения России стала прямо или косвенно выражать ту идею, что Франция и Британия будут вести войну до последней капли русской крови. Именно в это время главная патриотическая газета "Русский инвалид" печатала сообщения вроде того, что на Западном фронте союзники в течение дня боев захватили дерево. Растущие антивоенные чувства неизбежно стали частью "национального мятежа" против союзников. При этом русский капитализм стал мишенью народного возмущения отчасти и потому, что он был самым вестернизированным элементом русского общества.

Славянская душа снова показала традиционную необычайную легкость перехода от восторга союзнической лояльности к подозрению в отношении вчерашних кумиров. Братские обьятия были забыты довольно быстро. В России, пишет посол Бьюкенен, "негативные чувства против нас и французов распространились столь широко, что мы не имеем права терять время, мы должны представить доказательства того, что не бездействуем в ситуации, когда немцы переводят свои войска с Западного на Восточный фронт".

Именно в это время начальник британского генерального штаба генерал Робертсон заявил, что, если англичане и французы не выступят на Западном фронте, русские неизбежно придут к идее сепаратного мира. Эти опасения стал разделять и король Георг V.

Далеко не все наблюдатели июньского (1915 г.) погрома в Москве против немцев понимали, что это было начало большого исторического "погрома" против Запада в целом, против всего иностранного. Вышедшее наружу национальное чувство уже не разбиралось, "где дурной германизм, а где хороший Запад". Осуществленный в эпоху отчаянного отступления русской армии в Польше, этот погром в определенной мере знаменовал начало новой эпохи. Светлые, устремленные на Запад корабли Петра стали тонуть в темной ненависти к иностранной силе, оказавшейся столь расчетливо более могучей и истребительной. Возможно, одним из первых ощутил начало новой эпохи посол Палеолог, писавший, что "русские начали терять свою привычную моральную восприимчивость", что "они готовы к бунту против всего, лежащего за их западными границами"{339}. Русская нация стала приходить к выводу, что союз с Западом не может быть оплачен такой огромной кровью.

Между тем западные союзники постарались ослабить германское давление на Россию. 25 сентября 1915 г. французские дивизии начали наступление в Шампани, а английские - севернее, у Лооса. Англичане впервые применили газ, удушив шестьсот германских солдат. Но германские пулеметы еще раз посрамили мнение генерала Хейга, высказанное пятью месяцами ранее Британскому военному совету: "Пулемет является переоцененным видом оружия, и двух пулеметов на батальон вполне достаточно".