Скиф - Николай Коробков

Он чувствовал бессознательную неприязнь к торговцу и стыдился ненужной откровенности.

— Пойдем, я проведу тебя к дому: господин скоро придет.

Он простился с покупателем и ушел.

Торговец дожидался долго. От скуки он разговаривал с проходившими мимо него людьми. Потом пошел прогуляться по саду. Он был красивый, ловкий человек; его веселые шутки понравились рабыне, приготовлявшей венки для украшения комнат. Он поболтал с ней, расспросил о госпоже и, наконец, решил идти к морю выкупаться. Но подошел привратник и сообщил ему, что господин вернулся и желает его видеть.

Покупщик долго торговался с Никиасом и, наконец, рассердил его. Этот навязчивый торгаш ушел лишь тогда, когда в комнату вошла Ия, и Никиас сделал ему рукой знак, что больше не желает разговаривать об этом деле.

XII

Оставшись наедине со своей воспитанницей, Никиас предложил ей сесть, — надо переговорить об одном важном деле.

— Сегодня я получил из Гераклеи письмо, — начал он, — от твоего двоюродного дяди. Он просит передать тебе привет и сообщает, что скоро прибудет в Херсонес для того, чтобы жениться на тебе. Приготовься, Ия. Ты знаешь, что этот брак предписывается законом и обычаем, и, мне хотелось бы думать, что ты не будешь несчастлива в нем. Он обеспечит тебя также и от преследований со стороны Адриана. Поэтому мне кажется, что свадьбу не стоит откладывать.

Ия инстинктивно сжала руки и опустила голову, стараясь подавить волнение.

— Мне не хотелось бы нарушать траур, — сдержанно сказала она. — Я не могу думать о свадебном пире, когда смерть так недавно еще лишила меня отца.

Она некоторое время молчала, обдумывая что-то. И заговорила тише:

— Я хотела тебя спросить, Никиас, не могу ли я вовсе не выходить замуж? Мне кажется, я была бы счастливее, и это соответствовало бы воле отца.

— Это невозможно, милая девочка, — ответил тот сочувственным тоном. — Ты же ведь знаешь, что женщина не может существовать самостоятельно. Я стар, и ты не долго будешь оставаться под моей опекой; к тому же и права мои спорны. Твой двоюродный дядя больше чем кто-либо имеет права на тебя. Если он даже не оспорит перед судом моего опекунства, все же после моей смерти — а это должно случиться скоро — он сделается твоим естественным опекуном...

Уклониться от этого брака нельзя. Ты понимаешь к тому же, что все имущество, оставшееся после Эксандра, хотя оно и составляет твою собственность, не может находиться в твоем пользовании: его распорядителем сделается тот, кому будешь принадлежать ты сама;

Подумай, каким ужасным стеснениям ты можешь подвергнуться, если опекун будет тобой недоволен. Наконец, нельзя нарушить закона, требующего этого брака. Я надеялся, что твой дядя откажется от тебя; тогда ты могла бы сделаться женой твоего двоюродного брата — последнего из оставшихся у тебя родственников — но не знаю, лучше ли это? Он, правда, не так стар, но зато мот и кутила... Теперь выяснилось, что твой дядя не желает отказаться от своего права; тут ничего сделать нельзя. Зачем же откладывать?

Все то, что он говорил, было уже известно ей. Но теперь она особенно остро почувствовала безысходность и невозможность бороться с этим предписанным законом браком... «В течение недели Орик успеет все устроить, и мы бежим, может быть, еще до того, как этот старик приедет из Гераклеи», — подумала она. Эти мысли взволновали ее и в то же время сделали более уверенной.

— Я не отказываюсь, — сказала Ия, — но считаю неудобным, если свадьба состоится слишком скоро. Сейчас я не могу о ней думать. Пусть будет назначен срок — хотя бы месяц.

Никиас задумался.

— Твой жених немолодой уже и очень занятый торговыми делами человек. Поездка из Гераклеи в Херсонес несложна, но и она кажется ему затруднительной. Он будет недоволен, если ему придется лишний раз сделать это путешествие. Но, конечно, твое желание должно быть уважено. На этой отсрочке я обещаю настоять.

Ия поблагодарила его и, оставив заниматься разбором хозяйственных счетов, медленно вышла в сад.

Орик уже ждал в условленном месте. Она передала ему свой разговор с опекуном. Она была напугана больше, чем сама могла бы ожидать. Ведь он не сказал ничего нового, кроме того, что ее жених приедет через несколько дней.

Прижавшись к Орику, она положила голову к нему на плечо.

— Милый, я все боюсь, сама не знаю; чего. Как только остаюсь одна без тебя, мне вдруг делается страшно. Как будто что-то черное ползет навстречу...

Неожиданно она заплакала.

Орик поднял ее, посадил к себе на колени и наклонился к ее лицу, которое она хотела спрятать.

— Что с тобой? Чего ты испугалась? Неужели этого торгаша из Гераклеи? Хочешь, я его подстерегу и сброшу в море? Вот и все. И следа его не останется.

Она покачала головой.

— Не знаю... Не его боюсь. Я думаю, что, может быть, отец не простил мне то, что вот я... — Она посмотрела на Орика. — Нет, и не этого. Сейчас, когда я с тобой, — совсем ничего не боюсь... Убежим скорей! — закончила она, обвивая руками его шею.

Он обрадовался.

— Скоро, скоро, Ия. Ведь все готово. Из города выйти легко. Несколько товарищей уже ждут меня. Осталось только купить лошадей.

Она говорила возбужденно:

— Сегодня я приготовлюсь. Я отобрала браслеты, ожерелья, свиток, по которому отец учил меня читать. Ты знаешь — я одна из всех моих подруг умею читать... Я его тебе покажу, и ты тоже выучишься. Или тебе не надо? — Она засмеялась. — Я ничего не боюсь. Мы поскачем. Приедем в твое царство... Как хорошо!..

Возьму еще одну игрушку — маленькую куклу из слоновой кости; я ее любила в детстве; она смешная — у нее руки и ноги дергаются. Я все завяжу и принесу тебе. И еще одну одежду... Или две?..

Знаешь, я раньше и сад наш любила, и дом. А теперь все как чужое, и ничего не жалко. Только бы поскорей...

Он сжал ее сильнее.

— Завтра все будет кончено. Приготовься. Еще только день. Ты будь, как всегда; потом послезавтра на заре уйдешь. Я подожду на улице. У башни Зенона к нам присоединятся еще несколько человек. Когда ворота откроются, мы выйдем первые и станем дожидаться остальных за городом, там будут спрятаны лошади. К вечеру окажемся уже далеко, совсем свободные — ни законов, ни власти, ни тесных стен...

Прижимаясь головой к его плечу, она слушала молча.

Вдруг маленькая пещера на берегу, где они сидели, потемнела. Резкий порыв ветра поднял облака желтой песчаной пыли. Послышался сильный шелестящий шум. Ия вздрогнула, но Орик успокоил ее:

— ...Дождь. Был душный день, и ливень начался сразу.

Он поцеловал ее глаза и губами искал рот. Она уклонялась, отстраняя его руками.

— Нельзя, мне надо идти...

— Ничего... Скажешь, что пережидала под деревом.

Он расправил разостланный на земле гаматион. Вдруг она стала вырываться.

— Пусти, пусти...

Он приподнял голову и пристально посмотрел.

— Что с тобой?

— Не знаю... Мне страшно.

Не мигая, Орик смотрел в ее расширенные глаза, и его лицо начало меняться. Скулы обтянулись, лоб наморщился, зубы стиснулись. Стараясь освободиться от возраставшего страха, она спросила срывающимся голосом:

— Орик?.. что ты, Орик!..

Отодвинувшись от нее, он стал смотреть куда-то в сторону. Она несколько раз повторила вопрос. Наконец он поднял голову.

— Так. Мне показалось...

Ия в первый раз видела его таким. Он как будто силился что-то понять, но это ускользало, расплывалось, и детская беспомощность постепенно сменяла напряженную сосредоточенность, еще лежавшую в морщинках около глаз, в опущенных бровях, в двух глубоких бороздках, пересекавших лоб.

— Мне показалось... Теперь прошло. У тебя в глазах как будто проплыло что-то.

Он опять посмотрел на нее.

— Может быть, ты боишься уезжать?

Она подумала.

— Раньше боялась, теперь нет. Нет! Куда хочешь, куда хочешь, только не оставаться здесь.

Он сказал решительно:

— Завтра последний день. И мы не расстанемся больше никогда. Ничего больше не будем бояться, не будем прятаться. Посмотри, — добавил он, — дождь кончается.

Широкий вход в пещеру светился ярко. Несколько клубящихся белых круглых облаков уплывали вдаль по еще бледному небу. Прозрачный нежный пар дымился над спокойной темно-голубой морской гладью. Туман редел. Небо становилось ярче. Огромный полукруг радуги, перекинувшийся от моря к берегу, рассыпался и истаял.

Некоторое время они сидели молча. Потом Ия вопросительно посмотрела на него.

— Мне надо идти. Это как в тюрьму... Там все чужое.

Он встал и выпрямился.

— Последний день!

— Завтра пойду на кладбище, прощусь с отцом, сельдереем и цветами украшу могилу... А вечером принесу тебе мои вещи, после купанья туда, в кусты. Только ты не приходи на берег. — Она лукаво улыбнулась и, притворно сердясь, закрывалась руками от его поцелуев.

Солнце светило ослепительно. Воздух был жаркий, но еще насыщенный влажной свежестью. Их охватил порыв радости.

— Завтра! — крикнула она, убегая. — Орик, завтра!