Запах медовых трав - Буй Хиен

цветного шелка.

Чаунг залюбовался белым дымком, витавшим в шелковых складках. Глаза его затуманились. Что такое счастье, если не такие вот осязаемые мелочи? Этот ласковый женский голос, в котором звучит забота о тебе, этот занавес из тонкого шелка, этот тихий уютный вечер после трудного рабочего дня… Вчера, беседуя с журналистами, послушал, как эти парни рассуждают о счастье, и даже не по себе стало. Право же, пустая болтовня… Что они знают о счастье? Пусть философствуют себе на здоровье, а я скажу вам, что счастье должно быть конкретным и ощутимым, как любой рабочий план. Осточертело это глупое умничание и разные красивые слова. Чаунг прищурил глаз, глубоко затянулся сигаретой и чуть-чуть улыбнулся уголком губ. Это был верный признак, что он доволен. И это довольство тихой радостью разлилось в его душе. Он снова прислушался к голосу жены:

— Ут, не забудьте потом повязать мальчику шарф, а то уже начинаются осенние ветры. И уговорите его, пожалуйста, лечь в кроватку пораньше, меня вечером не будет.

Тут Чаунг вдруг вспомнил, что сегодня концерт. После обеда прислали пригласительный билет для него и жены, они собрались было ехать вдвоем, а тут вдруг это совещание, и теперь Ван придется пойти одной.

С улицы донесся голос из репродуктора… Чаунг рассеянно слушал последние известия о событиях в Южном Вьетнаме. Что-то вдруг спугнуло его мечтательное настроение. Он погасил сигарету и собрался было встать, но тут в комнату вбежала Ван. Рукава кофты она закатала, обнажив белые мокрые руки. Он взял эти руки и привлек ее к себе.

— Переодевайся скорей, а то опоздаешь.

— Раз ты не идешь, я тоже останусь дома.

Чаунг молча залюбовался женой. На овальном лице изящными дугами темнели брови, которые так гармонировали с милым носиком, тонкими губами. Ван была хороша кроткой и неброской красотой. Она по-прежнему была красива, хотя со времени их свадьбы прошло немало лет.

Чаунг обнял жену и крепко прижал к груди.

— Ну не капризничай, у меня дела. Поедешь на концерт одна, не пропадать же билету.

Ван сняла руки мужа со своих плеч, прошлась мимо зеркального шкафа, поправила прическу и повернулась к Чаунгу.

— Что ж, пусть будет по-твоему. Но в таких случаях принято наряжаться, а мне это как-то не по душе. Мне больше нравится, когда мы в субботу просто сами покупаем билеты и идем в театр, чувствуешь себя свободно, не приходится все время быть начеку. Ладно, я сейчас оденусь.

Чаунг бросил на нее долгий взгляд:

— Подожди меня, дорогая. С минуту на минуту подойдет моя машина, мне ведь на совещание. И тебя кстати подвезу. Не придется добираться на велосипеде, крутить педали.

— Нет, нет, — отозвалась Ван. — Я лучше пройдусь пешком.

Чаунг сдул табачный пепел с рубашки:

— Ты все боишься слухов да пересудов. Зачем обращать внимание на такую чепуху? Мы заслужили, чтобы пользоваться благами больше, чем иные. Это досталось нам не даром…

Ван промолчала. Может, она в чем-то несогласна с ним. В последние годы, особенно с тех пор, как супруги перебрались в Ханой и Чаунг получил высокий пост, у Ван время от времени вдруг появлялось какое-то смутное несогласие с мужем.

Ван открыла шкаф, вынула красивое платье аозай[70] из дорогой ткани, надела его и залюбовалась своим отражением в зеркале.

— Милый, а ведь это платье очень идет мне, правда? Но я почему-то стесняюсь его надевать. Не привыкла, видно.

Она вынула из шкафа шерстяной шарф и протянула его Чаунгу:

— Возьми, пожалуйста, уже холодает.

Чаунг старательно закутал шарфом шею. Надел свой обычный наглухо застегивающийся китель. Стоя перед зеркалом, пригладил воротник, теперь они оба сразу отразились в большом зеркале. Его массивное квадратное лицо с чуть поредевшими бровями и холеной белой кожей казалось солидным и внушительным. Он взглянул на жену. Ее фигурка оставалась почти такой же тонкой и стройной, как и в двадцать лет, когда она работала в комитете женского союза того самого района, куда случайно назначили Чаунга. За годы, прошедшие после войны Сопротивления, Ван немного пополнела, но кожа сохранила свой прежний чуть свинцовый оттенок. Сегодня, в этом наряде, она казалась еще привлекательнее. И почти исчез, не бросался больше в глаза этот самый чуть-чуть сероватый оттенок кожи. Чаунгу пришло в голову, что никогда еще он не видел Ван такой красивой. Он порывисто обнял жену и поцеловал в щеку.

— Милая, припудрись, — сказал он.

Ван попыталась было высвободиться из объятий мужа:

— Что с тобой? Прямо сумасшедший, едва не задушил. С тебя штраф…

— Штраф так штраф, я готов заплатить, — засмеялся он.

Ван тихонько прижала ладони к щеке мужа.

— Полно. А то смотри — дождешься у меня, будет наказание…

Раздался стук в дверь, Чаунг тотчас выпустил из объятий жену, быстрым шагом подошел к дивану, уселся и притворился, будто поглощен журналом.

— Войдите, — громко сказал он.

Домработница Ут, робко приоткрыв дверь, просунула голову и едва слышно, заикаясь, сказала:

— Извините, к в-вам гость.

Чаунг машинально взглянул на часы: они показывали три минуты восьмого. Он посмотрел на жену:

— Гость? Кто-нибудь из знакомых или чужой?

— Чужой, — отвечала Ут.

— Чужой? Странно. Кто же это: мужчина или женщина?

— Мужчина. Я никогда его раньше не видела. Похоже, что он прямо с поезда. За спиной мешок, а в руке плетеная клетка с голубями. Я сказала, что вы заняты, и велела ему подождать на улице.

Чаунгу все это явно не нравилось:

— Хм… Плетеная клетка с голубями? Хм… Может, вы скажете ему, что дома никого нет?

Ван повернулась к мужу:

— Давай сначала узнаем, кто пришел, ведь время у нас еще есть. Машина пока не приехала.

Чаунг рывком отложил в сторону журнал:

— Ладно, Ут, пригласите его.

* * *

Чаунг одернул свой наглухо застегнутый китель с отложным воротником, еще раз взглянул на часы и вышел в гостиную; там он расположился в кресле, обтянутом кремовым штофом. Он опять сделал вид, что углубился в чтение, лицо его приняло холодное, официальное выражение, но в прищуре глаз угадывались тревога и раздражение.

Раздался стук входной двери, смех, по дорожке, усыпанной галькой, зашуршали сандалии.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался свежий, прохладный воздух. Из темного дверного проема шагнул мужчина лет тридцати в полинявшей простой крестьянской одежде черного цвета, в руках он держал клетку с голубями, за плечами болтался матерчатый мешок. Мужчина на мгновение остановился, пристально посмотрел на Чаунга, потом радостно рассмеялся и шагнул прямо к нему:

— Ха-ха-ха! Небеса! Так вот где я застукал тебя, дружище.

Чаунг поднялся, на его лице было написано