Возвращение Ктулху - Павел Молитвин

Мы знали что такое хромирование, серебрение, позолота, осуществляемые методом гальванопластики. И все же Тамаре Петровне удалось удивить нас рассказом о том, что метод электролитической диссоциации используется не только для серебрения ложек и цинкования жести, но и при производстве грампластинок, в полиграфии и, главное, для получения металлов из руды. Не помню, правда, на уроке физики или химии это было. Химичка наша, забыл, как ее звали, часто болела, и, как правило, ее заменяла Тамара Петровна, обладавшая прямо-таки энциклопедическим запасом знаний…

— Не помнишь, и не надо, — миролюбиво сказал я. — Собирать информацию и писать тексты — мое дело. И вот что я надыбал. Среди разнообразных произведений искусств, украшающих интерьер Исаакиевского собора, имеются двенадцать медных, исполненных методом гальванопластики ангелов. Они поддерживают консоли, на которые опираются пилястры башни и созданы русским скульптором Витали.

— Никогда о таком не слышала, — сказала Лика таким тоном, будто существование неизвестного ей скульптора считает личным оскорблением. Иногда с ней трудно ладить, и главное в таких случаях — не поддаваться на провокации.

— Ничего удивительного, ведь ты не искусствоведка…

— На что это ты намекаешь, Сашхен? — Лика рискованно обошла бензовоз, и я подумал, что у нее крайне агрессивный стиль вождения. С такими ухватками моей крошечной леди «хаммер» надо водить, а не «матис».

— Я не намекаю, а открытым текстом говорю, что знаток и ценитель искусств из тебя аховый. Назови-ка скульптора, создавшего ангела для Александровской колонны?

Ответом мне послужило молчание.

— А кто автор памятников Кутузову и Барклаю-де-Толли, которые перед Казанским стоят?

— А ты-то сам знаешь?

Она знала, что я знаю, но игру надо было довести до конца, и я ответил:

— Орловский Борис Иванович, настоящая фамилия — Смирнов. Он и ангела сделал, и полководцев. Однако вернемся к Витали.

Я покосился на Лику. Она была хороша собой — миниатюрная, но весьма фигуристая, жгучая, коротко стриженная брюнетка с ярко накрашенными губами, вызывающе подведенными бровями и неестественно длинными ресницами. Мне неприятно было на нее наезжать, но время от времени приходилось — мягкость она принимала за слабость, терпимость и нежелание отдавливать чужие мозоли — за трусость. А на ком, как не на трусливом слабаке, можно отыграться, сорвать плохое настроение, досаду на то, что мир не таков, каким мы хотим его видеть?

— Иван Петрович Витали был отличным скульптором. Особенно его ценили как портретиста. Знатокам хорошо известен, например, его бюст Пушкина, выполненный в тысяча восемьсот тридцать седьмом году. А для Исаакия Витали отлил в бронзе два горельефа: поклонение волхвов и встречу императора Феодосия святым Исаакием, составляющих одно из лучших украшений храма. На вершине фронтонов размещены статуи евангелистов и апостолов работы того же Витали. Кроме этих изваяний, по углам стен, на аттике поставлено по две фигуры ангелов со светильниками, тоже созданных Витали, а под ними с каждой стороны угла еще по ангелу. Витали также выполнил рельефы над большими дверями, ведущими в собор, в общем, потрудился на славу, и все содеянное им мне просто не вспомнить. Да это и не имеет отношения к гальванопластике. В этой технике Витали сделаны бронзовые многофигурные барельефы, которыми украшены три дубовые двустворчатые двери, каждая размером пятнадцать на девять метров.

— Ух ты! — сказала Лика, и я порадовался, что хоть размеры дверей она оценила по достоинству.

— Применения гальванопластики позволило копировать редкие скульптуры, барельефы и предметы быта древних народов. Большие коллекции их находятся в музеях Лондона, Парижа, Вены и других столиц. С использованием гальванопластики выполнено декоративное убранство дверей церкви Святого Августина и фасад Новой Оперы в Париже.

— А ты у-у-умненький, — протянула Лика с плотоядной улыбкой, живо напомнившей мне те времена, когда она еще не была подвержена приступам депрессии, а среди сотрудников «Северной Венеции» ходили слухи, будто она охмурила представителя какой-то шведской фирмы и в ближайшее время переберется жить в Стокгольм.

Анжелика Арсентьевна Стебелихина мнила себя дамой в высшей степени опытной, эмансипированной и лишь чуть-чуть не дотягивавшей до образца женщины-вамп — покорительницы мужчин. На самом деле она была очень недурным фотографом, который как-то вдруг вылупился, словно бабочка из кокона, из посредственного дизайнера по костюмам. И, надо признать, деловая хватка у нее была что надо. Матя Керосин — директор фотоателье «Северная Венеция» Матвей Семенович Киросин — называл ее Медвежьим Капканом. И был абсолютно прав — с медведеподобными, мужиковатыми, мужланообразными господами предпринимателями наша миниатюрная дама управлялась как умелый рыбак с попавшейся на крючок рыбиной. То отпустит лесу, то выберет, и, глядишь, бьется уже охмуренный ею самец в подсачнике, подписывает контракт на какой-нибудь альбом фотографий с юбилейного застолья или портфолио, которое нужно ему, как козе баян.

Папахен у Лики был полковником, и на нем-то она, пока вдрызг с ним не разругалась и не ушла из дома, оттачивала свои коготки, отрабатывала хватку. И хватка ей пригодилась — она выскочила замуж, а через три года развелась, став обладательницей однокомнатной квартиры в центре Питера и комплекта фотоаппаратуры, о которой коллеги ее только мечтать могли. Но что-то при этом в железном характере госпожи Стебелихиной то ли сломалось, то ли погнулось. Охватывать ее стала временами беспричинная хандра, и задаваться она стала вредными для состояния духа и тела вопросами: для чего живем мы на этом свете, к чему стремимся, и стоят ли «все наши подлости и мелкие злодейства» того, чтобы их совершать.

Потому что всякие подлости и мелкие злодейства удобно совершать, оправдываясь перед собой тем, что, мол, «не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены, лежащей на смертном одре». Или ради папы с мамой, деток, ну мужа на худой конец, что ли. А если только ради себя любимого, так стоит ли их совершать? Там ли мы себя любим? И, приглядевшись к себе, поняла Лика, что не стоит и не так уж она себя любит. Или время пришло — стукнуло тридцать, и осознала она, что не хочется ей в компании не слишком-то приятного мужчины кушать лягушачьи лапки со стеблями бамбука в «Золотом драконе», печень или сердце змеи в гранд-кафе «Дорадо», лангуста, окруженного трепангами, креветками и прочими дарами моря в «Китайском дворе». И на модные выставки в Мраморный дворец, Союз художников или Манеж ее тоже не слишком тянет. И даже в БДТ или Александринку хочется пойти с человеком достойным, душевным, а не очередным плейбоем, которому «далеко за…».

Но такого как-то не случалось. И не могло случиться по той причине, что упакована госпожа Стебелихина была по-прежнему как вамп и вела себя соответственно. И клевали на нее, естественно, по одежке и манерам. А те, кто подошел бы Золушке, которой королевские одежды до смерти надоели, не клевали. Потому что разбираться, что к чему, и заглядывать человеку в душу — дураков нет. Ужастиков всяких и по телику хватает, в жизни они ни даром, ни даже с доплатой не нужны.

Таким образом, Лика обречена была все чаще впадать в депрессию, и бог весть чем дело бы кончилось, если бы Матя Керосин не счел, что «английский сплин, иль русская хандра», госпожи Стебелихиной мешают ателье получать с ее помощью необходимые заказы и заслуженные доходы. Ибо фирма была маленькой, и с тех пор как Медвежий Капкан засбоил, дела наши перестали идти в гору. То есть начали ухудшаться. Инфляция-то ведь только по официальным сводкам сходит на нет, а фотография — дело дорогостоящее. Не говоря уже про рост арендной платы за помещение, в котором «Северная Венеция» располагалась.

Матя лез из кожи вон, уговаривая Лику взять себя в руки, убеждая, что все образуется, жизнь — штука полосатая, вроде зебры, и все такое прочее. Лика соглашалась, обещала, что все будет тип-топ, и упускала очередного жирного карася, почти согласившегося заказать у нас большеформатный календарь, на двенадцати листах которого должны были рекламироваться продаваемые его компанией металлопластиковые трубы. А ежели заключала контракт, то вместо коллажей, заставлявших мужчин покупать трубы именно этой компании, приносила нечто донельзя печальное на тему: «Дохлые трубы и снулые девушки». Клиент, разумеется, отказывался от продвижения своей продукции подобным образом, Матя шипел и плевался, как озлобленная кобра, а госпожа Стебелихина скорбно заламывала бровь и недоуменно разводила руками: мол, трудилась не за страх, а за совесть, но что-то, по-видимому, пошло не так.

Матя был хорошим человеком. Он долго притворялся шлангом, который вовсе не жаждет проглотить живого теплого кролика или нежнотелого барашка. Однако питон хотя бы раз в полгода должен кушать, чтобы не помереть с голоду. И, когда терпение его иссякло, а уговоры не дали желаемых результатов, он, дождавшись подходящего момента, отвел меня в дальний угол мастерской, где нас никто не мог слышать, и сказал: