Святослав. Болгария - Валентин Гнатюк

Но то ли родственник императора не совсем проснулся, то ли мало протрезвел, но, преодолевая насыпь, он свалился с коня. Оптион, спешившись, стал поднимать начальника, но эта задержка стоила несчастному жизни. Брошенная твёрдой рукой сулица вошла византийскому воину между лопаток, он вскрикнул и рухнул рядом со своим господином. Двое оставшихся охоронцев мигом пришпорили коней и скрылись из глаз.

Подбежавшие русы тут же подхватили поводья коней, один от удивления присвистнул.

– Гляди, брат, какая важная птица нам попалась, плащ и одежда прямо княжеские! – воскликнул он, указывая на таращившего глаза Куркуаса, который лёжа пытался извлечь свой меч.

– Да ты погляди на коня, сбруя вся, даже не пойму при лунном свете, не то золотая, не то серебряная, никак, сам их император! – восторженно ответил воин.

– Так, стало быть, из-за этого мордатого упыря столько крови пролито, грады рушатся и люди гибнут, из-за этого недомерка наш Зворыка загинул, руби его, братья!

Мечи и боевые топоры превратили высокомерного обожателя золота и дорогих камней в кровавые куски человеческой плоти. А ещё через мгновение русы, прихватив коней и голову «императора», вернулись к палаткам ромеев, сообщив собратьям радостную весть.

– Эх, зря вы это, – сурово отчитал их сотник, – живым его надобно было взять, да ладно, грека теперь уж не сложить обратно!

А утром на восточной башне ромеи узрели выставленную на длинном копье голову магистра.

– Как это случилось? – меча синие молнии из очей, грозно вопросил император, когда ему доложили о гибели Иоанна Куркуаса.

– Ночью в расположение осадных орудий, – хмуро доложил Варда Склир, – словно демоны из преисподней, проникли проклятые варвары и при помощи хранившегося там лидийского огня уничтожили всё, а самого магистра Иоанна зверски изрубили. Из-за его красного плаща и богатого одеяния скифы решили, что убили самого императора Ромейского, и теперь, выставив его голову на копье в восточной башне, потешаются над нами и кричат, что закололи императора, как жертвенное животное.

– Это не заслуга варваров, – мрачно обронил после некоторого промедления Цимисхес, – а кара Господня за совершённые Иоанном грабежи святых храмов, верно, отец Феофил? – обратился к сидящему рядом синкелу император.

– Так, великий, магистр Куркуас, пользуясь своей властью, разграбил в Мисии много церквей, обратив их утварь и священные сосуды в своё частное имущество. И потому кара Божья сурова, но справедлива, – вздохнул представитель патриарха.

Склир видел, что император едва сдерживает ярость: варвары не только убили его родственника, но и уничтожили многие осадные орудия и запасы лидийского огня, и это было самое худшее. Поэтому слова о каре Господней, пожалуй, были лучшим объяснением и для армии, и для самого императора.

– Усилить стражу, укрепить валы, немедля собрать новые тагмы и турмы для замены раненых и убитых! – молвил, всё более воспламеняясь гневом, император. – Мы не позволим прийти в полис никакой помощи – ни одной меры зерна, ни одной повозки с пищей, пусть варваров начнёт косить голод и болезни. Когда они съедят всех собак и ворон в своём проклятом Дристере, у них поубавится Ахилловой злобы и ярости, тогда и увидим, как они будут стоять против наших клинков! Мой план «Агра» входит в решающую стадию!

Воодушевлённые стратигосы одобрительными криками поддержали императора.

Глава 5

Отчаянные вылазки

Доростол второй месяц держал оборону. Греки так плотно обложили град, что никакая помощь не могла пробиться к Святославу. Люди сильно голодали, ловили и ели воробьёв, из них получалась наваристая юшка. Только ездовых лошадей берегли и делились с ними скудными запасами прелого овса. Единственное, что выручало, – Дунай-батюшка, который и поил, и кормил людей тем, что удавалось поймать у берега. По ночам рыбаки ставили сети и ещё до рассвета их вынимали. Пойманную рыбу несли в крепость, и там жёны ставили в котлах варево на всех и пекли хлеб из остатков сорной муки.

За подступы к Дунаю всякий день шла битва с греками, потому как река стала в тот час единственным источником жизни и путём связи с внешним миром.

Как-то рано утром с лёгкой и вёрткой греческой лодьи, именуемой ими галея, заметили старый убогий челнок, в котором согбенный дед и отрок ловили рыбу, закидывая в воду плетённые из лозы вентеря и прочую нехитрую самодельную снасть.

– Эй, вы, кто такие, здесь нельзя плавать! – прокричал с галеи на болгарском бородатый воин.

– Так… мы не виноваты, – тоже по-болгарски, громко, чтоб его наверняка услышали, зачастил-запричитал отрок, готовый вот-вот сорваться на плач. – Мы вон там ловили, – указал он рукой выше по течению. – Дедушка старый, задремал, не заметил, как отвязалась вервь от багра, вот нас и снесло, простите, господин воин!

– Ну-ка, плыви сюда, да поживее! – приказали с галеи.

Юнец, ловко управляясь одним веслом, приблизился к греческой лодье. Византийские воины внимательно оглядели сверху лодчонку, но ничего подозрительного не заметили. Старик, одетый в жалкие лохмотья, да худой испуганный юнец в такой же драной и насквозь пропахшей рыбой одежонке. Некоторое время бородатый грек раздумывал, пустить на дно жалкий челнок вместе с несчастными рыбарями или отпустить сих никчёмных болгар. Всё-таки друнгарий флота Лев говорил, что они, византийцы, пришли освободить болгар от россов.

– Много наловили? – осведомился наконец грек, перегибаясь через борт и заглядывая в убогий челнок рыбарей.

– Вот всё, что успели, – кивнул отрок на дно лодчонки, где лежали несколько хороших, в пару локтей, рыбин и десятка два мелких.

Дед, приложив к подслеповатым очам ладонь козырьком, глядел на греческих воинов, беззвучно шевеля губами, седая голова старика тряслась, и оттого он выглядел ещё более жалким.

– Давай сюда рыбу, и проваливайте вниз по течению, второй раз попадётесь, оба станете короче на голову! – рыкнул на рыбарей бородатый, а его воины стали ловко подхватывать подаваемую с челнока рыбу.

– Как же нам потом назад-то вернуться, живём ведь мы там! – снова заканючил отрок, махая рукой в верховья.

– Сказал, проваливайте, а нет, я лучникам только махну, и будете на стрелы, как дичь на вертела, насажены! – уже с угрозой в голосе заорал на несчастных бородатый грек.

Рыбаки покорно направили свой челнок вниз по течению.

– Запоминай, Ярославка, где какие лодьи стоят, считай их дромоны, триеры и галеи, – тихо молвил седой старик, едва они удалились от греков. Голова его перестала трястись, а потом и спина выпрямилась. – Запахи запоминай, потому как в ночи глаза слабые помощники, а у изведывателя нюх, слух и чутьё должны быть как у зверя дикого, потому иногда очи прикрывай и лови запахи.

– Я уже думал, что порешат они нас, дядька Орёл, – с облегчением проговорил отрок осипшим голосом. Он пару раз зачерпнул воды, омыл лик и сделал несколько больших, жадных глотков. Потом прикрыл очи и принюхался. – Тут все запахи перебивает смачный дух от их варева, что у самого берега готовится, – сглотнув слюну, отвечал Ярослав.

– А вот это и добре, крепко запоминай, где те котлы находятся на берегу, может, придётся как-нибудь в ночи к греческим кашеварам наведаться, – снова тихо, но веско молвил Орёл, поднимая очи к безоблачному небу. – Никак, дождь будет, парит нещадно, и тиной особо пахнет, – определил старый лодейщик.

К вечеру подул лёгкий ветерок, остужая жару, по Дунаю пошла рябь. С восхода, со стороны моря, стали быстро надвигаться тёмные грозовые тучи.

Вскоре молнии огромными огненными трещинами раскололи пространство, грянул гром, и с неба полились целые потоки воды. Все устремились в убежища, звери и люди. Грозный Перун ворочал железо в своей небесной кузнице, да так бил волшебным молотом по наковальне, что полнеба то там, то тут вспыхивали его искры-молнии.

Всё живое в страхе замерло и сокрылось. Только среди вытянутых на берег русских лодий зашевелились и задвигались тени. Лодьи одна за другой, будто сами собой, стали сползать к речной глади и вскоре закачались на кипящих белой пеной волнах Дуная, принимая на свои промокшие борта молчаливых воинов. Некоторое время погодя, неслышные в грохоте ночного Перунова действа и не замеченные спрятавшимися в чревах своих дромонов и галей греками, к промокшему правому берегу Дуная пристали многие лодьи русов. Как раз в тех местах, где расположились обозы с продовольствием и припасами для коней, где днём в больших котлах, дразня оголодавших защитников смачным духом доброго варева, готовилась еда для почти стотысячной армии. Под проливным дождём, скользя по размокшему берегу, мокрые и ярые, будто обретшие плоть Перуничи, устремились воины Притыки на затаившихся в суеверном страхе пред буйством грозной природы в своих шатрах византийцев. Рассыпались, отражаясь в обнажённых клинках русов, небесные сполохи, и будто демоны ночи обрушились на ошалевших врагов, вспарывая шатры и круша походные кухни.