Святослав. Болгария - Валентин Гнатюк

– Так ведь император Цимисхес речёт, что он пришёл освободить Болгарию от захватчиков-россов? – кинул повеселевшим оком князь.

– Когда ты пришёл, то не тронул ни царя болгарского, ни казны царской, ни градов наших, ни храмов святых. А у греков, я теперь добре ведаю, никакой веры в душе нет, а только алчность, жажда стяжать поболее, грабежи да убийства без разбору. И они, как тати, хотят тем награбленным перед Богом Всевышним откупиться?

– Я тоже, Стоян, в наказание за измену разрушаю церкви и монастыри христианские, – жёстко молвил князь, посуровев челом. Потом, помолчав, спросил в раздумье: – Скажи, что народ болгарский мыслит о сей войне?

– Народ болгарский унавился от войны. Есть, конечно, такие, кто с охотой пошли служить византийскому Цимисхию, но большая часть в его войско набрана принуждением. Коли уйдёшь ты, совсем разорят они Болгарию, и от всего этого будет народу болгарскому только зло. Я вот о чём хотел упредить, князь: греки хотят предать Доростол огню. Я слышал, как о том хвастливо рёк их начальник по имени Куркуас. Меня к нему привели его воины, там я видел осадные орудия и горшки с жидким лидийским огнём. Я сделал вид, что хочу благословить его воинов перед битвой. Сей высокородный грек посмеялся надо мной, сказав: «Помолись лучше за упокой жителей Дристра, мы сожжём этот город, как недавно сожгли царский дворец в Иоаннополисе».

Князь спросил, что ему надобно, денег или чего иного, но священник отказался, попросил только разрешения править службу в доростольской церкви для укрепления духа болгарских христиан в борьбе с ромейскими захватчиками. И Святослав разрешил.

Затем князь велел припасному темнику произвести строгий учёт всех имеющихся в граде запасов. Вскоре тот явился с докладом, что зерна, сухого конского мяса и говядины войску хватит на тридцать дней, а муки – на двадцать.

Кликнув военачальников, Святослав стал вести Совет.

– Припасов для войска хватит на тридцать дней. Но ведь мы не будем их есть, не делясь с жёнами и детьми. Значит, с учётом помощи горожанам, дней на пятнадцать-двадцать. А потом придёт голод, мы станем терять силы и отправляться к Маре. Пока мы ещё полны сил, пока не забросали нас камнями и не сожгли огнём греческим, надо выступить против врага и биться с ним до конца. А если погибнуть, то с честью на поле брани.

– Верно речёшь, княже! – поддержали темники.

– Дадим «железнякам» по кумполу!

– Разрушим их хитроумные орудия!

Воины магистра Иоанна Куркуаса работали привычно и слаженно. Они знали своё дело, и через три дня всё было готово к обстрелу непокорного полиса. Горшки с лидийским огнём расположили тут же в специально вырытом углублении, чтобы их быстро подать к метательным машинам. Уже солнце клонилось к закату, когда сам магистр, проверив наводку большого «скорпиона», произвёл выстрел. Огромная стрела с жужжанием понеслась в город. Его помощники тем временем подготовили к стрельбе катапульту. Метнув огромной «ложкой» несколько увесистых камней, катапульта подпрыгнула своим тяжёлым телом, словно была живой. Камни устремились к городской стене, но большая их часть, не долетев, упала в ров с водой. Перенастроив сложную машину, воины выстрелили ещё раз. На этот раз Куркуас остался доволен: камни угодили в верхнюю часть стены, а некоторые перелетели через неё, послышались крики раненых.

– Жаль, сегодня уже темно, но завтра мы «порадуем» защитников полиса не только нашими стрелами и небесным камнепадом, но и огненным дождём! Ха-ха-ха, – развеселился довольный начальник грозных машин смерти. – Думаю, удачное начало надо отметить хорошим вином! – обратился он к своим подчинённым.

Ему, конечно, никто не возражал. Воины, три дня, с утра до ночи возившиеся с огромными камнемётными «палентонами» и мечущими стрелы «скорпионами», с большой радостью приняли весть о передышке. Они иногда за глаза подсмеивались над своим начальником. «Нашему магистру только красных сапог не хватает», – подмигивал один друнгарий банда другому, намекая на богатое, почти царское одеяние Иоанна, его великолепный пурпурный плащ и восточный меч, усыпанный камнями по рукояти и ножнам. После сытного ужина с добрым вином магистр, отяжелев, клюнул носом раз и другой, а потом улёгся на услужливо подложенные оптионом подушки и сладко засопел. У него уже не было сил для возвращения в основной лагерь.

Даже самые чуткие керкиты не слышали в эту ночь никаких звуков, не говоря уже о сражённых хмельным сном воинах. Ближе к рассвету дремавших у осадных машин стражников поразили стрелы и метательные ножи изведывателей Ворона, а вслед за ними ринулись на палатки спавших тут же воинов обслуги ратники Притыки. Ни единого боевого возгласа, только яростное рычание издавали они, расправляясь с ромеями. Изведыватели же, покончив с охоронцами, сразу бросились к машинам. Обученные Калокиром ещё в Переяславце, изведыватели умело и быстро приводили в негодность боевые машины. Лишь иногда слышались негромкие слова Ворона: «Тут выше руби тетиву, а этот жгут из жил режь на три части, чтоб его нельзя было свить из оставшихся кусков!»

Сам начальник боевых машин, с вечера перегрузившийся вином, как купеческая лодка товаром, так бы безмятежно и спал, не слыша звона мечей и возгласов своих погибающих воинов, если бы не его верный оптион. Едва началась неожиданная ночная рубка, воины личной охраны принялись будить своего господина. Но это оказалось не так просто. Объятия Морфея оказались столь крепки, что даже угроза близкой смерти не могла их разорвать. Магистр, беззлобно ругнувшись, тут же снова сладко засыпал. А смерть звенела клинками уже совсем близко. Дрожащими от волнения и страха руками несчастный оптион и трое воинов личной охраны просто выволокли недовольно бормочущего Куркуаса, ухватив его за позолоченные наплечники роскошного клибаниона, из палатки и, всё время оглядываясь, потащили к коновязи. Ещё четверо охоронцев с обнажёнными клинками, вглядываясь в темноту, следовали сзади, готовые прикрыть своего господина. Иногда все замирали или падали на землю рядом с хозяином, прикрывая ему ладонью уста, чтобы он случайным пьяным выкриком не привлёк внимания чьих-то совсем недалеко метавшихся теней, то ли варваров, то ли уцелевших ромеев.

В это время один из воинов обслуги, распоров ножом полотно, успел выскользнуть из своей палатки незамеченным и пополз в сторону от смертельной сечи, чтобы юркнуть в углубление, где хранились сосуды с лидийским огнём, прикрытые сверху сплетёнными из лозы щитами. Однако его заметил один из варягов, крушивших ромейские палатки. Он метнул вслед убегавшему сулицу, но промахнулся. Тогда в ярости он швырнул в темноту, где скрылся беглец, один из камней, приготовленных для орудий и выставленных тут же ровными пирамидами. Раздался треск разбиваемых глиняных сосудов, и через мгновение едкий дух разнёсся вокруг. Ворон на миг замер, потянув носом воздух, он вспомнил этот своеобразный, ни на что другое не похожий смрад. «Фанагория, греческий огонь, – пронеслось в голове, – вот чего нам визанцы приготовили! Правду рёк болгарский поп про сожжение града!»

– Тут горшки с огнём греческим, – кликнул изведывателям Ворон, – сюда скорее берите и разбивайте об их хитрые машины, а ты, Варяжко, зажги факел, только там, подалее, Ярослав, помоги ему, да глядите близко не подходите, не то всех враз спалите!

Конные дозорные, а потом и керкиты основного греческого стана, заслышав шум и лязг клинков в хозяйстве Куркуаса, подняли тревогу, к машинам устремились ромеи.

Когда развёрнутые фаланги подоспели к пригорку, на котором за насыпным валом расположились осадные машины, яркое пламя взметнулось в тёмное небо, осветив всё вокруг и сделав звёзды невидимыми. Некто охваченный пламенем с нечеловеческим воплем бросился им навстречу, то был несчастный воин, что схоронился среди горшков с лидийским огнём. А следом загрохотали, разбрызгивая огненные фонтаны, один за другим, лопаясь от жара, горшки с огненной смесью. Воины попятились, прикрываясь щитами, потому что пылающие струи разлетались всё дальше.

Между тем и воинам личной охраны магистра пришлось вступить в схватку с варварами. Только оптиону с двумя оставшимися в живых охранниками удалось свершить чудо – незаметно дотащить грузное тело магистра до коновязи. Здесь несколькими сильными ударами по щекам и водой из широкой деревянной бадьи, из которой поили лошадей, они наконец смогли разбудить хозяина и, умоляя его не шуметь, усадили верхом на коня. Оптион стрелой взлетел на своего жеребца, его примеру последовали охоронцы, и они поскакали прочь от наступавшей на пятки смерти. Ещё немного – и беглецы вырвутся из окружённого насыпью расположения осадных машин.

Но то ли родственник императора не совсем проснулся, то ли мало протрезвел, но, преодолевая насыпь, он свалился с коня. Оптион, спешившись, стал поднимать начальника, но эта задержка стоила несчастному жизни. Брошенная твёрдой рукой сулица вошла византийскому воину между лопаток, он вскрикнул и рухнул рядом со своим господином. Двое оставшихся охоронцев мигом пришпорили коней и скрылись из глаз.