Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович - Антонина Коптяева

«Если нет, я стану его опорой и совестью», — холодея от глубокого волнения, решила Ольга.

Мысли ее приняли иное направление. Никогда раньше не встречалась она с Егоровной, с работниками областной газеты, а вот обогрета одной, связана делом с другими. Даже ночевка в чужом доме, на чужой постели вызвала у нее чувство признательности к людям, среди которых она жила. Ей вспомнился еще Мартемьянов — парторг, а теперь заведующий рудником, шахтеры-бурильщики, женщины из совхозов, приисковые старатели, — и она снова испытала чувство, подобное тому, какое ощутила, когда после долгого плавания по морю сошла на берег, радость от того, что под ногами была твердая почва. Теперь эти люди были нужны ей как воздух, — сможет ли, сумеет ли она стать для них, хотя бы частично, так же необходимой?!

31

Вода, выплеснутая из кружки, упала на притоптанный снег ледяной дробью: «отливка произошла на лету».

— Холодно! — Никита Бурцев поспешно опустил полог над входом в палатку.

— Похоже на то! Дрова еще не прогорели, а рядом сидишь — руки стынут, — сказал Иван Иванович, куривший у железной печки.

— Ничего, еще дня два, и будем жить в юрте.

Они увязали вещи, оделись и вышли. Стадо оленей переминалось, шуршало и хрустело снегом возле палатки, замкнутое в круг ременным арканом. Концы ремней держал верховой каюр, ловко сидевший на плоском седле, положенном почти на лопатки его бегуна. У оленя под мощной шеей свисающая гривой светлая шерсть, тонкие бабки и непомерно большие копыта.

«Крепкие у него бутсы! — подумал Иван Иванович. — Сразу видно, как добывает корм».

Две важенки были уже привязаны к нартам и, закинув на спину кустистые рога, вытянув длинные морды, тревожно раздували ноздри, заросшие шерсткой. Из круга выдернули двух могучих красавцев, белых, точно полярные лисицы, и подвели к нарте доктора.

Аржанов взялся помогать Никите снимать свою палатку. Он не вмешивался только там, где нужно действовать без рукавиц: берег руки хирурга.

Никита вытащил печку, жмурясь от дыма, вытряхнул из нее головешки. Иван Иванович вынул из палатки верхнюю перекладину, и они начали скатывать осевший брезент. На месте временного жилья осталась глубокая яма в снегу, устланная примятыми ветвями, похожая на разоренное гнездо. В одном углу ее лежали два бревешка, на которых ночью стояла печка; а между ними на оттаявшей земле торчала щетинкой желтая трава. Еще ни разу не раскидывали каюры в пути свои палатки, но вчера не дотянули до условной остановки: вода из лопнувшей наледи залила поверхность реки, застыла, и на этой скользкой глади целый день падали, бились олени.

— Сегодня тоже трудный будет путь, как ты думаешь? — спросил Иван Иванович, привязав ремень между копыльями нарты и перекинув его на другую сторону.

— Наверно, трудный. Река кипит! — И Никита затянул воз потуже. — Только бы не искупаться! — добавил он, надевая широкую лямку на правого оленя через лопатку под грудь; второй конец лямки, свободно продетой сквозь передок нарты, он надел на левого оленя — и упряжка была готова.

— Хороши белячки! — похвалил Иван Иванович, щурясь от ветра, ударившего навстречу.

Каменистые горы громоздились по берегам. Снег с них сдуло, только белели глубокие трещины среди серых развалин, покрытых пятнами лишайников. От этих настуженных громад веяло диким холодом. Река между ними — ущелье изо льда и камня — была настоящей дорогой ветров.

Олени опять начали падать. То один, то другой волочился по льду, увлекаемый бегом всей связки, пока не вскакивал, успев упереться копытом.

Скоро измученные животные принялись поворачивать назад, останавливаться, сбиваться в кучу. Наконец каюры, перекинув веревку-вожжу через плечо, потащили за собой свои упряжки. Никита и Иван Иванович последовали их примеру.

Снег, сдутый с береговых гор, с шипением струился под ногами, уносимый ветром. Вдали, где утренняя заря перекинула красный мост над вершинами гольцов, поверхность реки пламенела багровым блеском. Иван Иванович вспомнил такие же багровые закаты осенью на приисковой речонке — и снова пусто и холодно сделалось у него на душе. Тяжело ступая меховыми унтами, он тянул за веревку упиравшихся белячков — еще две упряжки тащились за ними, — и все думал о себе, об Ольге, о непонятной робости, помешавшей ему серьезно поговорить с женой.

Изредка он потирал рукавицей щеку или нос, почувствовав легкое онемение: он так и ехал, упрямо не закрывая лица, и ни разу не обморозился, в то время как якуты, закутанные шарфами до глаз, пообмораживали переносицы.

Стужа. Но вот еще новое явление: красный блеск в верховье реки смягчился, затуманился, потом ярче заголубела ее поверхность вблизи…

Иван Иванович спохватился, когда уже несколько раз ступил по воде. Она катила поверх льда мелким светлым потоком, окутываясь паром. Это было серьезное препятствие, но оно оживило мертвенную суровость окружающего.

— Еще километра три! — крикнул Никита, выслушав на ходу команду проводника. — Дальше можно свернуть на берег.

Теперь даже олени и те перестали упираться. Брызги застывали на одежде, высоко натянутая обувь сразу покрывалась сплошной коркой, полозья санок все утолщались. Вода еще струилась, живая, резвая, но она заметно густела: приток из лопнувшей где-то наледи прекращался. Вот-вот мерзлая каша набьется в передки нарт и прихватит их до весны…

Проводник свернул поближе к берегу, но молодой лед под ним вдруг плавно осел. Никита и Иван Иванович миновали опасное место стороной, не задерживаясь. Хирургический инструмент, электроприборы, операционное белье и лекарства были у Никиты. Мельком Иван Иванович увидел, как якут по пояс в воде спешил от упряжки к упряжке, перерезая ремни лямок. Освобожденные животные бросились догонять транспорт, а запасы продуктов, палатка, железная печь, меховые постели — все осталось в реке.

Ивану Ивановичу сделалось жарко от волнения и страха. Высмотрев санки, где находился его инструмент и медикаменты, он уже не спускал с них глаз, чтобы они тоже не ушли в наледную полынью. И в самом деле, вода впереди уже захлестывала нарты. Они будто поплыли, и в тот же миг Иван Иванович почувствовал, как лед оседает и под его ногами. Скрипнув зубами от злой досады, он кинул свою связку и бросился на помощь Никите, расталкивая плавающие вокруг обломки льда, нащупал грядку необходимой нарты, ухватился и легко, как бывает только при катастрофах, поднял ее, вздохнул, рванул еще, взвалил на плечо одним полозом, крякнул и зашагал вперед. Пар катился над рекой клубами, оседал густой изморозью, теснил дыхание. Из мглы вырвались белые олени, обогнали Ивана Ивановича, обдав его брызгами. За ними все серое стадо сбилось возле берега. Животные поднимались на дыбы, метались и прыгали, толкая друг друга твердыми кустами рогов. Следом за ними вытолкнул свою громоздкую, тяжелую ношу Иван Иванович. Он яростно топал, махал руками, кричал, торопя бредущую к нему группу людей с остальной драгоценной поклажей, помогал им выбраться на берег…

Сразу же развели костер, огромный, красно-золотой, стелющийся даже в затишье от движения воздуха. Пар так и повалил от олубенелых одежд. Иван Иванович, посматривая то на брезентовые мешки, вынесенные Никитой и каюрами, то на свою обледеневшую нарту, проверял нагрудные карманы, где, завернутые в вату, хранились крохотные ампулки с сывороткой, дающей возможность установить группу крови. Все медицинское хозяйство было спасено. После пережитого напряжения у Ивана Ивановича дрожали руки и ноги, но зато на душе отлегло. Возвращение на прииск с невыполненным заданием казалось ему теперь великим позором.

32

Никита внес бесформенный ком — остатки домашней стряпни.

— Вот пельмени, но смерзлись. Каюры случайно захватили их…

— Ничего, мы с ними справимся! — сказал бодро Иван Иванович. — Придется их немножко оттаять, чтобы стащить кулек, а потом разрубим на куски и сварим.

Никита рассмеялся:

— Если бы Варя Громова это услышала! Она несколько раз объясняла мне, как варить пельмени… Целую инструкцию дала.

— Варюша не предполагала, что мы будем купаться в реке. — Иван Иванович тоже ласково улыбнулся при воспоминании о своей медицинской сестре.

Лекарства сохранились хорошо! — говорил Никита. — Здорово придумал Денис Антонович — упаковать все в банки и в брезентовые мешки. Да и мы не дали им долго мокнуть.

— А как я выдернул нарту из воды?! — похвалился Иван Иванович.

— Я едва успел отрезать ремни постромок. Вы схватили ее, как медведь большого лосося. Вы видели медведей-рыболовов, когда рыба идет с моря в реку метать икру?

— Приходилось… Да, Никита, наше счастье, что мы выкупались уже на выходе из речного ущелья!

Они были теперь в юрте таежного наслега, куда их доставили якуты, посланные навстречу поселковым Советом при известии, что река опять «закипела». За бревенчатыми стенами бушевала разыгравшаяся к ночи пурга, там слышались беспрестанное шуршанье, царапанье, жалобный вой, переходящий временами в яростный рев. В такие минуты приезжие, и жители юрты, и пришедшие из наслега взглянуть на доктора поднимали лица, скупо освещенные керосиновой лампой, и умолкали, невольно насторожась. Старухи в широких платьях сильнее дымили трубочками, переставая мять шкурки мехов, которые они выделывали, молодежь посмеивалась. Даже огонь в глинобитном камельке-камине то притаивался, приседал, то с жарким треском бросался вверх, вытягивался, точно вставал на цыпочки, высматривая, что творилось на воле.