Эпопея любви - Мишель Зевако

Как обычно, уснули они спокойно. Как обычно, Пардальян-старший проснулся первым, часов около шести. Слабый солнечный лучик упал на лицо шевалье — Жан улыбался, видимо, ему снилась Лоиза. Старый вояка с неописуемой нежностью и с глубоким страданием смотрел на сына. Приближался страшный час. Жан почувствовал взгляд отца и проснулся. И отец, и сын изо всех сил пытались сохранить спокойствие. Они ничего не сказали друг другу, да и о чем можно было говорить в такой момент!

Пролетели часы, показавшиеся Пардальянам минутами. Потом они услышали в коридорах звук шагов. Отец с сыном крепко обнялись. Дверь распахнулась, и на пороге появился Монлюк; его сопровождали двадцать солдат с аркебузами. По знаку коменданта солдаты окружили заключенных и вывели их из камеры. Отец с сыном поняли, что им не отказано в последней радости: их не разлучают и они умрут вместе.

Пленников провели через коридор, и шевалье отметил, что для их сопровождения выстроился весь гарнизон тюрьмы Тампль — шестьдесят человек. Они спустились по каменной лестнице в таинственные глубины старой тюрьмы. Наконец Пардальяны попали в просторный, выложенный плитами зал. Это была камера пыток.

Присяжный палач уже пришел. Рядом с ним стоял человек, которого Пардальян сразу узнал даже в слабом свете факелов — Моревер. Шевалье обернулся к отцу и улыбнулся. Бледный Моревер дрожал от нетерпения и ненависти.

Тридцать солдат с аркебузами выстроились кругом под низкими сводами. Каждый шестой держал в руках факел. Пардальяны окинули взглядом камеру, пыточные козлы, снабженные веревками, клиньями и всякими приспособлениями. Они увидели очаг с угольями, на котором разогревались щипцы и крючья. Увидели они и палача, наставлявшего двоих помощников, и Монлюка, беседовавшего с Моревером.

— С кого начнем? — спросил Монлюк.

— Сударь, — произнес шевалье, сделав шаг вперед, но тотчас же десяток рук вцепился в него, видно, стражи боялись какой-нибудь отчаянной выходки.

— Что вам? — проворчал Монлюк.

— Сударь, — твердым голосом попросил шевалье, — прошу о милости. Пусть меня начнут допрашивать первым.

— Никогда! — воскликнул Пардальян-старший. — Это несправедливо. Старшим надо уступать!

— Мне все равно, — заметил Монлюк, обменявшись взглядом с Моревером.

Моревер внимательно посмотрел на шевалье: молодой человек стоял, устремив прощальный взор на отца.

— Сначала старика! — приказал Моревер с гримасой ненависти.

Он понял, что для шевалье нет большей муки, чем видеть страдания отца. Моревер отошел к двери, которая вела в тесный чулан, где палач складывал свой инструмент. В чулане, в темноте, пряталась женщина в черном, лицо ее скрывала длинная вуаль. Похоже, в пыточной камере эта дама бывала уже не раз. Она кивнула Мореверу и тот крикнул:

— Давай, палач! Приступай к делу!

— Начинать со старика? — равнодушно спросил палач. Оба помощника палача и несколько гвардейцев схватили Пардальяна-старшего.

— Отец! Отец! — застонал шевалье.

Отчаяние, словно током, поразило его; Жан согнулся, замер, потом резко выпрямился, но на него уже навалились восемь стражников. Шевалье яростно отбивался, раздались крики, грохот сапог. Монлюк схватился за кинжал, а Моревер закричал:

— Цепи! Заковать его!

Внезапно распахнулась дверь пыточной, и запыхавшийся женский голос перекрыл шум борьбы:

— Именем короля! Отсрочка! Допрос откладывается! Услышав слова «Именем короля!», все застыли, начиная с палача, в растерянности уронившего цепи, и кончая Моревером, закусившим губу, чтобы сдержать крик негодования. Вздрогнула в своем темном закутке и Екатерина Медичи. Перед собравшимися предстала молодая женщина, изящно, но скромно одетая, она смотрела на приговоренных взволнованно и сочувственно, не скрывая своей радости.

— Будь благословенна Дева Мария, моя покровительница! — прошептала дама. — Я успела вовремя.

— Мари Туше! — вполголоса произнес шевалье и почтительно поклонился с удивительным изяществом.

— Кто вы, мадам? — спросил Монлюк, шагнув навстречу женщине.

— Меня послал король Франции, остальное в данный момент не имеет значения, — ответила Мари Туше.

— Как вас сюда пропустили?

Мари молча протянула бумагу, и при свете факелов Моревер прочел:

«Приказ коменданту, стражникам и тюремщикам Тампля пропустить подательницу сего в пыточную камеру». Подписано: «Карл, король».

— А теперь, сударь, прочтите это, — сказала Мари и протянула изумленному Монлюку еще один документ.

В нем королевской рукой было начертано следующее: «Приказываю отложить допрос господ Пардальянов, отца и сына». Подпись: «Карл, король».

Монлюк прочел и приказал сержанту, командовавшему охраной:

— Увести заключенных в камеру. Палач, ты свободен…

— Подождите… — вмешался Моревер, — надо обсудить…

— Нечего обсуждать, если есть приказ короля, — сказал Монлюк.

Отец и сын не отрывали взгляда от Мари Туше, и глубокая благодарность читалась в их взоре. Заключенных увели, причем стражники стали гораздо почтительнее. Удалилась и Мари Туше, лишь на миг, словно ангел, сошедшая в ад. В зале остались лишь Моревер и Монлюк.

— Отдайте мне бумаги, — попросил Моревер. — Королю, конечно, понравится, что вы незамедлительно исполнили приказание. Но вдруг это не его рука?

— Его ли, не его ли, — усмехнулся комендант, — мне плевать. Печать на бумагах есть? Есть! Королевская печать? Она самая. А остальное меня не касается!

Моревер забрал бумаги и прошел в темный чулан.

— Я все слышала, — заявила Екатерина, взглянув на документы. — И я знаю особу, которая сюда заявилась.

— Значит, писал действительно король? — огорченно произнес Моревер. — Что же делать?

— Выполнить приказ. Я еду в Лувр и постараюсь все устроить: что обещано, то обещано — эти двое принадлежат вам. Через неделю придете ко мне во дворец, а пока исчезните из Парижа, отправляйтесь путешествовать. Вы уже совершили промах, стреляя в адмирала. Не делайте других ошибок — вас могут арестовать: ведь убийцу ищут, и тогда вы пропали.

— Мадам, мне кажется, в моих интересах остаться в Париже. Завтра ли, через неделю ли убийцу все равно будут разыскивать.

— Через неделю? Не думаю! — с улыбкой сказала Екатерина. — Я вас прикрою, слышите? Не в том беда, что вы стреляли в адмирала, а в том, что промазали. Но, пожалуй, так даже лучше: ваш промах может обернуться большой удачей. Послушайте меня, уезжайте и возвращайтесь через неделю, тогда вы поймете, что я имела в виду. А об этих двоих не волнуйтесь, я за них отвечаю.