Камень на шее. Мой золотой Иерусалим - Маргарет Дрэббл

Не поразиться было невозможно. Квадратная комната с высоким потолком, выходящая окнами в сад, была наполнена, буквально перенаселена множеством самых разных чудесных вещей. Их было столько, что прямое назначение комнаты — служить прежде всего спальней — едва угадывалось. Лишь как следует приглядевшись, Клара не без труда различила кровать, почти потерявшуюся под цветастым серо-розовым покрывалом, грудой книг и большой недописанной картиной. Книг в комнате было много; одну стену они закрывали полностью и грудами лежали на стульях и на полу. Цветущее растение вилось под потолком по металлическому стержню для развески картин, спускалось по шнуру и обвивало раму небольшого полотна с написанными маслом нимфами; другие растения карабкались и цвели вокруг медных ножек и спинки кровати. На столиках, на стенах были приколоты и приклеены фотографии, письма, открытки; но среди всех этих взрослых вещей жило огромное количество старых игрушек, тщательно расставленных, исполненных неповторимых красок и очарования: кукольный домик, банка со стеклянными шариками, игрушечный утюжок на медной подставке, охапка тряпичных кукол, семейство расписных русских матрешек, коллекция цветных яиц, кирпичная башенка, барометр, в котором перед дождем на крылечке появлялась мужская фигурка, а перед ясной погодой — женская, и свисающий с потолка огромный стеклянный шар, внутри которого падал снег — на миниатюрный дворец и на лес с крошечными елочками. Клара стояла как околдованная; она в жизни ничего подобного не видела. Она не могла даже на секунду вообразить такое. Кое-кто из ее знакомых пытался превратить свою комнату в нечто экзотическое, и усилия их отнюдь не сводились к бутылкам из-под кьянти и плакатам туристических агентств, но всем их идеям было далеко до комнаты Клелии, а лучшим из того, что видела Клара до сих пор, оставалась гостиная у матери одной из ее подружек в Севеноукс, выдержанная всего в двух-трех спокойных тонах и обставленная изящной мебелью начала века.

Потребовалось и некоторое время, и более близкое знакомство, чтобы Клара поняла: особую прелесть комнате Клелии придает ощущение задержавшегося здесь детства. Игрушки были не только хороши сами по себе, они хранили счастливые воспоминания о давно ушедшем времени — не те воспоминания, которые хотелось стряхнуть с себя, как страшный сон, а те, в тепле которых жилось легко и приятно, с которыми не хотелось расставаться.

Клелия не скрывала своего ликования при виде восторженной реакции Клары.

— Я так рада, что тебе нравится, — призналась она. — Я так люблю свою комнату. По-моему, здесь чудесно. Некоторые мне намекают, что всему должен быть предел, даже самому хорошему, но они ведь не правы, верно?

— Я считаю, что хорошему предел как раз не нужен, — ответила Клара, и не ради красивой фразы: если вдуматься, она глубоко в это верила.

Они провели в комнате около получаса — разговаривая, рассматривая, снова разговаривая; Клара помнила, как в те минуты подумала о том, что этот день, напоенный их голосами и пронизанной солнцем жимолостью, будет возвращаться к ней в самых грустных, сладостно-ностальгических воспоминаниях долгие-долгие годы, что бы те ни принесли. И заранее опечалившись, Клара в то же время была счастлива, и счастлива вдвойне от того, что узнала свое счастье, не дала ему проскользнуть мимо незамеченным и что, понимая это, она создает себе прошлое.

С Клелией было невероятно интересно, а отдельные сложности даже бодрили; например, Клара почти не улавливала смысла ее замечаний об искусстве, но у Клелии оказалась великолепная способность давать объяснения, не жертвуя при этом ни их глубиной, ни своей эрудицией, так что Кларина безграмотность беседе нисколько не мешала. Непонятным оставалось одно: откуда такая несомненная, щедрая распахнутость? Клара, как ни старалась, не могла убедить себя, что Клелия и с остальными так же занимательна и сердечна, что остальные ей так же интересны. Клелия говорила с ней так, как говорят лишь с очень немногими, да и сама то и дело давала удивленной и польщенной Кларе понять, что ни к кому больше так не относится. Как ни трудно было Кларе поверить, что Клелия действительно предпочла ее всем остальным, другого объяснения не находилось. Допустив же такую возможность, она ясно увидела, что другой быть не может и, отбросив сомнения, поверила. Ибо поверить в то, что она способна с первого взгляда бесконечно кого-то заинтересовать, Кларе мешало вовсе не самоуничижение — она не сомневалась что нисколько не хуже Клелии Денэм, не говоря уже обо всех остальных, — а простое знание теории вероятности. Но теория вероятности, похоже, в кои-то веки дала сбой, подарив Кларе фантастическую удачу.

Кандиду Денэм она впервые увидела, глянув вниз из высокого окна в спальне Клелии. Наблюдательный пункт никуда не годился: кроме лилового пятна платья, видна была лишь макушка головы. Миссис Денэм сидела на коврике, расстеленном на узкой длинной лужайке позади дома, рядом лежали стопка книг и младенец. Волосы у нее были черные, как у Клелии, и подстрижены очень похоже. На младенце была кофточка в розовых оборках и больше ничего, хотя, может, Клара не разглядела. Судя по оборкам, это должна была быть девочка, но Клара точно помнила, что младенца зовут Джеймс. Отец Джеймса, мужчина по имени Мартин, сидел неподалеку в шезлонге, посасывал незажженную трубку и читал толстую воскресную газету. Ничто не выдавало скандала; но Клара хорошо знала, что раздор в семье бывает беззвучным, и потому могла лишь надеяться, что прелестная, столь мирно расположившаяся компания действительно пребывает в мире.

— Сад у нас и правда симпатичный, — сказала Клелия, глядя в окно. — Если спуститься по ступенькам, там будет еще нижняя часть. У нас и из гостиной ступеньки вниз, а из столовой — наверх. Дом на холме, и склон идет уступами. Никто не может привыкнуть. Когда мы были маленькими, нам разрешали играть только внизу, чтобы мы не свалились со стены, а под стеной было как на мотодроме — велосипеды, тачки и Бог знает что еще. Но мы, конечно, все равно лезли наверх и падали. Габриэлю пять швов наложили, у него до сих пор шрам. На велосипедах мы, правда, по верху не катались — и то хорошо. Родители сейчас пытаются привести нижнюю часть в порядок, постоянно что-то покупают, но все как-то без толку… Отсюда не видно, мы после чая пойдем, и я все покажу.

Пока Клелия это говорила, внизу на лужайке миссис Денэм внезапно вскочила на ноги и принялась собирать вещи: что она говорила, было не слышно, но вид у нее был немного возбужденный; Мартин тоже поднялся, хотя ни в коем случае не вскочил, и без особого энтузиазма предложил, видимо, помочь с ребенком. Миссис Денэм, отказавшись от его помощи, держа ребенка под мышкой и волоча за собой одеяло, на котором сидела, зашагала к дому. Мартин предложил помочь с одеялом, но получил указание подобрать книги, что и исполнил. Все скрылись внутри.

— Наверное, пора пить чай, — сказала Клелия. — Идем вниз.

Спускаясь, Клара ощущала, что ее нервозность вот-вот задушит ощущение праздника. Она очень надеялась, что этого не случится, что ей будет хорошо; а также что миссис Денэм будет к ней добра. Клара вдруг отчаянно устыдилась, что так и не выяснила, кто же она такая. И слегка забеспокоилась, не посыплются ли из всех закоулков этого дома остальные его обитатели, и что будет, если придется разом иметь дело с Амелией, Магнусом, Габриэлем, Аннунциатой и всеми их мужьями и женами.

Но в гостиной, кроме миссис Денэм, Мартина и младенца, сидящего на своем высоком стуле, никого больше не оказалось.

— Привет, — сказала миссис Денэм. — Вот и вы. Я уже думала, куда вы делись.

— Мама, это Клара, — сказала Клелия.

— Правильно — Клара, — сказала миссис Денэм. — Клелия мне о вас рассказывала. Садитесь пить чай. Приди мне тогда в голову это имя, я бы назвала Клелию Кларой. Это как раз то самое, к чему я подсознательно стремилась. Амелии в пару. А потом меня совсем занесло, и пострадала в результате, подумать страшно, бедняжка Аннунциата.

— По-моему, Аннунциата — это красиво, — возразила Клелия, явно возвращаясь к привычной теме. — К тому же ей самой очень нравится. И всегда нравилось.

— А по-моему, я тогда просто с ума сошла. — Миссис Денэм подняла крышку чайника и озабоченно уставилась в дымящееся серебряное нутро. — В школе ее, недолго думая, переименовали в Нэнси. Прямо как в «Ласточках и Амазонках». Клелия, дай Джеймсу корочку, а то он сейчас захнычет.

Так и случилось: не успела Клелия отломить корку от куска хлеба с маслом, как младенец, почувствовав внимание публики, начал требовательно хныкать и хватать ручонками воздух.

— Джеймс сегодня отвратительно вел себя, — пожаловалась миссис Денэм. — Мне дали на рецензию книжку про Фанни Берни, а он взял на нее и написал. Я ее в «Хэрродс» собиралась отнести, к букинистам, книга совершенно ужасная, я действительно решила ее продать. Но кто ее теперь возьмет, описанную?