Стелла искушает судьбу - Ирина Львова

Бас Валерии Степановны Тищенко потрясал воображение.

— Слушаю, милочка. Дублера Огульникову? Та шоб плавать умел? М-м-м… Сложноватенько… Хотя… Есть у меня кое-хто. Ладно. Встречаемся через два часа у входа на студию. Договорились? Та, еще вот шо, я приглашу троих на выбор, не забудьте об оплате — по три рубля за вызов. Ну а тот, кто вас устроит… С ним сами разберетесь. Я ж таки не знаю, какие на вашей картине ставки. Ну пока, милочка.

Ирина, несколько ошарашенная напором Тищенко и напрочь оглушенная раскатами ее фельдфебельского баса, подняла глаза и уставилась на улыбавшуюся Наташу.

— Оглушила? — поинтересовалась та.

Ирина только молча кивнула.

— Она обычно берет по пятерке, — будничным тоном добавила Наташа, — но с вас за срочность наверняка больше сдерет. Ну да выкрутитесь как-нибудь. Еще одного актера впишите… У вас расходные ордера при себе?

* * *

В полдень солнце принялось палить просто нещадно, будто разозлившись на суетившихся внизу под его лучами людей. Ирина жалась в рваной и жалкой тени чахлого дерева возле проходной и боролась с соблазном последовать за Аликом, который сидел в скверике неподалеку и потягивал холодное пиво. Боясь пропустить Валерию Степановну, которую никогда прежде не видела, она стоически не покидала поста, но тем не менее злилась, завидуя Житкову.

Алик не дезертировал, как Ирина подумала сначала. Едва она вышла с территории студии и направилась к машине, размышляя, чем бы занять предстоявшие ей два часа ожидания, ее окликнули из сквера. На имя «Ира» она не отозвалась: мало ли тут Ир, не она же одна? Да и кто ее здесь знает? А вот когда кто-то выкрикнул ее фамилию, она оглянулась и увидела высунувшегося из кустов Житкова, который радостно ухмылялся во всю ширь своей необъятной, лоснившейся от пота физиономии и рьяно махал рукой.

Она решила в очередной раз отчитать несомненно успевшего похмелиться Житкова и, воровато оглянувшись — все-таки как-то неловко лезть в кусты на глазах у изумленной публики, — принялась продираться сквозь плотно переплетенные ветки.

Едва Ирина преодолела преграду, глазам ее открылось невероятное зрелище: на скамейке, выкрашенной в яростно-зеленый цвет, была расстелена газета, на которой в рядок, будто выстроенные для парада, лежали янтарные, жирные, соленые рыбины — штук пять-шесть. Рядом алела редиска — свежевымытая, еще влажная. Пучки зеленого лука, как волосы подводной красавицы, ниспадали на пупырчатые зеленые огурчики, сложенные горкой, а рядом выставляли напоказ красные, в капельках воды, мясистые бока помидоры. Ко всему этому великолепию прилагалась открытая пачка «Мальборо» и белое пластмассовое ведерко с холодной водой, из которого торчали горлышки пивных бутылок. А рядом сидел счастливый донельзя Алик и, потягивая «Будвар» из запотевшей бутылки, дирижировал дымившейся сигаретой в такт ему одному слышной мелодии.

Хитро прищуренные глаза заместителя директора тонули в его пухлых щеках. Взмокшие волосы прилипли ко лбу, а на носу застыли бисеринки пота. Джинсовую рубашку он скинул, а на его третьей свежести майке расплылось темное пятно — то ли облился пивом, то ли взмок, добывая дефицитный напиток.

Все остальное, включая шикарную рыбу, было вполне доступно. Вот только у Ирины, которая каждый день ужасно уставала, никак не находилось сил, чтобы купить солененькой рыбки, или она освобождалась слишком поздно, когда все браконьеры торговлю уже сворачивали.

Ира огляделась: скамейка, увидеть которую она никак не ожидала за зарослями кустов, стояла в тени раскидистых деревьев, к которым от самой проходной вела петлявшая в траве, но вполне различимая тропка. Чуть поодаль виднелись еще две скамьи, может быть, имелись и еще, но они терялись в «райских кущах». Видимо, сквер служил местом сбора и отдыха для актеров.

— Алик?! Опять? — сузила глаза неблагодарная Ира.

— Не опять, а снова, — с неподражаемой интонацией ответил Житков. — Извинения должны быть конкретными, осязаемыми. Это мое жизненное кредо. Именно так, в данном конкретном контексте я бы осветил свой неблаговидный, с вашей точки зрения, Ирина Леонидовна, поступок. И не говорите, что вам не жарко и не хочется холодненького пива. Не поверю. Хотя вас уже тут прозвали, — Алик фыркнул, — Железным Феликсом.

— По-моему, мы на «ты» были, — проворчала Ира, плюхаясь на скамью и хватая самый крупный помидор. — И при чем тут Дзержинский?

Алик коротко хохотнул:

— На «вы» от сугубой важности момента! Очень желательно мне, чтоб вы, Ирочка Леонидовна, мои извинения приняли. Впервые за долгое время вижу женщину не стерву, а посему и не устаю восхищаться…

— Ну это ты загнул! — перебила его Ира. — Женщин не стерв не бывает, и я не исключение.

— Однако подсиживать меня не стала?

— А зачем? — поморщилась Ира. — К тому же за это ты уже извинялся.

— Не по-женски! Вот это «а зачем» — совсем не по-женски. А извиняюсь я за то, что вчера беспокойство причинил — сраженный неумеренным винопитием.

Ирина дернула плечом: ответить она не могла, потому что с энтузиазмом вгрызалась в сочную мякоть помидора.

— Из номера меня вчера не выставила? — продолжал Алик.

— М-м…

— На пол не скинула! Это ж вообще по-братски. А тебе пришлось с подружкой на одной кровати ютиться. Тесно же. Не выспалась, наверное.

— Ха! — отозвалась Ирина, вытирая ладонью губы. — На пол тебя скинь — так ты, спросонок не разобравшись, в кровать бы полез. Ладно, если ко мне, я и кулаком по роже могу засветить, а если б к Стелке? Так что ты меня не идеализируй. Лучше пивка открой и рыбки почисть.

Алик, вручив Ирине открытую бутылку пива, с удовольствием занялся чисткой рыбы. Ирина задумчиво грызла перышко лука.

— Слушай, пташка моя шизокрылая, я так и не поняла, за что меня Феликсом-то окрестили? — поинтересовалась она у поглощенного сдиранием чешуи Алика.

— Чистые руки, холодная голова и горячее сердце!

— Одна-а-ко… — протянула Ира. — Не припоминаю за собой столь выдающихся достоинств. Да я и руки-то через день мою…

— Никому гадостей не делаешь, никого не закладываешь, в критической ситуации быстро принимаешь правильные решения, на тебя всегда положиться можно, да и рыбой только притворяешься… — Он взглянул на ободранного леща, хмыкнул и уточнил: — Свежемороженой. Ты добрая — вон как из-за подружки своей переживала, когда Огульников ее «огулял»…

— А вот это уже никого не касается! — грозно сдвинула брови Ира.

— А я что? Я так. Я молчу. В общем, я тебе совет хочу дать — ты с Чекалиной поосторожнее…

Ира ухмыльнулась:

— Не уподобляйся бабам-сплетницам. Да и я, кажется, не без глаз?

— Ну-ну…

За болтовней время пролетело быстро, и в двенадцать часов Ирина, решительно встав, направилась к проходной. Несмотря на увещевания Алика — и отсюда все видно… — изжаришься там… все равно опоздают… — она заняла свой пост и теперь умирала от жары и зависти.

— Феликс, он памятник, ему не жарко, — рассуждал Алик, открывая очередную бутылку пива, — а ты, дуреха упрямая, озвереешь скоро.

Ирина чувствовала, что еще немного, и она свалится в обморок, но старалась держаться. Наконец на заасфальтированной площадке перед киностудией, от которой волнами поднималось колеблющееся марево, возник… некто.

Мужчина лет сорока пяти, почти лысый, невысокого роста, с округлым пузцом и многообещающе красным носом-картофелиной. Он потоптался на солнцепеке и скользнул в тень того же дерева, под которым укрывалась от солнечных лучей Ира.

Не чуя беды, женщина окинула его равнодушным взглядом и отвернулась — в конце концов, ей не для Леонова дублер нужен?

На площадке появился похожий на облезлого птенца юнец. Покрутив головой на тощей шее с крупным кадыком, торчавшей над хилыми сутулыми плечами, парень присоединился к первому. Они, вяло переговариваясь, закурили.

«Тоже мне тент нашли…» — раздраженно подумала Ира и увидела третьего. Совершенно ханыжного вида тип: небритый, остроносый, с угольно-черными патлами и сросшимися на переносице бровями несколько неуверенной походкой, путаясь в длинных по-аистиному ногах, вывернул из-за угла. Оглядевшись, он узрел двух первых и, заметно оживившись, направился прямиком к ним.

— Эй! Степанны что, еще нету? — крикнул он издалека, и в сердце Ирины закралось недоброе предчувствие. Однако она отмела свои подозрения как донельзя нелепые.

— Не-а! — разноголосо отозвались ее соседи.

— Тогда пошли дернем. У меня с собой! — предложил бровастый, извлекая из кармана мятых, неопределенного фасона и цвета штанов бутылку темно-красной бормотухи тошнотворного вида; и вся троица, проявляя восторг перед предстоящим удовольствием, с громким сопением и радостными возгласами скрылась в кустах.