Под кожей – только я - Ульяна Бисерова

из которой он едва-едва вырывался, обдираясь в лохмотья, в кровь.

— Давай отложим пока этот разговор, — примирительно сказал советник Юнг. — Отдыхай. Набирайся сил. Скоро тебе предстоит встреча с Ли Чи. Вот уж кто точно не пропустит церемонии оглашения завещания мессера. И, полагаю, некоторые пунктики ее не слишком обрадуют.

Глава 3

Лука уже битый час мерил шагами комнату, пытаясь уложить в голове недавний разговор с советником Юнгом, когда в дверь постучали. Он резко распахнул ее. На пороге, онемев от неожиданности, застыл камердинер.

— Советник Юнг послал за вами, господин Вагнер. Велено явиться немедленно, так как дело не терпит отлагательств.

— Интересно, что на этот раз? Вы, случайно, не в курсе? — спросил Лука. Обескураженный камердинер в ответ только беззвучно открыл рот, как выловленная рыба, и тут же закрыл его, так и не выдавив ни звука.

— Да ты, братишка, я посмотрю, за словом в карман не лезешь, — усмехнулся Лука. — Ну да ладно, забудь.

Старый советник ждал в оранжерее. В плотном воздухе, насыщенном испарениями влажной земли и тропических растений, каждый вдох давался с трудом, словно на лице была пятислойная ватная маска. Дурманящий запах орхидей, в котором проступали едва уловимые гнилостные нотки, и вызывающе яркая окраска цветов всколыхнули в Луке недавние воспоминания о Мусорном острове. От тропической жары на его теле выступила липкая испарина.

— Только здесь мне дышится свободно, — произнес советник Юнг. — И осточертевший кашель наконец-то немного ослабляет хватку.

— С Тео что-то случилось? — перебил его Лука.

— С чего ты решил? — удивленно приподнял бровь советник.

— Ну, мне передали, что вы вызываете по срочному делу, вот я и подумал…

— А, вот как. Нет, со вчерашнего дня — никаких известий.

— Так что же тогда?

— Мне просто захотелось поболтать с тобой. В тебе столько юной энергии, жажды жизни… Прогуляемся?

— С удовольствием. Только, советник Юнг… Позвольте обратиться к вам с просьбой?

— Конечно, мой мальчик.

— После того, как вы помогли мне сбежать, добрался до лагеря переселенцев на южной границе. Увидел мать… Но Вольф отправил ищеек по моему следу. Она… она погибла. Но успела отослать меня в замок Шварцвальд. И там я встретил… не поверите… деда, отца матери. Но Вольф как-то пронюхал. Короче, его схватили, заковали в наручники и увезли. Я хотел бы знать, что с ним стало. Вдруг он жив?..

— Нет, — отрезал старик.

— Что?

— Я знал Кристобальда Фогеля. И следил за его судьбой. Я просил, умолял Вольфганга не измываться над больным стариком, который к тому же в некотором роде связан с ним родственными узами. Но… тот был неумолим. Фогель скончался в тюрьме через месяц. Подхватил пневмонию.

Побелевший Лука сжал кулаки. Из глаз его брызнули слезы.

— Мне жаль, мой мальчик.

— Я в норме. Я знал, что надежды почти нет. Но есть еще одна просьба. Там, на Мусорном острове, я встретил давнюю знакомую. Мию Ван. Она — внучка старого садовника, который много лет проработал в резиденции Вагнеров. В изгнании он погиб, и она осталась полной сиротой. Я пообещал, что позабочусь о ней.

— Покажи мне малютку?

Лука почувствовал, как осторожные щупальца коснулись его сознания, дотронулись до воспоминаний.

— Оказывается, сиротка давно повзрослела. И, кажется, весьма недурна собой, — усмехнулся Юнг. Лука нахмурился. — Ну хорошо, хорошо, так и быть. А теперь идем, я хотел бы показать тебе свой маленький зверинец. Увидишь, там собраны поистине занимательные экземпляры.

Они прошли к старому флигелю, который примыкал к резиденции советника с восточной стороны. В гостиной, заставленной разномастными креслами, кофейными столиками и прочей мебельной дребеденью, медленно, как в огромном аквариуме, передвигались несколько стариков. Кто-то читал затрепанную книгу, кто-то расставлял на доске шахматные фигуры или раскладывал карточный пасьянс, а кто-то всматривался в небольшой экран с частой рябью, рассчитывая услышать последние новости.

— Вы собирались показать мне зверинец, — напомнил Лука.

— Так вот же, смотри: вон тот напыщенный хмырь с огромным носом здорово напоминает павиана, не так ли? А вон тот лысый толстяк с бородавками — вылитая жаба.

Лука усмехнулся: сходство и впрямь было разительным, словно этих уродливых стариков произвели на свет в подпольной лаборатории по репродукции химер. Луке стало не по себе.

— Кто все эти люди?

— Никто. Но было время, когда их имена гремели на весь мир, а их фото не сходили со страниц газет. Это бывшие диктаторы, свергнутые правители разных стран. Когда ко мне подступает хандра, мне нравится скоротать здесь вечерок-другой, играя в шахматы и в сотый раз выслушивая все те же истории болтливых живых мертвецов. Мне занятно наблюдать, как они вдруг замирают с отрешенным видом, погруженные в иллюзорные мечтания о перевороте, который откроет путь к власти.

— Советник Юнг, — встрепенулся один из стариков, который рассматривал за столом альбом с пожелтевшими газетными вырезками и выцветшими фотографиями. — Взгляните, советник, здесь я совсем молодой, еще в чине лейтенанта. А здесь — при вступлении на президентский пост, а вот здесь — в день пятнадцатой годовщины прихода к власти, а вот здесь…

Советник Юнг не проявил никакого интереса и участия, но этого, кажется, и не требовалось: другие обитатели этого странного дома престарелых потянулись к рассказчику, как мотыльки к свету. И каждый бормотал что-то, стремился поделиться своими воспоминаниями, которые с каждым прожитым днем становились все более обрывочными, фрагментарными — словно, рассказанная вслух, при свидетелях, история его жизни обретала вес и значимость, становилась неопровержимой.

— Прибывая на остров посреди ночи, с растерянной свитой последних приверженцев, нередко — в военном кителе, надетом прямо на ночную пижаму, они какое-то время еще пребывают в иллюзии, что им еще удастся развернуть локомотив времени. Поначалу они еще пытаются сохранить бодрый и невозмутимый вид, заверяя, что не злоупотребят гостеприимством и не задержатся здесь более, чем на пару дней: «Лишь до того часа, пока народ не призовет меня обратно! Пока доблестная армия не оттеснит повстанцев с улиц столицы». Но я живу слишком долго, чтобы знать, что все это — пустые слова, пошлый фарс, который позволяет свергнутым диктаторам, которые держали в стальном кулаке целую страну, сохранить хотя бы жалкие остатки достоинства. Политикой заправляют трезвый ум и холодный расчет, мой мальчик. Политик может врать всему миру, не испытывая ни стыда, ни вины. Но он должен быть предельно честным с самим собой. И требуется немалое мужество, чтобы, проделав весь этот путь через кровь, интриги и предательство, признать, что этот жалкий флигель — и есть твое последнее пристанище, лишенная всяческой надежды черта, подводящая итог под прожитой жизнью. Оказываясь в своем маленьком зверинце, я острее чувствую