Под кожей – только я - Ульяна Бисерова

всех известных видов расстройств сложного биологического аппарата. Через несколько часов он предаст всех, кто стал ему по-настоящему дорог, и выйдет наружу — проверенным, исправленным и беззастенчиво благонадежным. Вылущенным, как орех.

— Эй, взгляни, тут что-то не так.

— Не паникуй.

В черных экранах, закрывавших все стены, нелепо и жалко белела распятая на хирургическом столе фигура, раздробленная множественными отражениями. Несколько человек, похожие в белых хирургических костюмах на нескладных снеговиков, двигались по операционной, как механические куколки в рождественском домике.

— Давление и пульс нестабильны.

По экранам, расположенным в ряд, ползли неровные столбцы цифровых кодов. Незаметно в арифметические ряды вплелись буквы, нарушив логичную стройность вычислений. Буквы подменяли цифры и постепенно складывались в обрывочные слова. Изумленные медики подняли головы и завороженно смотрели на экраны.

— Он что, в сознании?! Эй, парень!

— Сколько ты вколол?

— По инструкции.

Постепенно пульсирующий шрифт на экранах вытеснил все прочие символы.

«Свобода публичных высказываний, право на тайну переписки, неприкосновенность дома, свободу передвижений — все это вторично. Лишь одно право неоспоримо: то, что проводит нерушимую границу по коже и гласит, что все, что внутри — личное дело человека и ничье больше. Право не свидетельствовать в суде против себя. Право верить в то, что считаешь истинным. Право мыслить иначе, чем одобрено большинством. Все это лишь подпункты простого утверждения: я — это я, и я — не ваша собственность».

— Что это?

— Не знаю, никогда такого не видел.

— Заткнитесь оба! Проверьте датчики!

Тео мысленно повторял чужие слова, смелые и честные, чтобы навсегда запомнить их. В больничном коридоре гулко хлопали двери, приближался топот ног и взволнованные голоса.

«Три, два, один. Вы не проникните в мою голову».

Слова пульсировали на экране, постепенно затухая.

«В прежние времена было много героев, но еще больше — сказок о них», — прошептал чужой, но странно знакомый голос.

— Остановка сердца.

Часть 3. Молодой Вагнер

Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего. Останусь лишь я, я сам.

Фрэнк Герберт. Дюна

Глава 1

— Что грустишь, матрос? К вечеру причалим, прошвырнемся по барам, надеремся до беспамятства!

Лука с улыбкой отмахнулся от толстяка Джоуи.

— Нет уж, я пас. Мне в прошлый раз хватило приключений.

— Ну, как знаешь, парень. Какая радость неделями бултыхаться по морским волнам, если нельзя кутнуть на берегу так, чтобы земля закачалась под ногами?

Лука похлопал приятеля по плечу и всмотрелся в далекую линию горизонта, где уже можно было различить ломаное нагромождение построек. Фудум Чямши, огромный плавучий город, медленно дрейфовал в океане, как разлагающаяся туша кита. И запах искусственный остров, сотворенный из отбросов, источал столь же отвратительный. Мигрируя от одной нанесенной океанскими течениями свалки к другой, мусорный остров плотоядно вгрызался в груды пластика, разбирал по сортам, перемалывал в мелкую труху и выдавал туго стянутыми брикетами и тюками, готовыми к вторичной переработке.

Трюмы грузового траулера, на который Лука устроился матросом в порту Бангкока около месяца назад, были под завязку забиты контейнерами с пластиковым ломом. Хотя посудина была настолько старой, что правильнее было бы прямиком отправить ее на утилизацию вместе с грузом — даже удивительно, как разъеденное ржавчиной железо все еще держалось на воде. Видимо, на подъемной силе ругани капитана, который обычно продирал глаза ближе к полудню и выходил на палубу, злой, как сотня демонов ада, чтобы устроить разнос боцману, матросам и всем, кто окажется настолько глуп и нерасторопен, чтобы попасться на глаза. Впрочем, это был далеко не худший капитан и не худшее судно, с которыми Луке довелось выходить в море, да и роптать на судьбу было не в его правилах.

При приближении мусорный остров засиял огнями гирлянд, взорвался залпами петард, захлопал полотнищами флагов, запестрел венками и гирляндами из искусственных цветов и красных бумажных фонариков. Точно, вспомнил Лука, сегодня же праздник, день поминовения усопших. По поверьям, душам ушедших на одну ночь в году дозволяется заглянуть в мир живых, вдохнуть дым сжигаемых благовоний и праздничных блюд. Жители острова, мечтая заполучить хорошую карму и притянуть удачу, возжигали благовония и оказывали почести не только своим умершим предкам, но и беспризорным безымянным духам, у которых не осталось родственников на земле — никого, кто бы помнил их живыми и скорбел об утрате.

На главной площади острова возвели огромный постамент, расписанный орнаментом, символизирующим единство света и тьмы, неба и земли, на котором возвышалась исполинская статуя оскаленного многорукого бога — покровителя загробного царства. Длинный стол перед алтарем был завален горами истекающих соком фруктов, булочками из рисовой и кукурузной муки и заставлен кувшинами. Сладковатый дым благовоний стелился над площадью, как гиблый болотный туман.

Жители Фудум Чямши стекались к алтарю с подношениями на руках, распластывались на земле, закатывая глаза и бормоча молитвы, и исчезали, влекомые толпой, как пестрая галька — морским прибоем. Уличные акробаты и заклинатели огня развлекали зевак, а лоточники выкладывали сласти, зорко поглядывая, чтобы ни одна грязная ручонка не стянула что-нибудь задарма.

Лука бродил среди толпы, жадно вглядываясь в лица, вслушиваясь в звучание чужой речи. Он поднял с грязной земли смятую и опаленную купюру (фальшивые деньги сжигали в ритуальном костре, чтобы мертвые ни в чем не нуждались) и усмехнулся: судя по числу нулей, на том свете дикая инфляция. Традиции, которые существовали в этих широтах тысячи лет, не исчезли под безжалостным натиском технологий. Более того, они странным образом переплетались с современностью: многие из жителей больших портовых городов — не чета местным голодранцам — давно завели виртуальный замогильный счет и выплачивали умершим родственникам ренту в криптовалюте, преподносили в дар ценные бумаги. На специальном домене родственники регистрировали на имя ушедших близких электронный ящик, куда в памятные даты высылали письма с фотографиями и обстоятельным перечислением последних семейных событий.

Лука вглядывался в лица людей, безмолвно шепчущих слова молитв: совсем юные и испещренные морщинами, радостные, печальные, задумчивые, подсвеченные пляшущими огоньками свечей. Даже в мире, который насквозь пронизан технологиями и превратился в сплошную симуляцию реальности, тоску человека по ушедшим близким ничем не восполнить. Люди нуждаются в привычном ритуале, который служит эфемерной опорой, помогающей преодолеть животный страх перед последним рубежом. За которым, как был убежден Лука, нет ничего: ни света, ни тьмы, ни разума, чтобы осознать это и отличить одно от другого. Праздник очерчивал тонкую грань между мирами живых и мертвых, даровал