Под кожей – только я - Ульяна Бисерова

находится под моим неусыпным контролем, смеет утверждать, что является почетным гостем клана Ли. И что госпожа Ли Чи, являясь его опекуном до достижения совершеннолетия, может поручиться за его благонамеренное поведение и образ мыслей.

«Вольф умер. Мой Вольф. Умер».

— Боюсь, господин Тао, произошла чудовищная ошибка, — отчеканил вышколенный голос. — Пасынок Ли Чи был похищен и зверски убит террористами-уйгурами. Тот, кто выдает его за него, отъявленный мошенник, который не имеет ни капли сострадания в каменном сердце, раз бередит свежую рану скорбящей госпожи, которая к тому же недавно овдовела.

«Ну вот ты, Ли Бо, и дождался удобного случая, чтобы отомстить глупому чужестранцу, не чтящему традиций, за смерть брата», — отстраненно подумал Тео, не испытывая ни злости, ни удивления, ни печали. Стоило ли горевать об этом, когда Вольфа больше нет.

— Простите великодушно за поздний звонок и напрасное беспокойство. Передайте мои глубочайшие извинения и соболезнования госпоже Ли Чи в ее горе. Доброй ночи! — начальник лагеря медленно поднял на Тео налитые кровью глаза. — В карцер этого умника. И проучите как следует, чтобы в голове маленько прояснилось.

Глава 12

«Вольфа нет». «Вольфа больше нет». «Да и меня самого тоже больше нет». Дикая мешанина слов безостановочно крутилась в голове Тео, когда надзиратели волокли его в карцер. Когда били. Слова вспыхивали в сознании с каждой новой яркой вспышкой боли, которую сменяла еще одна, и еще, и еще. «Брат… Ну где же ты, брат?».

Надзиратели, вдоволь поглумившись над Тео, ушли, оставив его, избитого и окровавленного, на грязном полу карцера. Напоследок один из них склонился и, приложив дубинку, оглушил его напоследок разрядом тока. Боль была такой, что все тело превратилось в один истончившийся оголенный нерв, так что, казалось, упади сверху капля воды, он зашипит и заискрит, как оборванный кабель под высоким напряжением.

— Уроды. Нелюди, — Тео перекатился на бок и выхаркнул кровь.

«Люди. Поразительно, но самые позорные, поражающие изощренной жестокостью поступки совершают не серийные маньяки, а, в общем-то, обычные, ничем не примечательные люди, стиснутые обстоятельствами».

«Ничто на свете не может оправдать звериную жестокость».

«О нет, ты не прав. Тяжелая ситуация может сломить волю человека, подавить способность к сопротивлению. Хотя, стоит оговориться, люди весьма охотно «поддаются искушению» и слепо исполняют приказы, совершая то, о чем прежде не могли и помыслить. Силовое поле власти искривляет их моральные установки».

Тео сидел на полу маленькой одиночной камеры, обхватив руками колени и пытаясь абстрагироваться от ноющей боли во всем теле, от мучительных мыслей о смерти Вольфа, о лжи и предательстве Ли Чи, о том, что ждет дальше его самого, и сконцентрироваться только на голосе, звучащем в его голове. Глубоком, спокойном голосе, который рассуждал о справедливости и человеческих заблуждениях.

«Ну да, конечно. А за стенами тюрьмы эти ублюдки — славные парни».

«Ты бы удивился, если бы узнал, как форма, которую они надевают, заступая на смену, меняет мышление… Это нечто вроде катаракты мозга, мешающей ясно мыслить и внушающей, что заключенные — это не вполне люди. Они видят в них лишь нарушителей порядка, которые, вне всяких сомнений, заслуживают страданий и унижения. Если верить Сократу, злых людей вообще не бывает. Все люди стремятся к добру, но по-разному его понимают».

«Так легко оправдать любую жестокость…», — Тео осторожно коснулся рассеченной брови — засохшая кровь противно стягивала кожу.

«Зло не перестает быть злом. Стирать личность других людей, намеренно причинять боль, морить голодом и оскорблять — зло. Но не меньшее зло и беспрекословно повиноваться, опускать глаза и молчать, находить разумные оправдания собственным неблаговидным поступкам, совершенным из трусости. Однажды осознав, что добро и зло неразрывно связаны, уже невозможно видеть одно без другого. Мне бы даже хотелось, чтобы мир снова обрел понятную и однозначную монохромность. Но теперь он полон теней, полутонов и цветовых акцентов. Мир наполнен и добром, и злом — так всегда было и всегда будет. Эти границы проницаемы и расплывчаты. Ангелы могут стать демонами, злодеи — героями, борцы за свободу — угнетателями. Как уже не раз было в истории, горячее и искреннее стремление искоренить зло приводило к злодеяниям таких масштабов, каких прежде не видел мир».

«Я не философ. И сейчас мы рассуждаем не об абстрактных добродетелях и пороках, а о совершенно конкретных отморозках, которые упиваются безнаказанностью».

«Всегда полезно представить себя на месте другого человека».

«Что? Я бы никогда, никогда…»

«Не спеши зарекаться. Мы слишком высокого мнения о собственных добродетелях, слишком часто засматриваемся на сияющие в небе безупречные, холодные звезды, вместо того, чтобы взглянуть вниз, на скользкую дорогу под ногами. Мысль о том, что хороших людей от плохих отделяет непреодолимая пропасть, успокаивающе приятна. Черно-белое разделение мира снимает с «хороших» людей бремя ответственности: мол, им все равно не под силу изменить расклад».

«К чему ты ведешь?»

«Я лишь пытаюсь втолковать, что в атмосфере всеобщего страха и культивируемой ненависти разумные люди подчас совершают абсурдные, непостижимые поступки. Свободно мыслящие — бездумно подчиняются бессмысленным приказам. Мирные — берут в руки оружие и камни. Надзиратели в лагере так же несвободны, как и заключенные. Они прохаживаются ночь напролет по тюремному блоку, постукивая дубинками по запертым дверям камер и прутьям решеток, и на самом деле точно так же отбывают здесь срок. Свобода покинуть это место иллюзорна и призрачна. Там, в большом мире, уже не найдется места для их искалеченного жестокостью и слепым повиновением разума».

Тео промолчал, осторожно ощупывая кончиком языка соленую изнанку разбитой губы.

«Знаешь, после того ужасного истребления нации, свидетелем которого я стал на родине, я был одержим идеей исследовать, как обычные, нормальные люди вовлекаются в злодеяния, совершенно чуждые их моральным принципам и жизненным ценностям. И, копаясь в архивах военных преступлений времен нацистской Германии, выяснил примечательный факт. В это сложно поверить, но колоссальное, не вмещающееся в сознание число жертв Холокоста были уничтожены за очень короткий промежуток времени — чуть менее года. «Окончательное решение» еврейского вопроса было запущено с привлечением летучих отрядов массового уничтожения в Польше. Геноцид требовал мобилизации огромной машины смерти, и это происходило в 1942 году, когда для удержания позиций немецкой армии требовались все новые силы. Большинство евреев в Польше жили в маленьких городах и селах, и я задался закономерным вопросом: где же в столь сложное время германское верховное командование находило людей для массовых расправ в тылу?

И я нашел ответ. В архивах хранились документы о Сто первом резервном батальоне, в котором служило около пятисот солдат из Гамбурга. Это были