Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

соседней улице или в четырех часах езды на электричке.

Как и первого сентября, родителей набилась тьма. Они подпирали шкаф с наглядными материалами, закрывали спинами ослабленный солнечный диск и разряжали воздух. Анна Ивановна тепло со всеми поздоровалась и рассказала о женщине, ставшей ее ангелом-хранителем:

– В жизни каждого встречаются особенные люди. Внешне они такие же, как мы, но за спиной у них – огромные сильные крылья. Десять лет назад я оказалась одна в чужом городе без друзей, работы и крыши над головой. Спала в картонном ящике на лестнице пятого этажа и ела один раз в сутки. Слонялась в большом пресыщенном мегаполисе и ощущала стоическое равнодушие и подземельный холод. В тот день, когда не смогла купить себе даже бутылку воды, ко мне подошла пожилая женщина. Старенькая, медлительная, с голубыми, выцветшими глазами. Она видела меня впервые в жизни, но предложила свой кров.

Неожиданно у Анны на несколько частей раскололась голова, и явилась мигрень во всей красе и без традиционной ауры, будто кто-то открыл кран с горячей болью. Ее губы еще рассказывали о шоколадной наследнице и ее фирменных медовиках, но перед глазами плыли совсем иные картины. Вот она полуголая, без денег и документов. На ней нет бюстгальтера, и топ подскакивает под самое горло. Дурацкая джинсовая юбка, оголяющая бедра и часть задницы. Едва сочащийся рассвет и стремительно разряжающийся телефон. Константин, примчавшийся со следами зубной пасты на щеке. Его виноватые глаза. Его письма… Вчера пришло третье. Она его удалила непрочтенным.

Анна Ивановна смазала концовку и обратилась к детям и их родителям. Возможно, кто-то хочет поделиться своей или чьей-то историей. В этот момент в дверь постучали, и, извиняясь за опоздание, вошел Мистер Твистер. Мамочки оживились, закудахтали, защелкали пластмассовыми пудреницами и тюбиками перламутровых помад.

В этот момент Егор поднял руку:

– Самый главный человек – это мой отец. Он для меня во всем пример. Научил лазить по деревьям, играть в бадминтон и рисовать бегемота. Этим летом мы отдыхали на Крите, и я стал тонуть. Он не растерялся и вытащил меня, как щенка.

По классу пробежал плотный шум, напоминающий морской прибой, и Захар, сын которого поставил его в пример, ловко подхватил эстафету:

– В моей жизни было много сильных людей. Среди них, конечно, мой сын, научивший настоящей выдержке и терпению. А еще дед Эдуард. Он отправился на фронт мальчишкой, прижав к груди патроны, насыпанные в шапку, попал в плен, затем в концлагерь. В один из самых голодных дней эсэсовец вылил его баланду на снег, подождал, пока примерзнет, и только потом дал разрешение на еду, и дед начал вынашивать план побега. После войны женился на девушке со знаком OST, прошедшей все тяготы немецкого рабства, купил дом, вырастил сына. Как-то раз присутствовал на венчании и спас жизнь жениху. Все началось обычно. Молодые торжественно вошли в храм и заняли место посередине. Хор запел 127-й псалом, а когда пришло время становиться на белый плат перед аналоем, жених побледнел, покрылся испариной и упал без чувств. Невеста – в слезы. Свидетели уронили венцы. Священник еще усерднее запричитал: «Да воскреснет Бог». Не растерялся только мой дед. Мигом сообразил, что у парня остановка сердца, и сделал ему непрямой массаж. Жених пришел в себя, и батюшка даже смог завершить обряд венчания.

Истории посыпались, как из решета. Одна бабушка, пережившая блокаду Ленинграда, вспоминала директора хлебозавода, ежедневно приносящего ей хлебные крошки. Эти крошки сохранили девочке жизнь, а она долгое время считала их пирожными. Кто-то рассказал о своем прадеде, научившем пилить, красить, жечь костры. Ремонтировать велосипед и играть на губной гармошке.

– Мой прадед самый лучший. И хоть у него больные суставы, он всегда забирает меня после игры в футбол. Несет рюкзак с формой и бутсами, а потом я нахожу в нем конфеты. Несмотря на маленькую пенсию, он умудряется покупать мне сладости.

После него слово взяла хорошенькая, напоминающая Белоснежку мама и рассказала историю своей бабушки:

– Она была талантливой портнихой. Мастерски кроила и умела повернуть отрез так, чтобы хватило на любое платье. Справлялась и с тяжелым коверкотом, и с шероховатым крепдешином, и с извилистым креп-жоржетом. До войны обшивала всех модниц, а с приходом фашистов работала в госпитале. Меняла повязки, кормила раненых с ложки, мыла, читала им письма. Однажды после затяжного боя в госпиталь непрерывным потоком везли бойцов с осколочными ранениями, переломами, оторванными пальцами, паховыми грыжами, гнойными плевритами, открытыми формами туберкулеза и определяли в коридорах на полу. Госпиталь рассчитан на двести коек, а поступило 290 раненых. Хирург не спал вторые сутки, оперируя самых тяжелых. Остальные, мыча и плача, ждали своей очереди. Кто сидя, кто стоя. Условия – катастрофические. На полу – лед. Нехватка подкладных суден, мочеприемников, термометров, питьевой воды, шприцов, кислородных подушек, наркоза и хлеба. Самых слабых приходилось отпаивать подсоленной бычьей кровью с добавлением спирта. Неожиданно бабушка заметила пехотинца с иссеченным лицом. У бедняги был распорот лоб в виде полумесяца, а из обеих бровей беспрерывно текла кровь, заливая ворот гимнастерки. Она понимала, что паренек не дождется помощи и истечет кровью, ведь первым делом в операционную забирали безногих и безруких. Поэтому ловко заправила нитку в иголку, плеснула бедолаге в лицо спирт и приступила к вышивке. Когда закончила, из операционной шатаясь появился хирург и заорал дурным голосом:

– Как посмела?! Кто дал право?! Кто за это художество будет отвечать?! Это тебе не курсы кройки и шитья! Не драп, сатин или сукно. Это морда человека!

Бабушка от обиды и предельного напряжения, с которым пришлось латать человеческую кожу, горько расплакалась. Обнимала бойца и голосила, как на похоронах. «Заштопанный мордатый» силился улыбнуться. Он быстро пошел на поправку и вскоре вернулся на передовую. После войны ее нашел. Приехал с незабудками, конфетами и отрезом кремового шелка.

Неожиданно встрял толстяк, половину урока сидящий в телефоне и мелко трясущий ногой:

– А вот у нас какая была хохма. Я мелким был, лет пяти. Мать с утра решила окна помыть. Третий этаж и все такое. Вылезла, значит, на подоконник и давай махать тряпкой. Неожиданно поскользнулась и шуганула вниз. Мимо как раз проходил грузчик с винно-водочного, и мать приземлилась в аккурат на него. Женщина видная, щекастая, талия, как балия[44]. На ней ни царапины, а мужичку – все, капут.

Прозвенел звонок. Анна Ивановна попыталась подвести итог, но оказалось поздно. Дети вскочили с мест и бросились к родителям. Директриса нахмурилась, и учительница отчетливо услышала, как та ее отчитывает за несоблюдение регламента и выпущенные вожжи из рук:

– Ты прежде всего ведешь урок. Ты, и никто больше. Ни Петечкин, ни