Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Вполне в духе своего времени «Белые пантеры» выступали за «очистку планеты, свержение капитализма, освобождение политзаключенных, рок-н-ролл, наркотики и уличный секс».

Синклэра посадили в 1969 году на десять лет за две марихуановые самокрутки, которыми он неосмотрительно поделился с одетым в цивильную одежду агентом. В том же году на фестивале Вудсток эксцентричный радикал Эбби Хоффман прервал выступление рок-группы «Ху», чтобы потребовать освобождения Джона Синклэра, и вокалист «Ху» так сильно двинул его гитарой по голове, что Хоффман свалился со сцены в толпу.

С тех пор прошло тридцать пять лет. Джон Леннон превратился в легенду. Успевший отсидеть два с половиной года Синклэр, выпущенный из тюрьмы через три дня после организованного йоко Оно и Ленноном бенефиса, затерялся в Детройте.

В апреле 2004 года мне позвонил мой друг Боб и сообщил, что у него дома сидит герой джон-леннонской песни.

«Не разболтай никому, что Синклэр у меня. Дня не может прожить без Марь-Иванны. Прилетел на чтения из Мичигана и приперся ко мне, чтобы ей запастись.»

«А он что, в розыске что ли?» — недоверчиво относясь к конспиративным теориям, обожаемых Бобом, спросила я.

«Да я не про него, а про свою шкуру. Ты же не хочешь, чтобы мне за марихуану, как и ему когда-то, навесили срок! Думаешь, что-то изменилось с тех лет?»

…С семидесятых утекло много воды, и теперь в седобородом, тощем и колком, как гвоздь, долговязом гиганте нельзя было узнать патлатого борца за свободу и уличный секс. Пламенный революционер Джон Синклэр (сводка из энциклопедии: р. 1941, отец работал на «Дженерал Моторс», мать домохозяйка, в конце 60-x гг. лидер объявленных ФБР «самой опасной политической группой Америки» «Белыхпантер») сидел со мной в ресторане на Кастро, куда я его пригласила в ожидании тонкой беседы и высказываемых им гениальных идей, и ел приправленные специями индийские блюда. Закуривал и давал прикуривать мне.

На вопрос, как складывались его отношенья с сокамерниками, отвечал, что сокамерники ему ничего плохого не сделали и он с ними дружил. Плохо сделали те, кто дал ему срок.

После обеда и small talk про войну на Среднем Востоке и всемирный политический заговор, Синклэр направлялся в прославленный ферлингетьевский книжный «Городские огни», где собирался читать стихи про лягушек.

Новая книжка его так и называлась: «Сто лягушек и несколько змей».

После чтений я, подкинувшая его в книжный и до этого полдня развозившая его по различным делам, попросила автограф, и Синклэр, обратясь к другу с вопросом «Сколько там осталось еще?», протянул мне свою «Гитарную армию».

«Пятнадцать баксов».

Эта написанная в тюрьме, опубликованная в 1972 году книга до сих пор лежит у меня. На обложке изображен молодой, лыбящийся Джон Синклэр с марихуановым «джойнтом». На форзаце, вместе с надписью «Рите» — начертанная фломастером дата: 04/04/2004.

Я вспоминаю, как в ресторане «Бомбей», разглядывая его светлое пиво и надпись на куртке Cannabis Cup, Amsterdam, спросила, какая у него была самая большая мечта.

Синклэр сказал, что мечтает наконец вырваться из США, получив разрешение на въезд в Нидерланды (в результате это ему удалось), где можно курить дурь до бесконечности и никто тебе не будет мешать. Это были не совсем слова, ожидаемые от вольнодумца и анархиста, про которого была написана песня, но, с другой стороны, разве борец за права человека не может пожелать себе немного личного счастья?

Мы ехали в моей «Мазде»: Синклэр в черной футболке с навешенной на нее ленточкой красного цвета; его потрепанный, повидавший все и вся грузный друг, представившийся как «фотограф Эмиль», а также драгдилер Боб Брайан [имя изменено], который каждый раз, когда к нему стучится клиент, опасается, что это пришли из полиции, потому что в Америке до сих пор дают срок за траву.

За стеклом простиралась мрачная индустриальная окраина Сан-Франциско, напоминавшая родной Синклэру автомобильный Детройт; из окон машины вылетал табачный дым и голоса, а из диска Леннона, который кто-то поставил в мой CD player, — старая, со стершейся позолотой, но не потерявшая актуальности песня:

Дали десять лет за двеОн сидит теперь в тюрьме

Убивал бы во ВьетнамеОтправлял к едреной мамеИли служил бы в ЦРУ —Тогда б не кинули в тюрьмуЗа нас за всех сидит он,Без детей и без жены, Синклэр Джон.

Оставь его в покое, выпусти его, сэрПусть будет свободным Джон Синклэр

III Мариан Амахер

Как странно порой объединяются несопоставимые, несоизмеримые вещи, обращаясь в асимметричный ассортимент, в котором одновременно видится и многозначное все, и ничего…

Что может быть общего между итальянской сенаторшей Леви-Монтальчини и авангардной американской композиторшей Мариан Амахер, которой мой преждевременно умерший друг («У. Д.»), чьи сладкие сексуальные щупальца достают меня и из могилы, как-то выписал чек на восемь тысяч долларов ни за что, просто так, на фестивале Вудсток?

Этот рок-фестиваль, три дня песен, пива и брошенных на траву покрывал, был организован в 1994 году в честь двадцатипятилетия Вудстока, прошедшего в 1969 году.

«Вудсток 94 — это было нечто, бесспорно» — пишет мне художница Сильвия Болл, как-то выставившая свои «Сигарные акварели», с тщательно вырисованными овальными сигарными лейблами, в галерее У. Д.

«Результатом хипповства стал хаос — и несколько украденных настенных росписей со знаменитой стены.»

Под «стеной» имелся в виду опоясывающий огромное пространство фестиваля и расписанный художниками яркий забор — курировавшийся У. Д. арт-проект. «Мариан Амахер была похожа на ведьму» — рассказывал он, когда мы с ним, удобно устроившись на передних сиденьях, курили в машине. «Такая страшная на лицо седовласая ведьма с кошмарным характером, не подпускавшим к себе. Но у нее были сверхоригинальные проекты, идеи, даже, я бы сказал, гениальность — и полное отсутствие звонких монет.»

Я, затаив дыхание, слушала, только чтобы все мгновенно забыть, а после смерти У. Д. неожиданно заинтересоваться.

«Она работала с пространством, электроникой, дронами» — продолжал он. «Как я люблю дроны! Знаешь, что это такое?»

«Нет, я не знаю, что это, дорогой У. Д., до сих пор. Ты там слышишь меня?»

«Ну я и дал ей восемь тысяч, тогда я еще был богат.»

«Может быть, звуковые скульптуры Мариан Амахер соединят нынешний и нездешний миры?»

«Она взяла деньги и куда-то пропала. Надеюсь, они ей помогли.»

Я пошла на концерт. В зале было темно: по потолку шарились светлячки; как прожекторы со смотровой вышки, метались лучи; беглецами шарахались пятна. Усиленный колонками звук был такой запредельный, что голова начинала зудеть и казалось, что из нее извергается скрежет и треск.

— Сигналы из космоса, голоса из прошлого, музыка будущего, предсмертные крики, гроза. Шумы, шорохи, бесовский шабаш.

…

С разметанными волосами Амахер носилась по залу, управляя процессом.

«Она озабочена не столько тем, что испытывает слушатель во время прослушивания ее шумового шедевра, сколько своеобразным послевкусием, которое она сознательно выстраивает и создает. Для нее важно то, что остается в воздухе после того, как обесточен звуковой пульт, после того, как отзвучало произведение, после того, как погасли огни.

Экспериментируя не только с акустикой архитектуры и музыкальными инсталляциями, но и человеческой психологией, она пытается найти способы, которыми люди могут быть транспортированы, при помощи ее звука, в иное пространство» — делится впечатлениями искусствовед.

Но что же объединяет Леви-Монтальчини и Амахер, чье имя залинковано на сайте ростовского журналиста и меломана Игоря В. (в клубе я поднял с полу журнал и там были Вы, Рита, а в этом же номере — обожаемый мной Алистер Кроули… номер журнала был 59, а мой год рождения тоже пятьдесят девять и я подумал: боже, я опять Вас нашел! Инфинити на кончике обоюдоострой иглы!), который завешивает окна черной плотной материей, чтобы отгородиться от «мерзостей мира»?

Так же завешивала окна и будущая нобелиатка Леви-Монтальчини во время войны.

Еврейка, она пряталась от нацистов, но не оставляла науку.

Я не знаю, как ответить на этот вопрос.

Когда-то мозг мой полнился грибницей многозначительных нитей, а теперь там — одновременно все и ничего. Пустота.

Восстанавливая ассоциативную связь («Амахер — Леви-Монтальчини — Примо Леви — Чезаре Павезе»), вынесенную в название утерявшего фрагменты файла (что я тогда, несколько лет назад, имела в виду; что же хотела сказать?), вспоминаю лишь очевидное: Амахер дали награду за ее названные в честь Леви-Монтальчини музыкальные вариации — и одному Богу известно, почему она их так назвала.