Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Неказистый мужик с оттянутыми длинными мочками, по виду шофер или рыбак в бахилах и брезентовой куртке, недавно закончивший пререкаться с выпрашивающим у него сигарету мальчишкой, набросился сзади на «инженера» и выхватил у него пистолет.

После окончания шестичасовой вакханалии Марина еле могла стоять на ногах. Услышав звоны на ратуше (акция кончилась), она пошла на толпу. Никто не смотрел ей в глаза. Испугавшись «ожившего», в течение шести часов безучастного, неподвижного и безответного тела перформансистки, зрители разошлись.

Дэн, когда я читала твой текст, я была уверена, что ты знал об Улае и Марине, описывая в «Перформансистке» разницу между щелкоперым щелканьем глянцевых и глазурных, как печатные пряники, фотографий — и настоящим искусством, предметом которого становится тело художника, то есть в буквальном смысле жизнь или смерть.

* * *

from <[email protected]>: E-mail из Амстердама, 26 мая 2008

Я попросил приятеля послать тебе буклет с CD «Смерть Джеймса Ли Байарса». На этом CD Том Макэвилли подробно рассказывает о четырнадцати днях, проведенных вместе с умирающим Джеймсом в Каире, куда тот собрал всех друзей наблюдать его смерть.

Это произведение искусства удивительной красоты и ты обязательно должна его иметь у себя.

* * *

to <[email protected]>, 26 мая 2008

Когда Марина Абрамович встретила Улая, они полностью растворились друг в друге.

Зритель им был больше не нужен, и их перформансы устраивались теперь в отдаленных местах: в австралийской пустыне в окружении аутичных аборигенов, у крошащейся Китайской Стены в окруженье камней, в Тибете в окруженье песков, где они сидели неподвижно друг напротив друга и следили за обменом энергии и процессами, происходящими в застывших телах.

У самого Улая была акция, которой не нужны были зрители.

Он попытался размыть географические очертанья искусства путем похищения из Берлинской Национальной галереи любимой картины Гитлера «Бедный поэт».

Акции предшествовала кропотливая подготовка.

В принтшопе Улай сделал копии этой картины и, прихватив с собой лестницу, развесил их в виде растяжек над дверями других галерей, как бы показывая, что искусство не знает границ.

Затем, подчеркивая, что искусство может находиться где только угодно — и в шикарных музеях и галереях, и на шелудивых рабочих окраинах — он воодрузил украденный подлинник на стену в квартире нищей иммигрантской турецкой семьи.

У этой акции не было зрителей — лишь Марина, сделавшая несколько кадров и затем спрятавшая ролик в чашечку лифчика; служитель музея, схвативший убегающего по снегу Улая за штаны (он упал, поднялся и все-таки смог от них убежать), а также видео-оператор, оставивший для потомков небольшой фильм.

Дэн, ты, скорее всего, оценишь иронию: через несколько лет после того, как на Улая навесили штраф и с медийной помпезностью и полицией вернули картину в музей, она снова исчезла.

Теперь ее уже невозможно найти.

Ходят слухи, что какой-то человек на инвалидной коляске въехал в Берлинскую Национальную галерею, сорвал любимую картину Гитлера со стены (куда ее воодрузили после нашумевшей акции Улая) и покатил к выходу, сшибая людей.

Представь: этого фальшивого инвалида никто не поймал и картину «Бедный поэт» до сих пор не нашли. Кто похитил ее и с какой целью? Где и в чьей квартире висит?

Вот тебе и размытые границы искусства. Вот тебе и «Эстетика без этики — это косметика»!

Теперь она живет лишь в нашей памяти; лишь в захлебывающихся заголовках газет, кричащих о похищении «национального достояния»; лишь в тридцатиминутной видеопленке с акцией Улая и в учебниках по искусству.

Она теперь и везде, и нигде.

* * * Джеймс Ли Байарс — Йозефу Бойсу: «Продай мне свою смерть»

Как утверждается в одном из выставочных каталогов, «Байарс постоянно пытался приблизиться к смерти, исключительно для того, чтобы избавиться от деспотической силы, называемой также „страх смерти“, который замораживает и останавливает любой творческий акт».

Он даже поздравления друзьям с днем рождения писал на специальной, предназначенной для соболезнований, белой бумаге с черной траурной рамкой.

Зная, что его далекий друг, известный немецкий художник йозеф Бойс, скоро умрет и что смерть разрушит его креативное эго, Байарс постоянно задавал Бойсу один и тот же вопрос:

«Что же останется от тебя после смерти? И если оно все же останется, где его можно будет найти?»

Байарс предложил Бойсу устроить перформанс из собственной смерти и продолжал бомбардировать больного Бойса записками:

«Великий йозеф; я так опечален твоей болезнью. Разреши мне сыграть твою смерть. Или, может быть, исполнить твой памятник или твою эпитафию?.. Или ты сам об этом уже позаботился? — С любовью, Дж. Л. Б.»

Байарс намеревался продать свою смерть или смерть Бойса, видя в смерти искусство — а не биологическую функцию организма и необратимый распад. В своих оставленных без ответа посланиях Бойсу он постоянно настаивал: «Великий гений Йозеф, было бы здорово, если бы я мог купить твою смерть у тебя — а может быть, ты выкупишь ее у себя сам и подаришь мне половину?»

Выставочный каталог продолжает гнусаво:

«Кому принадлежит смерть? Ведь идея смерти как произведенья искусства — которое мы можем продать или купить и повесить на стену — полностью взрывает все наши представления о собственности и об обладании чем-то».

……………………………………………………………………………………

В нескольких частных коллекциях сохранились приглашения на перформанс «Совершенная смерть». На них Байарс был изображен лежащим в золотом, «потустороннего» цвета костюме. Сохранились и извещения со следующим мессиджем: «Купи Совершенную Смерть Йозефа Бойса», при помощи которых Байарс попытался свой перформанс продать.

Сам Байарс объяснял свои действия так:

«То, что я сделал в Мюнхене, назвав это „Совершенная смерть“, представляет собой одновременно и преувеличение, и идеал. Во-первых, потому что я на самом деле не знал, какова она, эта совершенная смерть. Во-вторых, я хотел показать, что человек может умереть и заново получить признание, если ему действительного этого хочется. Я иллюстрирую это символизмом лежания на спине и затем вставанием на ноги. Пусть другие интерпретируют теперь, что я сделал. Я же изо всех сил хотел показать, как удивлен был Бойс собственной смертью».

Бахман: на протяжении первых трех лет после твоей смерти твоя кончина казалась мне безобразной, корявой, с грубым корковатым лицом. Но прошло время и я поняла, что твоя смерть — это произведенье искусства. Торгуя ей — то демонстрируя ее исподтишка, украдкой, из-под полы, то выставляя ее напоказ — я ее продаю, изживая ее безобразие и необратимость, гоня от себя страх.

В моих руках она становится благородной.

В моих руках она становится красивой, прекрасной.

Твоя Совершенная Смерть.

Больной Байарс лежит на тротуаре на Спринг Стрит.

Ты, как мертвый Бойс, в соответствии с замыслом Байарса, поднимаешься из земли и встаешь.

Многие люди, армянские режиссеры, англоязычные романисты, абсурдные акционисты, когда я приближалась к ним со своей драгоценной добычей, отвечали вниманием и любовью и тут же принимались платить.

Они повышали ценность твоей смерти в моих расширенных от страха глазах.

Они возвышали — путем возвеличения твоей жизни и смерти — себя и взбивали пуховую подушку моих и без того нежных чувств. Гладили перьями по лицу.

Другие — и тут мне было горько, неловко и стыдно, как будто в моих руках была не твоя Великая Смерть, а безделушка, дешевка, подобранная где-то жестянка — вели себя так, что я понимала, что покупка будет им ни по рангу, ни по карману. Они бесцеремонно взрезали одежды. С пеной у рта пререкались о золотой пуле, о черной дробинке. Сбивали с ног. Утыкали живот шипами роз. Приставляли к голове моей пистолет.

Бахман, мне страшно думать о тебе обнаженном, без всего антуража и азарта артворлда, который тебя окружал.

Бахман, мне страшно думать о нашей короткой, но ставшей для меня такой креативной, любви.

Бахман, мне страшно, что я могла умереть вместе с тобой и не умерла.

Бахман, помоги мне продать твою Совершенную Смерть.

* * * Улай, акция в Берлине, 1976

Перед входом в Школу Изящных Искусств в Берлине я вешаю большую растяжку (2.5 на 2 метра) с репродукцией картины Шпицвега «Бедный поэт».

Я еду в Новую Национальную Галерею в Берлине.

Паркуюсь.

Вхожу в галерею.

Беру в галерее картину «Бедный поэт» Карла Шпицвега.

Иду с ней обратно к машине.