Гугеноты - Владимир Москалев

— Весьма сожалею, что адмирал Колиньи исповедует протестантскую религию, — ответила Екатерина, — но другого адмирала у меня нет под рукой. Между тем я не собираюсь упускать возможность утереть нос вашему королю и вырвать из его лап кусок пожирнее. Кстати, Христофор Колумб, впервые попавший в эти земли, был генуэзцем, то есть — моим соотечественником. Что же касается истинного вероисповедания моих будущих подданных, то я решу этот вопрос, сообразуясь со своим правом и руководствуясь при этом указаниями моего святейшего родственника.

Альба понял, что она намекает на свое родство с папой, и замолчал. В его планы не входило ссориться с Ватиканом, его хозяин не простил бы ему такой грубой оплошности. Он посылал его сюда не за этим.

— Итак, каков же будет ваш ответ моему королю о распространении ереси во Франции? — нахмурившись, спросил Альба.

— Я в ответе только перед Господом Богом и святой церковью.

— Представителем которых я и являюсь, — парировал герцог.

— Вы приняли постриг? — И снова насмешливые взгляд и улыбка.

Альба скрипнул зубами:

— Я послан от его имени. Папа полон гнева.

— Вы о Филиппе, вашем короле? Пий IV не столь экспансивен.

— Не все ли равно, если речь идет об общих бедах?

— О каких же? — она изобразила простодушие.

Он наклонился к ней, сжигая ее своими черными глазами-угольями:

— Когда вы примете меры?

— Меры? Вы о чем? — продолжала ломать комедию Екатерина.

— Будто вы не понимаете! Бог доверил вам Французское королевство с тем, чтобы вы сделали его верным и послушным святой церкви. На деле же происходит иначе. У вас не страна, а гнездо ереси, а вы — королева еретиков!

— Осторожнее в выражениях, сударь! — в голосе зазвенели жесткие нотки. — Вы чересчур перегибаете палку.

— Ничуть. Моими устами говорит король Филипп.

— Неужели? Вы только что сказали, что посланы папой?

— Не пытайтесь завлечь меня в паутину хитроумной светской беседы; мы не французы, у нас это не принято.

— Ах, я совсем забыла, что беседую не со светским львом, а с покорителем ремесленников, женщин и детей.

— Вас не касается моя деятельность в Нидерландах, это наша провинция.

— Ну, еще бы, вы смотрите на Францию как на проселочную дорогу, по которой вам удобно вывозить награбленное добро.

— Вы, кажется, осмеливаетесь порицать политику испанского короля?

— Ничуть. Но я стараюсь отвечать в унисон своему собеседнику.

— Вы не ответили на мой вопрос в отношении еретиков.

Екатерина, выдержав паузу, усталым голосом произнесла:

— У меня нет сил. Мне приходится действовать умом, компенсируя этот недостаток.

— Мы поможем вам силой, только скажите, — оживился Альба.

— Я не прошу вас об этом.

— Святая церковь не может ждать! Вы добьетесь того, что мы сами примем меры и сделаем всю Францию католической. Ибо так угодно Богу.

«И Филиппу!» — чуть не вырвалось у нее. Но она сдержалась и, мысленно похвалив себя за то, что так ловко повела беседу, вынудив испанца раскрыть карты, тут же с дрожью в голосе произнесла:

— И станете в ней хозяевами? Бог не допустит этого! Он дал власть мне! Я много выстрадала, прежде чем стать той, кто я теперь, и вы не вправе требовать от меня того, что угодно вам!

— Разве я сказал «мне»? Это важно для нашего общего дела, для торжества католической религии во всей Европе, во всем мире! А вы не хотите нам помочь.

— Что же я должна предпринять?

— Вы должны устранить главарей.

— Вы полагаете, я не думаю об этом?

— Вы слишком долго думаете.

Но она помнила и о другом. О том, что некому будет встать во главе протестантского войска, когда придет пора воевать с Испанией, вот-вот готовой придавить тяжелым сапогом израненную, многострадальную Францию. О том, что некому будет защитить престол ее сыновей, который окажется в руках либо ее зятя Филиппа II, либо Гизов, имевших родственные связи по всей Европе. Однако до нее доходили слухи, что трон, на котором сидит папа Пий IV, ее родственник по отцовской линии, уже зашатался. Может, поэтому этот кровавый герцог так нахален и смел в разговоре с ней? И она приняла решение изменить тактику, стать податливой, чтобы усыпить бдительность наместника Нидерландов. Надо бросить им первую кость, пусть они погрызут ее, выжидая, пока она бросит им следующую.

Вслух она сказала:

— Это вопрос времени.

— Повторяю, вы слишком медлите, это может для вас кончиться плачевно. Для чего вы издали эдикт о перемирии? — внезапно спросил испанец.

— Чтобы прекратить братоубийственную резню. Это остановит Реформацию во Франции.

— Полагаете, что после того как чуть не половина вашего государства заразилась опасной болезнью, надлежит применить политику терпимости?.. Вам надлежит искоренять заразу и не допускать ее дальнейшего распространения. Начните с головы. Устраните самку, которая плодит ересь. А потом и ее самцов.

В соседней комнате послышался шум, потом сдавленный стон, но, увлеченные разговором, собеседники не заметили этого.

Понизив голос, испанец проговорил:

— Хотите, я подыщу вам человека, готового отправить на тот свет кого угодно?

Екатерина пренебрежительно усмехнулась:

— Во Франции тоже хватает мерзавцев, готовых за несколько ливров задушить собственную мать.

— Вы слишком медлите.

— Не торопите меня, это моя страна. Я сама знаю, что мне делать и когда.

— Не забывайте, что мы с вами соседи, которым надлежит жить в мире. Филипп недоволен вами. Близость еретички выводит его из себя. Позовите ее к себе, там легче будет с ней… — он понизил голос до зловещего шепота, — договориться.

Он предлагал убить Жанну, она поняла это. Но это означало оголить юг королевства, куда тотчас же беспрепятственно могут вторгнуться испанцы, которые пройдут огнем и мечом по стране, истребляя гугенотов и насаждая католицизм. Королева Наваррская и ее войско мешали этому. На это Екатерина пойти не могла. Но кость все же надо было бросить, и она сказала:

— Передайте вашему королю, чтобы спал спокойно. Я постараюсь своими силами расправиться с ересью.

— О каких силах вы говорите, мадам? Вы водите нас за нос. Ваши еретики обнаглели до того, что подняли руку на Гиза! Объявите им священную войну! Сожалею, что время Крестовых походов кануло в прошлое, я сам возглавил бы такой поход против ваших еретиков и стал бы вторым Монфором.

Внутри у нее все перевернулось. Будто мало французы пролили собственной крови, теперь об этом мечтает мерзкий выродок, которого зовут «кровавый герцог»!

— В самом скором времени, по истечении этого года, я принесу вам первую голову, — устало произнесла она.

— Чью?

— Одну из трех.

— Понимаю, — он криво усмехнулся. — А остальные?

— Последуют за ней.

— Останется еще молодая поросль.

— Эту срезать будет легче.

Альба успокоился. Прошел к окну, посмотрел вниз, вернулся:

— Я знал, что мы поймем друг друга. Я доложу моему королю, что королева Франции была и останется его верной союзницей в деле укрепления истинной веры, чему она предоставит неопровержимые доказательства.

— Быть может, они появятся еще раньше, нежели вы думаете, — добавила Екатерина, вспомнив об увлечении Карла охотой.

Она встала. Альба сдержанно попрощался с ней легким наклоном корпуса и степенно вышел, гремя коваными походными сапогами.

* * *

В комнате, соседней с этой, приоткрылась дверь; мальчик осторожно вышел и торопливо направился по коридору. Завернув за угол, сразу же наткнулся на дворянина, одетого в цвета дома Монморанси.

— Ваше высочество…

— Господин Лесдигьер, их встреча состоялась!

— Случилось то, чего мы опасались?

— Да, она собирается рубить головы вождям. Начнет с моей матери.

— Это приказал испанец?

— Он торопит ее, она боится их вторжения и потому согласна на все.

— Что она собирается предпринять?

— Этого она не сказала, но мы должны удвоить нашу бдительность. Этот убийца — страшный человек. Прощайте, Лесдигьер.

— Куда вы?

— К моей матери.

К ней Генрих вбежал запыхавшийся, взволнованный, тяжело дыша; лицо его было бледно. Жанна раскрыла ему объятия, он приник к ней:

— Мама, она хочет убить тебя!

— Кто? — не поняла Жанна.

— Тетка Екатерина.

Она взяла его голову в ладони, заглянула ему в лицо:

— Кто тебе сказал?

— Я сам слышал. Только что. Я подслушал ее беседу с испанцем.

Она поднесла руку к сердцу, глаза расширились от страха.

— И ты решился на это? Кто тебя надоумил?

— Мсье Лесдигьер.