Томчин - Иван Петров

Ну вот, совсем другое дело! Теперь и покровожадничать можно. Кто хорощо отдыхает, у того потом голова хорошо работает. Сейчас и проверим. Есть такой город, Тармез, на берегу Сырдарьи, напротив Балха. Уж не через него ли мы в старом мире из Афганистана выходили? И по месторасположению – вроде, он. Обычно летел через Ташкент, аэродром Тузель, гостиница‑общага, родное место, бля. Но там, после землятресения, все заново страна отстраивала. Экскурсии я не проводил, ночь – две в гостинице, отметку получил, прививка, таможня и – вперед. Как‑то на неделю застрял, из отпуска возвращаясь. Капитана помню, лейтенанта новенького помню. Бледный такой. Термез плохо помню, не до него было.

Да ладно, чего там. В Россию путь заказан, так хоть в Термезе побываю, может, что знакомое найду. И землекопы мои застоялись, так весь урожай, что в полях под Самаркандом выращивали, сожрут. Китайцы, опять же, с местными братьями мусульманами намудрили что‑то, наизобретали – для взятия крепостей. Если удачно получилось и их новые катапульты проверку боем пройдут, то и не нужны нам больше китайцы, местными силами воевать будем. Пусть побыстрее, с Мухали во главе, Кайфын берут, семьи свои обустраивают, монгольское гражданство им передают, законы наши разъясняют. Найдут, чем на Родине занятся, мы здесь сами справимся.

Как белым людям, с хорошим настроением, предложил гражданам Тармеза добровольно сложить оружие, открыть ворота и, не торопясь, спокойно, аккуратно самим разрушить цитадель в центре родного города. Потом платишь хорезмский годовой налог и – спи спокойно. Смотри, как въелось, до сих пор помню. Я же не российских налоговых бандитов под стены города привел, нам лишнего не надо, только Мухаммадова ежегодная доля – и все. Это те мели без разбора, до чего могли дотянуться своими трясущимися ручонками, долю со штрафов имели или на взятку болезного наклоняли. Не было в российском хозяйственном праве презумпции невиновности, сам доказывай, что не верблюд, если налоговики деньги живые заметили. А мои ребята – честные, взяток не берут, в налоге доли не ищут. Из моих рук кормятся, на зарплате сидят. Зато потом – как хорошо: раз монголов не убили, так и вас никого не тронут! Руководство поменяем, законы разъясним, и – сопи себе носом в сладком сне, сознательный горожанин. Когда‑нибудь дети твои гражданами Монгольского государства станут, страну свою полюбят, сами на ее защиту вставать будут. В Монголии конкурс на право служить в армии. Бандитов нет, бедных нет. Стариков уважают. Так нет же – вражеская контрпропаганда сработала! Дикари пришли, прячьтесь, сейчас всех резать будут! Не сейчас, а только после гибели наших граждан и до окончания взятия города. Оставшихся отсортируем. Ремесленников в Монголию, воинов в землекопы, руководство безмозглое – под нож. За недальновидность. Законы у нас такие, вам их еще учить и учить.

На нет и суда нет. Тем более, наши мусульманские инженеры просто из кожи вон лезут, чтобы продемонстрировать свою полезность и эффективность нового совместного оборудования. Китайцы тоже – не против, домой хочется. Согласие есть продукт непротивления сторон. Интересно, это у Ильфа и Петрова было, или – только в кино появилось? Что‑то я в книге такого не помню, а когда‑то почти наизусть ее знал. Собираем, расставляем, переставляем, обеспечиваем проход землекопам, им места много надо, шестьдесят тысяч, все‑таки.

А брать городок будут пять пеших дивизий из‑под Ходжента. Их мне передал в наследство Чжирхо. Бывшие бандиты и неумехи, но в каждой дивизии около ста монголов, начиная от сотника. Хотя и местные уже в начальство выбились, даже тысячники есть, монголами командуют. Посмотрим, чему они за полгода научились. Пара конных туземных дивизий, участвовавших в осаде Отрара, держат периметр. И моя гвардия держит под локотки меня, чтобы не рассыпался. После недавнего отдыха – не обязательно, готов сам, в первых рядах, с медным лбом наперевес – в ворота. Вицин отдыхает. Поберегись! Хочу Термез осмотреть! Гостиницу и аэропорт.

Девять дней мои туземцы демонстрировали превосходство новейшей монгольской метательной техники над устаревшими образцами оборонявшихся. Убедили. Собирается и разбирается быстрее, легко можно сосредоточить на направлении главного удара, в течении дня – сменить направление. Метает больше и чаще. Прицельно закидали рвы мешками с землей, не пришлось привлекать землекопов. Хотя, при чем здесь это? Cила крепостных стен никогда не бывает ни более и ни менее мужества их защитников. Приказал записать для народа. Китайцы свободны, могут отдыхать, это главный результат испытаний. Останутся только их командиры: местных потренировать, рано еще туземным инженерам в генералы, пусть поофицерствуют. Обороняющийся народ убедил себя в своей слабости и неподготовленности к осаде, пора переходить к штурму, публика ждет.

Шестьдесят тысяч землекопов, мечтая о возврате в воинскую среду, обрушив стены, пытались самостоятельно завершить штурм, но, без оружия, быстро выдохлись. Киркой и лопатой много не навоюешь, но я оценил, подумаю. Молодцы. Пять дивизий бандитов ввалились в город через бреши и уже сутки продолжают там с кем‑то сражаться. По моим представлениям в городе не больше двадцати‑тридцати тысяч воинов, остальное – гражданское население, да и тех тоже – тысяч двадцать. Цитадель, конечно, есть, но, в кои веки у нас такой перевес в силах. Чего возятся? Грабят, что‑ли? Придется и наших туземцев на сортировку выгонять. Городок небольшой, у нас даже шпионов в нем нет.

Тармез пал. Наши потери. Около пяти тысяч землекопов. Более десяти тысяч пехоты. Сто двенадцать монголов. В городе осталось в живых чуть больше семи тысяч гражданских и военных, вперемешку. Этих вывели из города. Народ озверел в боях: женщины и дети наносили урон не меньший, чем вооруженные мужчины. Моя бандитствующая пехота никак не могла смириться с тем, что все кончилось. Вырезали еще около двух тысяч найденных здесь же, в поле, обидчиков. Сразу же пытались грабить. Пришлось казнить на месте около четырех сотен, пока успокоились. Дисциплины, конечно, никакой – бандиты. Вскрывают животы у трупов и шарят во внутренностях жертв, кто‑то пустил слух, что нашел проглоченные драгоценности.

Спешно провели переформирование и отправили оставшиеся четыре пехотных дивизии под Гургани, готовиться к осаде. Обыска не производили: бесполезно и долго. Две отрарские конные дал им в конвой, чтобы не перебили друг друга по дороге, деля добычу, и – в охрану командирам, монголам. Лучше бы эти дивизии гурганийцы при осаде уничтожили, потом с ними мороки не оберешься, а самим перебить – политически неудобно: ветераны двух сражений, победители.

Сформировал дивизию пехоты из землекопов, без канглов и отрарцев. Оставил их с сорока пятью тысячами бывших товарищей доламывать цитадель. Местных не трогать, пусть живут как хотят, хватит с них. Дивизия следит, чтобы землекопы с горожанами не цапались, налог потихоньку из грязи и обломков собирает. Не украдут, честные все до невозможности.

В Бухаре, уже после ее взятия, но еще до пожара, я выступал перед собранными по моему приказу самыми уважаемыми горожанами. Было их человек триста, я рассказывал им о планах включения города в нашу торговую сферу, некоторых знал лично. Больше всего меня беспокоило скорейшее восстановление движения караванов по Великому шелковому пути.

Не помню, кто, но кто‑то из знакомых спросил, почему я пришел сюда как завоеватель? Ведь он несколько лет знал меня как мудрого правителя, всячески способствующего развитию торговли. Я не мог не понимать, какие убытки понесет государственная казна, если даже на несколько месяцев движение караванов будет приостановлено. Так зачем? Я пустился в объяснения, обвиняя в жадности Мухаммада, обломавшего нам торговлю с арабами, описывая агрессивность его мамаши, готовящей крестовый поход против неверных, и, в конце концов, распалившись, заявил, что я – Бич Божий, занесенный Всевышним над спиной Мухаммада и прочих правителей, своей нечестивой жизнью прогневавших его. Аллах все видит и карает за дело! Бич Божий, это, конечно, Аттила, но мы не в Европе, народ был не в курсе и не спорил. Сейчас, после Тармеза, я думаю, что иногда мне надо просто отрезать язык.

На зиму встал недалеко от Тармеза, несколько севернее, в городке Салисарай. Надо успокоиться, выработать план действий на следующий год, встретиться с сыновьями, собрать донесения о происходящем в стране. Нечего всем вразнобой за мною бегать, здесь я, не прячусь, кто не найдет – сам виноват. Поздняя осень – лучшее время для размышлений. Оккупированные территории приходят в себя, в Бухаре уже началось строительство. После войны пришлю им оставшихся землекопов, побыстрее дело пойдет. Пока оглядываются, осторожничают. Вдруг Мухаммад вернется, опять все сожжет за измену. Ну, пусть подождут, раз так считают.