Венгерский набоб - Мор Йокаи

- Тарабарщина и есть. Я тоже не понимаю ничего. Посмотрите сами!

И протянула письмо.

- Гм, - пробормотал старик в полной уверенности, что и впрямь увидит заморские словеса, и очень удивился, прочитав: "Дорогая тетя! Я все знаю. Пусть та женщина, которую мне претит называть матерью, больше не приезжает к нам. Г-ну Яношу Карпати передайте, чтобы еще сегодня навестил меня для важного, спешного разговора. И сами приезжайте побыстрее. Любящая племянница Фанни".

Что сие означает? Что там между ними произошло? И когда успели? Так мирно попивали кофеек, так доверительно друг с другом попрощались. И ручку друг у друга поцеловали... Болтаи ничего не понимал.

Но Тереза начинала уже кое-что соображать.

Так. Надо срочно Яноша Карпати известить. Но кого послать? Мастер сам сбегает. Ноги хорошие у него, мигом будет там. Старый Палко знает его уже, сам к барину потащит. Жених как возьмет в толк, тотчас запрягать велит, пять минут - и в карете они. Мастер и Тереза с ним сядут, сквозь закрытые окна не узнает никто. Пятерка коней горячих - три да сзади два - во всю прыть по тракту помчит, за два часа они на месте; а Болтаи с его неспешной ездой все четыре бы потратил.

Фанни сама встретила высокого гостя. Была она чуть бледнее обычного, но бледность шла ей. Придя в форменный экстаз, Янош Карпати не удержался, положил торжественно руку на сердце и подступил к прекрасной нареченной с такой необычной речью:

- Видит бог, барышня, не будет в моей жизни иной заботы, как только радость тебе доставлять.

- А я обещаю, сударь, - спокойно, решительно заявила Фанни, - что высшим долгом моим будет вашего имени не посрамить. А теперь будьте добры на несколько часов уединиться со мной все трое, нам надо поговорить.

Слова эти были произнесены с такой решимостью, таким достоинством, что нельзя было не повиноваться. Вчетвером удалились они во внутренние комнаты, запирая за собой все двери.

Спустя несколько часов, точно так же отпирая дверь за дверью, все четверо вернулись обратно.

Но какая перемена в каждом лице!

Фанни не бледной уже была, а цвела, сияла, свежее розы, румяней утренней зари.

Мастер усы все подкручивал, точно невесть на какое рискованное, отчаянное дело собираясь, - он мог бы даже сердитым показаться, не посмеивайся вдруг по временам.

И даже глаза кроткой Терезы сверкали - не гневом, но мстительным торжеством.

А о женихе говорить нечего. Куда прежний барин Янчи девался, дряхлый наш набоб? Разве узнаешь его в этом веселом, оживленном господине, который только что на одной ножке не скачет, радостным смехом заливаясь? Да он помолодел чуть не на двадцать лет. Прямо на седьмом небе от радости. Как подменили!

Янош Карпати места себе не находит, околдованный, очарованный этой девушкой - феей своей, ангелом, богиней. Не напрасно, о нет, восстал он из мертвых.

- Значит, завтра после полудня! - дрожащим от радости голосом говорит он.

- Да, завтра, - отвечает Фанни, - и какое-то обещание слышится в ее тоне, необычным каким-то светом загораются их устремленные друг на друга глаза.

От избытка чувств Карпати крепко жмет руку Болтаи, потом Терезе. Теперь очередь Фанни.

- Разрешите прелестную эту ручку пожать?

Фанни охотно протягивает крохотную свою, такую мягкую, такую нежную ручку. От гальванического ее прикосновения совсем голову теряет г-н Янош: не только в руки забирает хрупкие эти пальчики, но и к губам прижимает, а девушка не гневается ничуть.

На радостях после удачного своего покушения Карпати бросился обнимать Болтаи и Терезу, поймав себя на том, что и Фанни, оказывается, заключил в объятия. Безо всякого жеманства или кокетства, доверчиво прильнула к нему девушка, как истое дитя природы.

Наконец он кинулся к карете и, не дожидаясь, пока Палко подножку опустит, сам открыл дверцу и крикнул из нее:

- Завтра после полудня!

- Тс-с! - приложила Фанни к губам указательный пальчик.

- В Пожонь гони! - с нетерпением бросил Карпати Палко, который неторопливо взбирался на козлы.

Тот обратил к нему флегматичную свою физиономию.

- Ну, чего глядишь? Трогай!

- А не позабыли мы чего? - возразил старый слуга.

- Что еще позабыли?

- Двадцать лет ваши, _баринок ммолодой_! - упирая на это "м", отозвался гайдук серьезно, без улыбки.

Довольный смех был ответом на эту подковырку. Возница хлопнул длинным бичом, влет распластались резвые кони, минута - и карета уже далеко пылила по тракту.

...Но о чем это сговаривались они там между собой?..

На другое утро явилась в деревенское жилище Болтаи какая-то особа вроде служанки с тахтой от Майерши на наемной, с базара, повозке.

Служанка шепнула Фанни потихоньку, что под сиденьем - письмо.

Отлично.

Фанни отыскала его. Писала мать. Богатый господин страшно рад и на радостях званый вечер устраивает у его высокоблагородия г-на Кечкереи, на который торжественно приглашает Фанни; пригласительный билет, весь в затейливых виньетках, прилагался тут же.

"Mademoiselle Fanny de Mayer avec famille" ["Мадемуазель Фанни де Майер с семейством" (франц.)].

С семейством.

То есть с матерью, сестрами - с выводком со всем.

Ах, значит, и о публике позаботились! Толпа зевак, зрителей будет. Что ж, тем лучше. Не замедлит и спектакль.

Фанни отпустила служанку, велев передать, что приглашение принимает, а г-ну Кечкереи просит кланяться.

Господин Кечкереи... Это еще кто?

Безукоризненнейший джентльмен, играющий в обществе роль отнюдь не последнюю. Он посвятил себя служению одной современной потребности, которую без него трудно было бы и удовлетворить.

Все, почитающие себя знаменитостями, от вельмож до артистов, знают г-на Кечкереи.

В залы его, на его торжественные ужины и завтраки сбирается весь _модный свет_.

Это знатные дамы, коих страсть к искусству влечет поближе взглянуть на какую-нибудь артистическую знаменитость; свободомыслящие амазонки, кои не стесняют себя в своих увлечениях узами Гименея; особы постарше, которым вместо чинной салонной скуки хочется побольше живых, веселых лиц видеть вкруг себя; избалованные успехом артистки, чья кокетливая болтовня пикантнейшая приправа к общему разговору. Это и несколько синих чулков, просвещенных женщин-философок, в дневники заносящих свои надо всеми наблюдения, и одна-две великосветские красавицы, почитаемые за великих певиц и любящие поклонение, и красавицы более сомнительной репутации, кому открывает доступ в избранное общество чье-нибудь высокое покровительство, и добропорядочные матери семейства, таскающие сюда дочек, у которых хватает простоты не понимать, чему обязаны они этим счастьем. Это юные кавалеры, аристократы духа и злата, и старички гурманы, кто лишь в созерцании да пищеварении находит еще усладу; сатирический какой-нибудь ум, гораздый над чужой глупостью потешаться, и заезжий богач, пожелавший поглазеть на выставку здешних лиц и нравов; пресыщенные, ко всему безразличные тюфяки, способные лишь скуку нагонять, и поэтические безумцы, по первому знаку готовые выскочить на середину зала и с яростными гримасами свои стихи продекламировать. И, наконец, два дли три фельетониста, - чтобы в листки свои понаписали про все увиденное, услышанное, съеденное и выпитое на вечере у Кечкереи.

Вот из кого составлялось блестящее общество, которое привлекали рауты г-на Кечкереи. Устраивались же они дважды в неделю, а в экстраординарных случаях - в честь приезжего артиста, например, - даже чаще, и все обставлялось на них самым пышным образом.

Но делать отсюда вывод, что г-н Кечкереи невероятно богат, было бы чистейшим заблуждением. Решительно ничего у него нет на грешной сей земле и даже в недрах оной, кроме лишь одного: "реноме". Он тонким, культурным и ученым человеком слывет, благородным кавалером и знатоком искусства. Попасть на его вечер - это высокая честь. У него никому за свое звание краснеть не приходится, ибо г-н Кечкереи, конечно же, - поклонник аристократии, но его вечера объединяют аристократию герба и духа, злата и красоты. Через их посредство разные общественные слои соприкасаются. Вот эта-то остроумная посредствующая роль и понуждает наших вельмож побогаче, бравых банкиров помоложе и галантных магнатов-старичков, коли уж явилась у них претензия соорудить приют столь возвышенного общения, поставлять для пего лишь строительные средства, а художественную отделку препоручить хозяину. Короче говоря, вечера они только финансируют, а уж гостей на них приглашает Кечкереи.

Кто решится на основании сказанного утверждать, будто г-н Кечкереи "сводник", опять-таки очень погрешит, на сей раз против правил приличия.

Господин Кечкереи никого не залучает, не улещает и не сватает. Все на его вечерах совершается по строжайшему этикету.

Сначала артисты и артистки поют, декламируют, на флейте играют и на фортепьяно; потом у рояля несколько скромных вальсов и кадрилей танцуется, и все чинно шествуют к столу, - мужчины закусывают стоя, дамы сидя; за их здоровье и присутствующих знаменитостей, если таковые имеются, осушается несколько бокалов шампанского, и протекающую меж тем непродолжительную, но высокоумную беседу снова сменяют вальсы да кадрили, а после одиннадцати дамы одеваются и уходят. Лишь несколько денди постарше и помоложе остаются еще посидеть за каргами и вином.