Светлая полоска Тьмы - Елена Миллер

— Будет тебе кольцо, только серьги надень.

— Зачем? — упрямо спросила я.

— Это подарок твоего отца. Ты ведь знаешь, кто он? Или Квинт утаил это от тебя?

Я потрясенно посмотрела на его отражение в зеркале.

— Энтаниель из Дома Зори, третий маг пути, — назвала я имя и титул отца.

— Ага, значит дракон рассказал тебе кое-что. Интересно, что конкретно?

— Он сказал, что мой отец погиб еще до моего рождения.

— А кто его прикончил, не сказал?

— Нет. Ты знаешь, кто это сделал?

— Тарквин. Он хотел украсть его магию Пути, но не вышло. Потому он взялся за тебя, в надежде, что ты унаследовала талант отца.

— Зачем ему это?

— Чтобы выпить твою Силу вместе с даром, убить, проще говоря, а потом самому странствовать по вселенным.

— Не верю, — я замотала головой. Слезы брызнули из глаз. К горлу подкатил ком. Моим лежким стало не хватать воздуха.

— Даркосы — вселенские паразиты, моя дорогая. И нечего реветь. Мы на войне.

— Они создали людей, — возразила я сквозь слезы.

— Чтобы поработить и использовать в своих интересах. Поверь, ты еще много о них не знаешь.

— За что ты их так ненавидишь?

— Оденешь серьги, расскажу.

Я вдела отцовский подарок в уши и приготовилась слушать.

↑

Глава 39. Пес войны

Зигмунд. 1611 — 1632 годы.

Я родился в Кракове в семье кузнеца лета 1611-го от Рождества Христова. Семья у нас была большая, мать с отцом да семеро детей: самая старшая Агнешка, потом Беата, Адам, Руженка, Ежи, Амброзий и я. Отец целыми днями трудился в кузнице. Мы с братьями помогали ему с малолетства, а сестры помогали матери по хозяйству.

Адам был подмастерьем отца. Все знали, что кузница должна перейти ему по наследству. Ежи продали соседу-оружейнику, когда ему минуло одиннадцать. У оружейника были только дочери, а дело кому-то передавать надо. В перспективе Ежи должен был жениться на Катинке, его младшей дочери, ибо она подходила ему по возрасту.

Моя мать была набожной католичкой. Одев в лучшую одежду, каждое воскресенье она водила нас в костел, послушать проповедь ксендза, которого почитала как святого. По той же причине Амброзий ходил у нее в любимчиках. Он терпеть не мог кузницу, зато обожал костел и псалмы. У него был чистый глубокий голос. Ксендз взял его в церковный хор, а когда голос стал ломаться, определил в служки. В пятнадцать Амброзий принял постриг, чтобы служить Богу до конца своих дней.

Сестер рано выдали замуж, что в те времена было нормой. Агнешку я вообще помнил плохо. Когда я появился на свет, ей было пятнадцать, а через год она вышла замуж за второго сына пекаря и переехала с мужем на другой конец города, где они открыли пекарню. Беата вечно летала в облаках, за что частенько получала нагоняй от матери. Она мечтала выйти замуж за шляхтича — стать панной, но вышла за кожевенника с соседней улицы. Через год она сбежала от него, оставив новорожденного сына. Мать считала Беату позором нашего семейства — даже имя ее запрещала произносить в доме. Руженка была моей нянькой — я любил ее больше остальных братьев и сестер.

В детстве я был озорником и забиякой. Мать говорила, что у меня ветер в голове, а в глазах бесы пляшут. Она относилась ко мне с опаской, держала дистанцию. Причиной тому было то, что я появился на свет мертворожденным. Повитуха уже завернула мое тело в холстину, чтобы вынести вон, когда я разразился плачем. Все посчитали это чудом, божественной меткой, но ни набожности, ни святости во мне не было. В костеле я зевал, молитв не понимал, а ксендз мне не нравился. После меня у матери детей больше не было. Может, потому она и стала задумываться, Бог ли меня воскресил или же все-таки Дьявол. Однажды я подслушал, как она спрашивала об этом ксендза на исповеди. Я был мал, но это потрясло меня до глубины души.

В кузнице я работал, как и другие братья, особенно когда Ежи, а потом и Амброзий покинули дом: раздувал меха, держал клещами заготовки, подносил инструменты. Когда подрос и окреп, стал молотобойцем Адама. К тому времени он уже был фактически хозяином кузницы. Отец стал часто хворать, его подводили ноги. Старший брат рассчитывал, что я и дальше буду помогать ему, пока его сыновья не займут мое место, но я не собирался растрачивать жизнь на молот. Мне нравились кулачные бои. Работа молотобойца сделала меня сильным и выносливым, потому я преуспевал в таких лихих забавах. Еще я любил пращу, никто лучше меня во всем Кракове не бил голубей.

В свободное от кузни время я забегал в мастерскую оружейника к Ежи. С ним я сошелся куда ближе, чем с угрюмым молчуном Адамом. Мне нравилось смотреть, как он затачивал наконечники для стрел или шлифовал ножи, заготовки для которых ковал отец или старший брат. Однажды он предложил мне опробовать набор метательных ножей его работы. Мы вышли во двор за мастерской. На стене сарая висел выщербленный деревянный круг, спил старого дуба.

— Попадешь? — Ежи с ухмылкой кивнул в сторону мишени.

— Легко, — усмехнулся я.

— Смотри, Зиги, это тебе не камнями в голубей швырять.

— Посмотрим, — я взял у него первый нож.

Я видел, как метали ножи наемники, покупатели оружейника, хотя сам никогда не пробовал. Мать строго следила за кухонными ножами, а собственного у меня не было. Городская стража запрещала ношение оружия черни. Только наемники и присягнувшие гетману вои имели такое право. Взяв нож за кончик лезвия, я метнул его почти без замаха. Он угодил прямиком в центр деревянного круга. Оставшиеся пять легли лепестками вокруг него, в точности, как я того и хотел.

— Да ты мастер, братишка, — Ежи толкнул меня в плечо.

Он притащил из мастерской арбалет с болтами, взвел его и протянул мне. Я выстрелил — болт воткнулся у первого ножа. Брат взревел потрясенно:

— Ух ты! Тебе бы в казаки идти к пану гетману.

Тогда-то я и понял, что это моя судьба: я стрелок, а не кузнец.

— Казаком родиться надо, Ежи, они чужаков не берут, — вздохнул я. — А вот в наемники я подался бы.

С тех пор я стал присматриваться к "псам войны", слушал их байки по кабакам. Война для них — хлеб, да еще и с маслом. Девки в захваченных деревнях всегда готовы ноги раздвинуть перед славными победителями, причем бесплатно, не то что городские курвы.

В шестнадцать лет я понял, что пора принять свою судьбу. Стащив из мастерской Ежи набор метательных ножей и арбалет, я сбежал из дома с ватагой наемников, чтобы начать лихую и полную приключений жизнь "солдата удачи".

Мои радужные мечты обернулись сплошным разочарованием. Доля солдата — кровь, грязь, боль и дерьмо. За пять лет такой жизни я повидал немало этого в раздираемой междоусобицами Польше. Мы убивали, грабили и насиловали везде, где это было возможно. Святым, как Амброзий, я никогда не был, но то, что мне пришлось делать наравне с другими, сперва выворачивало на изнанку, а потом притерпелось. Смерть перестала пугать, я привык к ее ледяному дыханию в затылок. Она стала моим ремеслом и кормилицей, хоть я и не испытывал удовольствия от такой работы. Ни в Бога, ни в Черта веры более не было. Библейского Ада я тоже не страшился, моя жизнь была гораздо хуже геенны огненной. Я перестал чувствовать душу, во мне не осталось человека. Я стал демоном войны, убийцей и насильником. А еще я знал, что есть вещи похуже смерти.