Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018 - Михаил Белозеров

— Снимай! — великодушно разрешил майор.

— Разувайся! — велел Алихан, схватил Феликса за шкирку и вытряхнул из обуви.

* * *

Его вывели с прибаутками, пьяными шутками. Между делом сорвали куртку и ремень. Сняли бы и джинсы, но сами же их и порвали, когда били. Тыкали стволами в ребра и в спину, там, где почки.

— Ссать будешь кровью! — заглядывали с издёвкой в глаза.

— А зачем ему ссать?! — глумились с другого боку. — В аду не ссут! А-а-а-ха-ха-ха!

Феликсу было всё равно, на мгновение он ощутил себя, как в детстве, когда, не желая обуваться, выбегал в одних носках во двор дачи. Только теперь под ногами попадались камушки, и хотелось ступать осторожно, только ему не давали, хотя тычков он уже не чувствовал. Потерял он ощущения. А ещё он почему-то думал о флешке, что её всё равно найдут и что зря он её не уничтожил. А надо было.

Его ткнули в столб так, что из глаз полетели искры, но сознание он не потерял, а упал на колени. Руки ему связали той самой колючей проволокой, которую он так боялся, а она оказалось сущей ерундой по сравнению с тем, что в затылок тыкнули дулом и произнесли:

— Ну молись, русский!

Затем над ухом что-то щёлкнуло так громко, что передалось в кость, и всё тот же голос сказал:

— Чёрт, осечка! Повезло тебе, русский!

Чеченцы снова зареготали, уперевшись в бока, довольные, как дети, и снова щёлкнуло, и снова зареготали:

— Вставь обойму-то!

— Сейчас, их бог троицу любит!

И вдруг всех их перекрыл зычный голос майора:

— Стой! Хватит! Ведите назад!

Перед тем, как поднять, на него помочились, и в его положении это стало спасением, потому что теперь его не били, а лишь стращали, брезгливо сторонясь и зубоскаля.

* * *

— Посадите в угол у окна! — велел майор, не отрываясь от трубы.

Феликс понял, что майор перед кем-то набивает себе цену — уж очень красноречивыми были его жесты и гордый вид. Затем он перешёл к делу и красочно описал картину захвата бутлегера. Затем вскочил и вытянулся в струнку.

— Есть! — произнёс он по-русски и крикнул: — Алихан!

— Да, начальник.

— Быстро привести пленного в нормальный вид!

— Зачем?!

— Я сказал!

— Рахман, почему такая честь? — удивился Алихан, свирепо, как показалось Феликсу, вращая глазами.

— Я сказал! — стукнул по столу Рахман.

— Не понял?

— Им заинтересовалось большое начальство. Он оказался птицей высокого полёта.

Казалось, майор, с одной стороны, сожалеет, что пистолет у Алихана дал осечку, а с другой — радуется, что не убил Феликса, потому что собственная голова дороже. Едва не обмишурился майор и теперь благодарил Аллаха за это, ибо за журналиста вступились такие большие люди, при разговоре с которыми майор невольно вспоминал все свои грешки.

— О! — гневно воскликнул Алихан и бросил Феликсу куртку. — Держи, собака! Потом заберу!

— Туфли отдай! — разлепил губы Феликс.

— Какие туфли, собака?!

— Отдай! — велел майор. — Себе дороже будет.

В Феликса полетели туфли:

— Обувайся, урод!

— Алихан!

— Ну?!

— Руки ему развяжи.

— Что?..

— Руки, говорю, развяжи!

— Э-э-э… — произнёс с досады Алихан, перекусывая кусачками проволоку на руках Феликса. — Совсем ничего не понимаю!

— А тебе и понимать не надо. Убери людей в казарму и выставь часового! — велел майор. — Повезло тебе, — оборотился он к Феликсу, который массировал запястья, размазывая кровь, — правда, не знаю, в чём.

— Это почему? — спросил Феликс.

Голова у него кружилась, и он не мог засунуть ступни в туфли.

— Потому что, — равнодушно сказал толстяк. — Сам увидишь.

В окно Феликс действительно увидел, как из бронированной машины, которая затормозила у КПП, выскочили люди в чёрном — шариатская стража, и через минуту его уже волокли в машину, вымещая на нём злобу. Но Феликсу уже было всё равно, убьют, решил он, ну и пусть.

* * *

— Это что такое?! — закричал Александр Гольдфарбах, когда Феликса толкнули на стул в комнате с голыми стенами.

Александр Гольдфарбах тыкал Феликсу в нос тем, что осталось от флешки. Нора Джонсон со своей гневливой морщинкой между бровями согласно кивала головой.

Феликс криво усмехнулся: мешали выбитые зубы и рассеченная губа. Первое, что он сделал, когда его на минуту оставили одного в камере, сорвал флешку с ноги и раскусил её зубами. Зубы были не в счёт. Зубы были не нужны, тем более что его действия не остались не замеченными: ворвалась охрана и заставила выплюнуть изо рта всё, что там было, включая зубы. Надо было проглотить, подумал он с облегчением, ибо прежде чем потерял сознание, увидел, что от флешки остались одни осколки.

Теперь это в качестве вещественного доказательства лежало на столе.

— Провёл ты меня, брат, надо признаться, хитро, — поднялся из-за стола Александр Гольдфарбах.

— You have deceived us,[87] — сказала Нора Джонсон.

Она была настроена решительно, но плохо представляла, что можно сделать с Феликсом. Должно быть, это не входило в её обязанности — убивать. Она была тактиком, выполняющим чужую волю, и на поле боя, именуемом психологией, разбиралась лучше всего. Но русского она так и не поняла, словно он был из другого теста.

— В чём? — спросил Феликс, вытирая кровь с губ, которая у него никак не хотела останавливаться.

Его мучила жажда, а ещё сильно болела голова, так сильно, что моментами он не понимал, что с ним происходит. И вообще ему казалось, что события, текущие мимо него, нереальны, что всё это сон, что можно проснуться с Гринёвой в одной постели и быть вечно счастливым.

— Рассказала нам всё твоя подружка.

— Yes, said![88] — подтвердила Нора Джонсон и уставилась на Феликса.

Несомненно, Александр Гольдфарбах должен был подыгрывать, но почему-то опаздывал с реакцией.

— Какая? — спросил Феликс невпопад.

У Норы Джонсон сделалось напряженное лицо, она растерялась.

— Какая? — переспросил Александр Гольдфарбах и вздохнул. — Неважно, какая. Рассказала, и всё!

А-а-а-а… подумал Феликс, и ты боишься. Он вдруг понял, что они здесь хозяева и хотят получить своё так, чтобы больше никто ничего не услышал. А то, что чеченцы всё слушают, не вызывало у Феликса никаких сомнений.

— Нет у меня здесь подружек, — сказал Феликс и сплюнул на бетонный пол, потому что во рту накопилась кровь и ещё потому, что ему было не до этикета.

Нора Джонсон брезгливо отступила в угол:

— We were given a talk to you for five minutes. So you have only one chance.[89]

Феликс хотел сказать, что шансов у него вообще нет, но передумал. К чему дразнить гусей.

— Чем это от тебя так воняет? — брезгливо потянул носом Александр Гольдфарбах.

— А ты как думаешь? — отозвался Феликс.

Нора Джонсон, которая давно всё поняла, вообще не вылезала из своего угла и глядела на Феликса, как хирург смотрит на больного, у кого обнаружил множественные метастазы. Должно быть, она дока по части допросов, подумал Феликс, но стесняется.

— Что, плохи дела? — подошёл, забывшись, Александр Гольдфарбах, тут же поднёс к носу платок и больше его уже не убирал. — Слушай, у нас действительно совсем мало времени. — Он невольно покосился на дверь камеры. — Мы специально приехали поговорить с тобой. Давай так, ты нам всё рассказываешь, и мы уходим отсюда втроём. Иначе…

— Что иначе? — покривился от боли Феликс.

Болела спина, болело всё тело, которое словно очнулось. Хотелось заползти в ближайший угол и забыться, поэтому ему было всё равно, о чём говорят Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, главное, чтобы его несколько минут не трогали, и можно было даже собраться с духом. Духа, оказывается, ему хватало на пять минут, потом язык готов был развязаться сам собой, только никто об этом не знал, кроме Феликса.

— Иначе за тебя возьмутся другие люди, — сказал, присев на край стола, Александр Гольдфарбах.

Нора Джонсон одобрительно кивнула. Её мёртвое лицо было похоже на маску.

Интересно, Гринёва сообразила убраться подальше? Пока я об это не узнаю, я вам ничего не скажу, неожиданно для самого себя набрался смелости Феликс. Нужно выиграть час, потом ещё час, потом ещё и ещё, сколько хватит духа, а когда информация о пяти триллионах попадёт в печать, можно будет болтать всё, что угодно, ибо враги будут повержены.

— Я всего лишь контрабандист, — нашёл в себе силы усмехнуться он, — а вы мне политику шьёте.

— А это что?! — Александр Гольдфарбах потыкал в то, что осталось от флешки.

Хотел Феликс заявить им, что это их смерть, да передумал. Александр Гольдфарбах как будто прочитал его мысли и покривился так, словно проглотил живую мышь. Нора Джонсон сделала лицо, как у попа на кладбище, постным и равнодушным, но её выдавала гневливая морщинка между бровями.