Я знаю, кто убил Лору Палмер - София Баюн

А вот хорошая черная свеча с шалфеем, она бы подошла для очистки, но она, мать ее, парафиновая. Яна не хотела пачкать полы, к тому же с парафином и колдовство получалось неправильным. Монстры не боялись таких свечей.

Свечи в виде медвежат. Свечи в виде сердечек. Свечи в виде пыльных красных столбиков, стыдливо задвинутая в угол золотая свеча в виде кисти с выставленным средним пальцем.

Листы вощины были сложены в распакованной коробке за стойкой. Можно купить, и она даже успеет накрутить свечей с какими угодно травами. Или все-таки нужно позвать мальчишку, который здесь торговал в последние полгода, пусть он ей рассказывает, какие свечи помогают от зла.

— Эй, я вообще-то здесь стою!

Шорох в подсобке на мгновение затих, а потом послышался быстрый возбужденный шепот. За ним — снова хихиканье.

Наконец дверь открылась. Девчонку Яна не разглядела — она осталась в полутьме, поправляя одежду, а вот мальчик успел застегнуться и даже сделать серьезное лицо. Белые волосы завязаны в хвостик, черная джинсовая рубашка отглажена. Он щурил светлые, почти белые глаза и явно пытался ее вспомнить. Вспомнил, узнал. И улыбнулся.

— Милая-незабвенная Яна! Вы все еще не заработали на оплату электричества?

— Я твоей хозяйке пожалуюсь, — пригрозила она. — Поедешь обратно в деревню, будешь свинкам хвосты в колечки закручивать.

— Они рождаются с колечками, — тяжело вздохнул он. — Так что в деревне делать нечего. И если меня отсюда уволят — придется всех убить и стать маньяком. Ну или актером, но по-моему маньяком лучше.

Она знала продавца, они даже как-то пили кофе на вокзале. Мальчишку звали Виком, он приезжал на подработки из соседней деревни. В прошлый раз расспрашивал ее про медицинский колледж, и Яна удивлялась, как такой веселый мальчик может так долго задавать такие нудные вопросы и так по-взрослому хмуриться. Еще он просил у нее «Гамлета» Козинцева, вроде ему для какой-то школьной постановки было нужно, но Яна отказала. Ей было стыдно признаваться, что она напилась и утопила кассету в реке. И кассету ей до сих пор было ужасно жалко.

— Тебе не понравится быть маньяком, — фыркнула она. — Мне нужна черная, красная и зеленая свечи. Из воска. Если есть готовые с травами — совсем хорошо.

— Хорошо — это хорошо, — философски ответил он и полез под прилавок.

В это время хлопнула дверь подсобки. Яна обернулась и встретилась взглядом с голубоглазой девчонкой в пушистом лиловом свитере. Улыбка у нее мечтательная, по щекам размазаны блестки от стершейся помады. Серая коса, подвязанная черной бархатной лентой, растрепалась. Яна только завистливо вздохнула. Ей тоже хотелось тискаться с Лемом в какой-нибудь подсобке, глупо хихикать и ни о чем не думать.

И не умирать. Никогда не умирать.

— Давайте я вам сам сверну? — глухо донеслось из-за стойки. — Я фитили нашел и вощину крашеную.

Он выпрямился. С его шеи свисали свернутые петлей алые шнурки.

— Сворачивай, — кивнула Яна. — Так даже лучше, у меня шалфей с собой есть.

— А нивяник? — прошептала девочка.

— Ты где видела свечу с ромашкой? — строго спросила Яна.

— Почему бы и нет, — пожала плечами она. — А еще анютины глазки — чтобы мечтать. Я играю Офелию через неделю. В моей роли просто нет ничего про шалфей.

— Угу, — поежилась Яна. — Не играешь.

— Почему это? — обиделась девочка.

— У тебя волосы неподходящие. Офелию может играть только блондинка.

Вик за стойкой хрюкнул и зачем-то развернул к себе стоящее рядом зеркальце.

— Думаешь, из Мари получится Офелия лучше, чем из меня? — нахмурилась девочка.

— Не, — ответил Вик, расстилая зеленый резиновый коврик. — Она ж не потонет.

— Дурак, — вздохнула девочка. — Мари — наш режиссер. И вот он ее не любит.

— Гамлета играешь? — дежурно поинтересовалась Яна, глядя, как он быстро раскладывает сухие стебли вокруг алого фитиля.

— Ага, вроде того. Смотрите, вот так травы нормально или еще насовать?

Яна с сомнением оглядела расправленную свечу и махнула рукой:

— Достаточно.

— А зачем в свечах шалфей?

— Такие жгут, чтобы прогнать зло и очистить дом от негатива, — сообщила Яна, поставила локти на стойку и мечтательно прикрыла глаза.

— А давайте я вам свечку подарю, а вы со мной шалфеем поделитесь?

— Зачем тебе? — с подозрением спросила девочка.

— Подгоню отцовский цирроз. И когда в следующий раз Мари увижу зажгу — вдруг прогонится. Помнишь, кстати она «тяжело упившись» рассказывала, как в Питер хочет? Чем не трясина смерти?

— Ты целуешься лучше, чем шутишь, — грустно сказала она.

А Яне стало так завидно, что она уже почти решила развернуться и уйти. Это было просто несправедливо — они были ненамного ее моложе. Так любили друг друга, может, даже сильнее, чем они с Лемом, и волновала их какая-то Мари, какой-то школьный спектакль, и когда она, взрослая и нудная, возьмет свои свечки и уберется. Когда можно станет целоваться, говорить друг другу глупости, а потом есть мороженое на набережной и верить в бессмертие. А она должна стоять здесь, занимая последние часы своей жизни разговорами про шалфей.

Потому что она не может сделать ничего из того, что сделал бы нормальный человек. Может, завещание составить? Яна хихикнула в меховой рукав.

Можно еще поехать к родителям. Но тогда она не сможет. Не пойдет с Лемом на мост и никогда не скажет никому правду. Тогда совсем скоро в реке найдут еще одну мертвую девушку.

— А что бы ты делал, если бы тебе жить оставалось несколько часов? — спросила она Вика, понадеявшись, что подростки любят отвечать на такие вопросы.

— Умер? Совсем, э-э-э… весь? — зачем-то уточнил он, и Яне нестерпимо захотелось отобрать свечку и треснуть ему по лбу. Конечно, милые дети в деревнях верят, что человек может умереть не «весь». А ей почему-то приходится.

— Весь.

— Попросил бы прощения у друга, я ему… пообещал, в общем, всякого. И сестре бы позвонил.

Яна опустила плечи. Она не могла позвонить сестре. А друг собирался ее убить.

Один из ее друзей.

— А мой друг пропал зимой, — прошептала Яна. — Пропал,