Наследие Евы (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner"

— Арис…

— Мне нужен чай, а тебе нужен торт. Потому что я планирую тебя расстроить. Или себя. Или нас. Как получится.

Стах протискивается мимо Тима. Снимает куртку, вешает сам. Наклоняется, чтобы разуться.

Тим почему-то не уходит ставить чайник. Он наблюдает за Стахом. А потом спрашивает, почти лишившись голоса:

— Из-за вчерашнего?..

Стах избавляется от ботинок и возвращается — в эпицентр трагедии. Он потерянно размыкает губы. Он не ожидал. Чтобы настолько. И понимает только теперь, как прозвучало. Пытается утешить:

— Это не то, что ты думаешь…

Но Тим уже столько надумал, что утешение не работает.

— Не дрейфь, Котофей. Хотя дрейфь, но не так. Это из-за матери.

Тим изучает его взглядом. Стах ждет, что до него дойдет. Тим спрашивает:

— Ты меня бросаешь?..

— В каком еще плане — бросаю?..

У Тима такие глаза — пустые и молчаливые, как будто совсем. Стах перед кем распинался вчера? Тим ни хрена не услышал. Кроме того, что ему захотелось. Стах раздражается.

— Я не уйду. Сказал же.

Тима должно отпустить. А он прислушивается к себе — и вдруг прикрывает глаза, и вдруг пошатывается, как будто теряет сознание. И Стах пугается. Делает шаг ближе, думает ловить.

Тима не надо ловить. Он останавливает взглядом — вмораживает в пол. Роняет слезы.

Стаху кажется: Тим проплакал всю ночь. Никто не может истязать его сильнее, чем он сам. Стах опускает голову. Решает: не фигня. Приходится все-таки подтягивать извинения:

— Прости за вчера.

Тим не слышит. У него не истерика, а словно остаточное — после нее. И это страшнее. Потому что Стах не понимает, что с ним.

К этому нельзя привыкнуть. К перепадам его настроения. К тому, что любое слово может нанести такой ущерб. И нельзя просчитать, и нельзя подготовиться.

Тим оседает на корточки. Закрывает лицо руками. Стах опускается вниз. И просит беспомощно:

— Тиш, ну в самом деле…

Тим ничего не отвечает. Стах касается рукой его плеча. У Тима ломается голос:

— Почему это так тяжело?..

Стах замолкает на пару секунд. Он знает. Ему тоже. Потом он объясняет, что у них случилось, хотя бы себе:

— Да я не так сказал, понятно? Я все время не то говорю. Тебе, матери. Всем. И мать завтра из-за меня собирается общаться с твоим лечащим врачом. Это ужасная новость. Хуже — только о гражданской войне… И я не могу это предотвратить. Вообще. Ты здесь ни при чем…

Тим вытирает пальцами лицо, шмыгает носом, сжимает руки перед собой в замок. Он отключается. И у Стаха наступает внутри глобальное похолодание раньше, чем Тим произносит:

— Надо было сказать тебе «нет»… Или хотя бы себе.

-

Стаху кажется, что он теперь знает, как бывает в невесомости. Когда вышвыривают в открытый космос.

Он наблюдает, как поднимается Тим, как он уходит в кухню.

Собирается за ним.

Знает, что не хочет получить ответ, но произносит бесцветно:

— Объяснись.

Тим замирает — спиной к нему.

— Что ты ответил маме? — и переводит тему, а Стах стискивает зубы.

Что это значит?! Какого хрена «надо было сказать»? Давай, Тим. Заяви, что устал это чувствовать.

— Объяснись.

Тим не объясняется. У него нет больше эмоции. Тима сегодня нет. Он просит о чем-то, что больше не важно:

— Скажи ей, что не надо…

Ей такого не скажешь. Она тоже впадет в невменяемое состояние. Как гребаный Тим.

— Что это значит — «надо было»? Ты можешь объяснить или что?

— Для чего?..

Сука. Тим. Стах просит: «Давай поговорим». А он спрашивает: «Для чего?» Может, Стаху не плевать — что творится в этой голове? Может, чтобы понять? Может, это единственный способ уладить?

Тим бесит. Стах теряет терпение.

— Ты достал. Я предлагаю разобраться. Ты говоришь: «Иди лесом».

— А смысл?..

— Я тебя ударю, Тиша. Я не шучу.

Тим оборачивается. Смотрит своими невозможными глазами. Сегодня — бесконечно синими. Он говорит:

— Ну давай.

Стах теряет Тима. Находит мальчика — с переломанными костями. Мальчик говорит: «Ну давай». Еще и ты. Если хочешь. Можешь.

И худшее в Тиме: ты его ударишь, а он — не ответит. Стах отступает на шаг. Он усмехается безрадостно.

Сил злиться у него не остается. Есть только тупое ноющее осознание, что у Тима покалеченная психика.

Надо что-то сделать. Как-то отреагировать. Но Стах не знает, как реагировать — на такое.

И он предпочитает делать вид… что может исправить, откатить время, попросить Тима — вернуться в свое обычное состояние.

Он спрашивает, словно не происходит крушение:

— Хочешь торт?

Тим садится за стол. Сначала он не двигается совсем. Но затем, наверное, жалеет Стаха: отрицательно качает головой. Не ставит чайник. Стах кладет пакет рядом и ставит — за него. Опускается перед Тимом на корточки, смотрит снизу вверх.

Он чинит. Он произносит осторожно:

— Я принес тебе луну.

Тим уставляется в ответ. Неохотно. Сдается:

— Что?..

— Она светится. Если выключить свет.

Стах пробивается к нему — через высоченные глыбы льда. К Тиму возвращается мимика. Может, потому, что эта боль — другого толка. И Стах хватает его за руку раньше, чем Тим начнет запираться, и просит:

— Ну все. Все, Тиша. Не будем ссориться. Не плачь.

Тим заходится всхлипами и отворачивается. Стах не знает, как прекратить это. Прижимается губами к его пальцам. Тим вырывается. Совсем — и хочет встать с места, уйти.

Стах поднимается за ним и удерживает. Пытается обнять. Тим замирает только на секунду, потом — отталкивает.

— Пусти.

— Не пущу.

Тим зареванный и не хочет, чтобы Стах его видел. Отпихивает. Не позволяет — к себе.

«Ты меня бросаешь?»

Это был не испуг. Это было решение, которое Тим принял — за Стаха.

— Что ты делаешь?! Какого хрена, Тиша?! Вчера ты добивался от меня признания, что я тебя хочу. А что ты делаешь сейчас?! Я тебя хочу. Доволен? Это тебе надо услышать? Что тебе надо услышать?! «Не смей бросать меня»? Да хрен ты это сделаешь, ты понял?

Тим перестает реветь. Стах повторяет тише:

— Ты не можешь…

Тим замораживает тоном:

— Да что ты знаешь обо мне?

-

Стах не способен его удержать. Тим уходит. К себе в комнату. Или вообще.

Не теперь. Тим — не имеет права теперь. Не когда он под кожей, в голове и крови. Не после вчерашнего. Не после сегодняшнего.

Стах идет за ним. И захлопывает перед ним дверь. Преграждает дорогу. Тим прикрывает глаза — утомленно. Тим просит:

— Арис. Возвращайся домой.

— Нет.

— Я хочу, чтобы ты ушел…

— Мне плевать, что ты хочешь.

Тим смотрит на него в упор. Три секунды тишины и мороза, когда хочется отвести взгляд — так студит глаза. А может, не студит. Может, их вот-вот зальет.

Тим кивает. Прячется в ванную: лишь бы где-нибудь запереться. Удерживает дверь, мешая Стаху отнять преграду. Но тот психует и все-таки отнимает рывком.

Тим смотрит на него, как на предателя. Отступает. Он спрашивает взглядом. Какого. Хрена. Но Стах не отвечает. Тим пытается снова пройти, а потом, как не получается, вдруг дерется с ним, пытаясь отпихнуть.

— Да пусти! Что ты надо мной издеваешься?!

Тим плачет. Стах хватает его, чуть не сносит. Не специально. Просто не ожидал, что Тим настолько легкий. Не рассчитал. И Тим чуть не валится в ванную. Стах ловит его и прижимает к себе… с ощущением, какое бывает, когда ловишь что-то очень важное — за секунду до того, как разобьется.

Стах чувствует, что Тим затих. И в целом много чувствует Тима. До такого напряжения во всем теле, что никак не вдохнуть. И приходится признать, что Тим сейчас нужнее. Стах стискивает его крепче.

Тим может дышать. Тим — может. Он выдыхает, оглушая тишину, и приникает ближе, и обвивает руками, поднимая — пальцами волосы от шеи до затылка, волны мурашек, член.

Стах ненавидит Тима. И не может отпустить.

Тим как-то плаксиво на него реагирует. Не то чтобы постанывает — скрипит голосом, как будто ему больно или не терпится.