Эффект пустоты (СИ) - Терри Тери

Размышляю о том, что стану искать в небе, когда включится экран и панель управления. Я даже не прикасаюсь к прибору — он сам приходит в движение и настраивается.

Эта модель гораздо более продвинутая, чем те, о которых говорится в книгах Первого, и не похожа на прибор серийного производства. Возможно, ее сделали на заказ? Изучаю экран и панель управления, стараясь разобраться, что к чему.

Интересно. Похоже, прибор запрограммирован на слежение за определенным участком неба с учетом движения нашей планеты и звезд. Как только я включила его, он начал сам ориентироваться в пространстве. Что такого привлекательного там нашел Первый? Что он хотел видеть, каждый раз включая телескоп?

Поколебавшись, я смотрю в окуляры. Вижу размытые цветовые пятна, лучащиеся светом на фоне чернильной тьмы; от красоты у меня захватывает дух. Настраиваю резкость, и в поле зрения появляется двойная звездная система; изображение предельно четкое и яркое, размещено по центру картинки. Звездная пара настолько красива, что почти больно видеть ее с такой ясностью: сверкающая золотая звезда и голубая поменьше, частично закрывающая золотую. Линии многоцветных аур окутывают обе звезды — чистые полосы цветов, которые я способна воспринимать, и следы тех эманаций, которые не доступны невооруженному глазу.

Карты звездного неба и координаты созвездий из астрономических книг Первого уже у меня в голове: эта бинарная система расположена внизу Северного Креста и в голове созвездия Лебедя. Она называется Альбирео.

Красота, чистота и удаленность этих звезд захватывает меня; вместе с ними действие оказывает и их аура — запись всего, чем они были, и указание на то, чем они станут. Не отрываясь смотрю в ночное небо и думаю не о том, о чем надо бы думать, а об этих звездах. Неожиданно ко мне приходит осознание. Первый не единственный скрывал свое истинное «я». Это касается и меня, и болезни, сделавшей меня такой.

Во всем этом — в Первом, в эпидемии, во мне теперешней, в аурах, его рисунке, в частицах, превращающихся в волны, и в волнах, воздействующих на частицы — есть нечто объединяющее. Но я пока не вижу, что именно. Чего-то не хватает.

Когда возвращается Келли, я ее скорее чувствую, чем вижу. Она остается у меня за спиной и наблюдает.

— Привет, — говорю я, выпрямляясь, поворачиваюсь к ней лицом и прикасаюсь, одновременно охватывая ее ауру. Но у Келли нет цвета; по крайней мере, я ничего не вижу, только тьму.

«Привет».

— Прости, что разозлила тебя сегодня. Я не хотела.

«Я знаю. — Келли вздыхает, прислоняется к стене. — Это из-за того, что мы здесь, на этом острове. Просто задержка здесь выводит меня из себя, а мы, похоже, так и не приблизились к разгадке Первого».

— Может быть. А может быть, что я приблизились. Я думала. У меня есть некоторые соображения по поводу него и его занятий. Мне нужна твоя помощь, чтобы во всем разобраться.

28

КЕЛЛИ

Внимательно смотрю на Шэй. Неужели ее синие глаза могут видеть то, что не видят мои темные? Мне так не терпится найти Первого, что я готова на все. И я хочу ей верить.

«Чем я могу тебе помочь?»

Шэй накрывает телескоп, щелкает выключателями, и стеклянная крыша, стены и двери закрываются рольставнями. Потом поворачивается ко мне.

Ты не так много рассказала нам об этом исследовательском центре под землей. Мне нужно, чтобы ты сообщила мне все, что помнишь.

«Я не хочу. Ненавижу это место!» —’ Мой голос дрожит, в голове паника.

— Знаю. Прости. Но мне кажется, что этим ты действительно сможешь помочь. Думаю, мы могли ошибиться в причине эпидемии. Мне не хватает информации, чтобы разобраться и понять, как и почему это произошло. Возможно, что-то, что известно тебе, позволит мне соединить обрывки сведений вместе.

Могу ли я на самом деле хоть как-нибудь помочь найти Первого? Не уверена, что сумею вспомнить то, что ей хочется знать, но от самой мысли о необходимости воспроизводить все это в памяти мне хочется бежать как можно дальше и быстрее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Мне страшно».

Шэй садится на диван и протягивает мне руку. Я вкладываю в нее свою темную ладонь и сажусь рядом.

«Ты чувствуешь мою руку?» — грустно спрашиваю я.

— Вроде того; похоже на покалывание или пощипывание. А ты — мою?

Качаю головой. «Не так, как ты думаешь. Когда моя рука, или нога, или какая-то часть тела натыкаются на предмет, я ощущаю сопротивление — не могу проходить сквозь материю. Но я не различаю разницы между твоей рукой и стеной. И не чувствую вкуса и запаха. Могу только видеть и слышать».

— Но ты видишь, что я держу тебя за руку. И знаешь, что я твой друг и беспокоюсь за тебя, не так ли?

Я ей верю. Но, может, только потому, что мне хочется верить.

Нет. Шэй — друг.

Я киваю.

— И я не стала бы просить тебя, если бы не считала, что это важно.

Снова смотрю на Шэй, в ее спокойные уверенные глаза, которые не глядят сквозь меня. В конце концов вздыхаю. «Что ты хочешь знать?»

— Все, что можешь вспомнить о пребывании под землей, прямо с того момента, как туда попала.

Откидываюсь на спинку дивана и через мгновение начинаю. Рассказываю ей все, что могу, хотя по большей части мои воспоминания — особенно ранние — туманны и неясны.

«Нас разбили на группы. У меня появилась подружка; мы познакомились в такой группе. Иногда мы разговаривали по ночам, чтобы было не так страшно. — Я морщу лоб. — Кроме этого, ничего больше о ней не помню, даже имени.

У нас много раз брали кровь на анализ, сканировали и все такое, а потом некоторых из нас посадили в эти маленькие кабинки — по одному человеку в каждую. Через стену мне сделали укол — там было окошко, и медсестра вставила руки в толстые перчатки, проходившие сквозь стену.

Мне было больно. Я чувствовала себя очень плохо, как ты тогда; все болело так сильно, что я кричала. Казалось, что это будет длиться вечно. Я думала, что умру, но не умерла.

Потом мне стало лучше. Поначалу их будто бы взволновало это событие. Помню, как Первый приходил посмотреть на меня. — Снова морщу лоб, стараюсь вспомнить. — Думаю, именно тогда я увидела его впервые. Сразу было понятно, что он главный; все делали то, что он приказывал.

Они провели множество тестов; некоторые из них были болезненными. Я не хочу про это думать».

— Ладно, Келли. Все нормально, я здесь, и они больше не сделают тебе больно.

«Я поняла, что могу приказывать людям, и они будут делать, что скажу, станут выполнять всякие вещи — как и ты можешь теперь. Один раз я почти заставила медсестру выпустить меня, пока кто-то ее не остановил.

А потом они не захотели, чтобы я разговаривала. Заставили меня носить маску, и говорить я больше не могла.

Потом настал день, когда они сказали, что мне нужно пройти лечение. Хотя я уже не болела».

На секунду я замолкаю, и Шэй не давит на меня. Она ждет, но ведет себя так, что я понимаю: ей хочется, чтобы я продолжала. Делаю глубокий вдох — вернее, то, что у меня считается за вдох — и рассказываю дальше. Раньше я уже кое-что говорила про это Каю и Шэй, но теперь решила рассказать все — как мне было больно, а потом боль пропала, как я оказалась вне тела и наблюдала, как оно сгорело дотла. Потом мой пепел собрали пылесосом, унесли и повесили рядом с такими же мешками с прахом мертвых.

Как я вслед за ученым спустилась в какое-то просторное помещение с панелями управления. Потом пролезла с техниками в люк к огромной круглой гудящей штуке — гигантскому червю, покоившемуся в еще большем по размерам туннеле.

Когда говорю про червя, у Шэй загораются глаза.

— Расскажи мне про него подробнее, все, что помнишь.

Стараюсь описать его, но, кажется, моих слов ей недостаточно.

— Я хотела спросить… Келли, ничего, если ты будешь вспоминать про это, а я стану смотреть, что ты вспоминаешь? Как мы иногда смотрим мысли друг друга?