Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина Жирарден

Моды зависят от квартала. То, что кажется верхом элегантности в одном квартале, вызывает презрительный смех в другом. Вот пример, который поможет показать верность нашего утверждения: нынешняя мода велит украшать платье шестью, семью или восемью воланами. Если причудница из квартала Шоссе-д’Антен отправится на бал к банкиру, проживающему на бывшей улице Монблана[414], в таком платье, ее сочтут очаровательной; восемь воланов не только будут одобрены, но и вызовут зависть у соперниц, не пошедших дальше четырех, пяти или шести воланов. Явиться в свет с восемью воланами означает сказать: «Я живу богаче и роскошнее вас; я демонстрирую вам элегантность в восьмой степени; мое дворянство на два колена старше вашего, а на юбке у меня на два волана больше вашего, вот как высоко я себя ставлю». Другие дамы поймут все это и воскликнут: «Видели вы госпожу такую-то?.. Она нынче вечером одета просто великолепно…» Предположите, однако, что та же самая причудница по дороге на бал заедет с визитом в один из салонов Сен-Жерменского предместья — не эмансипированного, а так называемого чистого Сен-Жерменского предместья, жители которого никогда не бывают на правом берегу, никогда не ездят в театры и, кажется, полностью удалились от света, чтобы искупить те радости, которые вкушают жители всех остальных парижских кварталов. Можете ли вы представить, какое действие произведут восемь воланов в этом мире благородной простоты и рассудительного милосердия? Восемь воланов произведут здесь скандал; этот наряд, годный разве что для исполнения качучи[415], оскорбит вкус всех присутствующих. Все станут переглядываться с негодованием, изумление перейдет в тревогу, добрые души тихонько прошепчут слово Шарантон, а строгие матроны громко произнесут слово Цирк. Иначе и быть не может, потому что новые моды нужно вводить постепенно: глаз не может вытерпеть мгновенного перехода от обычной юбки с каймой к фантастическому оперению из восьми воланов. Моды подобны национальным костюмам: костюмы эти предстают во всей своей прелести только на родине; чтобы они радовали глаз, потребны те нравы и тот климат, которыми они, можно сказать, вдохновлены; сходным образом и моды предстают во всем своем блеске только в своем отечестве, а именно в том квартале, где они рождены; чтобы они радовали глаз, потребны те привычки, притязания и мании, которыми вдохновлены они. Как и все важные вещи, моды повинуются законам, подчиняются приказам, устанавливают каноны, диктуют правила; это законодательство ничем не хуже любого другого; рискнем пояснить нашу мысль сравнением. У нас во Франции министры предлагают законы, палата депутатов их принимает, палата пэров утверждает, правительство исполняет; так вот, то же самое происходит в мире моды: квартал Шоссе-д’Антен предлагает, предместье Сент-Оноре принимает, Сен-Жерменское предместье утверждает, Маре исполняет и хоронит.

Мы сказали также, что моды зависят от привычек. И в самом деле, может ли расслабленная красавица, с утра до вечера возлежащая на канапе, облачиться в платье с восемью воланами? — Нет, это будет поступок самоубийственный.

Моды зависят от фигуры и осанки. Разве может низкорослая толстушка позволить себе появиться на людях в платье с восемью воланами? — Нет, она уподобится бочке с восемью обручами. Это будет похоже на маскарад.

Моды зависят от обстановки. Разве может женщина посещать в платье с восемью воланами бульварные театры или танцевальное заведение Мюзара, разве может она в таком платье прогуливаться пешком? — Нет, это будет неосторожностью.

Моды, зависят от личных обстоятельств. Может ли женщина надеть траурное платье с восемью воланами? — Нет, это будет кощунством[416]. […]

Луи Эрсан. Портрет Софи Гэ (1824).

Франц Ксаверий Винтергальтер. Портрет короля Луи-Филипп (1839).

Франц Ксаверий Винтергальтер. Портрет короля Луи-Филипп (1841).

Луи Эрсан. Портрет королевы Марии-Амелии (1836).

Дворец Тюильри.

Оноре Домье. Лондонская конференция европейских держав в 1830 году (1832).

Эжен Лами. Покушение Фиески на короля Луи-Филиппа 28 июля 1835 года на бульваре Тампля (1845).

Дэвид У. Бартлет. Парижский омнибус.

Франсуа-Жозеф Эм. Король Карл X вручает награды участникам Салона 1824 года в Лувре (1827).

Оноре Домье. Торговец эстампами.

Оноре Домье. Ночные мечтатели (1843–1848).

Оноре Домье. Мелодрама (1856–1860).

Поль Гаварни. Парижский денди.

Оноре Домье. Робер Макер — биржевой маклер (1840).

Анри Монье. Предместье Сент-Оноре.

Анри Монье. Квартал Шоссе д’Антен.

Анри Монье. Сен-Жерменское предместье.

Анри Монье. Квартал Маре.

29 июня 1839 г. Грозы и бунты. — Ростовщики

На минувшей неделе беседы вертелись вокруг двух не слишком увлекательных предметов: рассказа о грозах и предсказания бунтов. Порой две эти мрачные темы сплетались воедино: одно представало следствием другого; пророки утверждали, что такие грозы в последний раз гремели накануне Революции. Из чего делался вывод, что те же ветры породят ту же бурю. В молнии видели предвестие, а в граде — предостережение.

Мы слушали все эти рассуждения совершенно спокойно; мы оставались совершенно равнодушны ко всем этим безумным догадкам. Тот, кому ведома истина, слушает голос заблуждения со снисходительной улыбкой. Что значат пустые расчеты суеверия в сравнении с непререкаемыми выводами опытности? Какими абсурдными кажутся эти домыслы нам — нам, проникшим в тайну погодных капризов и знающим их причину! Боже правый, когда бы мы не послушались коварных советов, в Париже и сегодня стояла бы превосходная погода, город был бы залит солнцем, небо у вас над головой сияло бы лазурью, а не наводило тоску беспросветным мраком; вы увидели бы на улицах людей, укрывающихся зонтами от солнца, а не от дождя; нынче вечером вы отправились бы в коляске на Елисейские Поля и вдыхали аромат апельсиновых деревьев под звуки оркестра Дюфрена вместо того, чтобы сидеть в четырех стенах и бранить скверную погоду; вы наслаждались бы мороженым у Тортони или в «Парижском кафе» в обществе причудниц и элегантных модниц, вместо того чтобы пить чай в кругу семьи; наконец, во всех ваших разговорах припевом служило бы радостное восклицание: «Ах, как тепло!» — а вовсе не скорбный и горький стон: «Боже, как холодно!»

Еще неделю назад в Париже стояло лето, воздух был раскаленный, пыль белая и блестящая, женщины носили легкие платья, которые едва колыхались под дуновением робкого ветерка, а нынче к нам вновь вернулась зима, тротуары скрылись под траурной вуалью грязи, а шерстяной муслин, материя добродетельная и скромная, храбро сражается с дерзким северным ветром. О внезапная перемена! о перемена, достойная проклятий! вчера летний зной, сегодня чудовищный град и холодный ветер — и все это по нашей вине. Да, ответственность за все эти бедствия лежит на нас!

Признание это вас удивляет… вы не понимаете, что связывает нас с грозами; вы обвиняете нас в самоуверенности, вы находите, что с нашей стороны слишком нескромно приписывать себе власть над погодой и изменять последовательность времен года. — Чем прогневили вы небеса, — спрашиваете вы, — чем навлекли на землю грозовые тучи? Быть может, вы нанесли оскорбление богам? Осквернили алтарь Аполлона? Быть может, солнечный бог убоялся ваших дерзких взглядов? — Нет, Аполлон наш повелитель, жизнь наша состоит в служении ему. — Тогда, может быть, вы забыли принести жертву Нептуну, перед тем как отплыть в Гавр или хотя бы в Сен-Клу? — Мы вообще уже год как не покидали Парижа. — В чем же состоит ваше преступление, отчего вот уже неделю, как в столице так холодно? Чем навлекли вы на парижан эту убийственную погоду? — Увы, увы, мы сделали то, что делают в это время года все смертные, то, что велят делать мудрость и бережливость, аккуратность и даже элегантность, — то, однако, что нам еще никогда не удавалось сделать безнаказанно. — Что же это такое? Скажите наконец! — Мы позволили вынести из дома ковры! А это средство нас никогда не подводило. Уже много лет подряд мы имеем случай в этом убедиться. Мы и неделю назад это предсказывали, а нас поднимали на смех и даже просили: «Жара стоит несносная, прикажите же наконец вынести ваши ковры, чтобы погода переменилась и воздух стал посвежее». Мы послушались, и те, кто обижал нас своими насмешками, те, кто был так уверен в своей правоте, сегодня дрогнули и продрогли, ибо предсказания наши сбылись. Да простят нас люди теплолюбивые!