Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести - Виктор Московкин

— Я только вошел к следователю, глянул на этого Шумакова, сразу догадался: сейчас начнет врать, — сказал Баранчиков.

Павел Иванович во время разговора со следователем вполне созрел для решительных действий. Это важно: возраст и седые волосы что-то значат. На него любовно смотрели.

— Мы пойдем, — решительно сказал Павел Иванович. — У меня только из головы не выходит тот парень, дружинник, которого обвиняла Соколова… В первые дни войны мы стояли на воинской платформе, формировался состав. Солдатик, только что призванный… как чужой темный лес, знал воинские законы, так вот этот солдат попросил отлучиться домой. Он опоздал на три часа… Мы еще не успели отправиться… Но его расстреляли перед строем. Он до последней минуты думал, что с ним все происходит в шутку… Я видел, как бьется жилка на его шее, видел лицо мальчишки. Но то было такое время… А вот зачем она тут-то так?.. Мы пойдем к ней, но очень боюсь, ребята, сорваться… И все-таки мы пойдем. Надо узнать, где прокуратура.

В таком маленьком районном поселке искать нетрудно. Прокуратура располагалась на другой стороне улицы в двухэтажном доме, почти напротив милиции. Крыльцо было из железа на двух витых столбах.

Несмело вошли в помещение, где пахло легким угаром натопленных печей. В одной из комнат с раскрытой дверью увидели молодую женщину в белом свитере, с приятным лицом и живыми глазами-угольями. Ничто в ней не говорило о строгости и недружелюбии. Она болтала по телефону и смеялась. Из этой комнаты шла еще дверь. Очевидно, то была приемная.

Женщина посмотрела на вошедших и, зажав ладонью трубку, вежливо справилась, кого им.

Павел Иванович стянул с головы шапку и выступил вперед.

— Мы хотели видеть Соколову.

Она не отнимала от уха трубку, в которую ей продолжали говорить, и, видимо, не поняла, кого спросили.

— Прокурора района Варвару Петровну Соколову, — повторил Павел Иванович.

Женщина удивленно посмотрела на него, сказала в трубку, что позвонит позднее, сейчас у нее люди, потом снова уставилась на Павла Ивановича.

— Это прокуратура? — нетерпеливо спросил он.

— Да, — подтвердила женщина, удивление ее стало расти. — Простите, но у нас нет никакой Соколовой.

— Как же… — Павел Иванович растерянно оглянулся, поискал глазами Ломовцева. И тут вошедшие заметили, что Ломовцева нет с ними.

— У нас вообще нет никакой Соколовой, — продолжала женщина. Она задумалась, легкая складка легла на переносице. — И не было, — уверенно закончила она. — Я работаю здесь больше пяти лет.

— Может, у вас вообще прокурора нет? — неловко пошутил Вася Баранчиков.

— Да, его сейчас нет, — серьезно ответила она. — Евгений Петрович болен.

— Вот что! — Павел Иванович начал сердиться, но это не относилось к женщине. — Евгений Петрович…

— Да, Евгений Петрович Корнешов. Но здесь заместитель, можно пройти к нему. Вы по какому делу?

— Спасибо… — Павел Иванович замялся. — К заместителю не надо. Мы хотели видеть самого Евгения Петровича.

Вася Баранчиков раздумчиво пропел:

— Как говорил мой командир, если тебе не нравятся сонеты, не говори, что их любишь. Кстати, что такое сонеты?

— Ну, сонеты… — стала объяснять женщина, — это такие стихи…

Павел Иванович бесцеремонно подтолкнул Васю к двери, тот во время толчка успел недовольно буркнуть: «Вот, единственный случай, когда хотели объяснить, — не дали».

А женщина недоуменно смотрела, как они спешили уйти из приемной. Хватит ей сегодня разговоров, что вот на службу явились странные посетители, которые вели себя более чем подозрительно, требовали какую-то Соколову, спрашивали про сонеты. Она набрала телефон и сказала в трубку:

— Алё, ты меня слушаешь?

Ломовцева и на улице не было.

— Разыграл, как в театре, — ошеломленно сказал Павел Иванович, приглядываясь к редким прохожим. — И куда мог исчезнуть?

— Я сразу заметил, еще в автобусе, что какой-то он виноватый, — сказал Баранчиков. — То на одного посмотрит, то на другого, будто хочет повиниться и не решается.

— Вася все первый подмечает, — с ехидцей поддакнул Головнин.

Баранчиков всколыхнулся:

— А что? Не так? Когда Индус убежал от тебя из леса, я сразу сказал — не будешь хорошим охотником.

— Пойдем или нет к начальнику? — спросил Головнин Павла Ивановича, нарочно не замечая Васиного выпада.

Он тогда почти первый раз шел с ружьем. Васе было некогда: помогал матери управляться по хозяйству. «Покажи Индусу ружье, и он отведет, где есть дичь», — напутствовал Вася Головнина. Индус и в самом деле резво побежал в лес. Головнин едва успевал. Прошли уже много, когда Индус посмотрел на спутника, а потом задрал морду кверху. На высоченной ели сидела какая-то птица, очевидно, рябчик. Головнину видна она была не вся, один хвост. Он выстрелил, птица сорвалась и улетела. Индус глянул на горе-охотника и затрусил прочь. Головнин кричал ему, приказывал, умолял вернуться, собака не оглядывалась. Самое неприятное было то, что Головнин, понадеявшись на собаку, не примечал, куда шел, а уже начало смеркаться. Поплутав изрядно, часам к одиннадцати он вышел к Васиному дому. Индус лежал под крыльцом. Намаявшемуся Головнину хотелось дать ему пинка, но побоялся, пес мог ответить зубами…

Они стояли и смотрели на кирпичный особняк в глубине парка.

— Не удивлюсь, если начальником милиции окажется баба, — вздохнул Павел Иванович. — А страстей-то сколько наворочал! Я спать не мог, все гадал, какой разговор с этой Соколовой будет. Вот тебе и Соколова… Евгений Петрович. Ум за разум заходит, не могу найти объяснения, почему он это сделал?

Кабинет начальника милиции был на втором этаже. На двери висела табличка: «Майор Попко Иван Кузьмич». Павел Иванович чертыхнулся.

— Дам я ему по пятое число, — пробормотал он, имея в виду Ломовцева.

— Может, мальчики, сперва перепишем табличку на майора Карасева, с которым так свыклись, потом войдем, — пошутил Вася.

Павел Иванович открыл дверь, попросил разрешения войти.

Когда-то дом, наверно, принадлежал богатому заводчику. Сохранились высокие двустворчатые двери с медными причудливыми ручками, изразцовые печи. В кабинете начальника стояли часы под потолок в футляре из черного дерева, такого же дерева громадный стол с львиными головами у основания ножек. За этим столом сидел человек лет сорока с одутловатым лицом, с белесыми бровями, с короткой стрижкой таких же бесцветных волос. С близоруким прищуром оглядывал он вошедших.

Павел Иванович назвался и хотел уже объяснять, что привело их сюда. Майор слабо махнул рукой.

— Знаю, — сказал он утомленным голосом. — Колобков докладывал, как вы стукнули дверью. Следователь молодой, вполне понятно, что-то и недоглядел, но он честно хотел разобраться…

— В чем разобраться-то? — спросил Павел Иванович. — Неужели вы всерьез относитесь к жалобе Шумакова? Чего стоят его рассуждения о ружье и двух патронах.

— Я видел его и, признаюсь, поверил ему. Что о ружье, так то обычная человеческая слабость, бахвальство или, лучше сказать, неутоленное тщеславие… я, дескать, тоже не промах, да вот не повезло… Не стоило бы ему упоминать об этом. Мужика мы знаем немножко, знаем и не с лучшей стороны, но мужик, в общем-то, неплохой, хороший работник. Советовал бы поладить с ним миром.

— Это, значит, извиниться перед ним?

Иван Кузьмич пожал плечами: зачем, мол, задавать вопросы, когда все ясно.

— Не могу взять в толк, так все это нелепо, — опять сказал Павел Иванович. — Я пожилой человек, совершенно ни в чем не повинный, должен идти к человеку, который оклеветал меня, просить извинения… И ради чего? Ради своего спокойствия? И чтобы после этого мне жилось спокойно? Да я до конца дней буду презирать себя, сделай так. Нет уж, лучше применяйте закон, пусть будет подсудное дело.

— Кто вам сказал, что ваше дело подсудное? — удивился майор.

У посетителей вытянулись лица. Вот так так! Зачем же их вызывали сюда, заставили нервничать? Зачем работники милиции занимаются пустопорожним делом?

— Зачем тогда все это разбирательство? Дан ход заявлению?

— Заявление мы обязаны были принять. — Глаза у Ивана Кузьмича прикрылись веками, не хотел показывать смертельную тоску в них, усталость. — И не только из-за боязни, из-за того, что Шумаков может написать жалобу еще куда-нибудь, хотя и это немаловажно, разбираться все равно придется. По долгу службы мы обязаны были принять заявление.

— Даже если оно заведомо ложное?

— Пожалуй.

— Простите, еще вопрос. Если бы мы первые написали на него жалобу, мы выглядели бы обвинителями?

Иван Кузьмич опять сказал:

— Пожалуй.

— Но это же неправильно!

— Что тут неправильного-то? На то мы и поставлены, осуществляем охрану порядка.