Боже, спаси русских! - Андрей Ястребов

Реформы Петра I по-настоящему потрясли монастырскую жизнь. Он постарался приостановить строительство монастырей и сократить число уже существующих обителей. В «Духовном регламенте» (1721) запрещалось возводить новые монастыри без разрешения Святейшего синода и высочайшей власти; малые монастыри предусматривалось объединять вместе или приписывать их к более крупным. Многие монастырские церкви были обращены в приходские. В обязанность Синоду регламент вменил искоренение распространившегося на Руси убеждения, что без пострига нельзя спастись (оно толкало многих на принятие пострижения хотя бы перед смертью). Монастырскому приказу велено было составить точную роспись всех монашествующих – монастырские штаты. Желающих принять постриг дозволялось принимать в монастыри лишь на убылые места. Число монахов не должно было расти.

По Указу 1723 года был вообще прекращен постриг молодых и здоровых; на открывавшиеся вакансии стали принимать исключительно инвалидов – старых солдат. К спасению русского монашества, Указ был отменен. Однако вместо этого Синодом было издано предписание: постриг в епархиях мог совершаться исключительно с разрешения Синода. Для того чтобы заставить монашество служить обществу, Петр распорядился устроить при монастырях школы, воспитательные дома, приюты, больницы для душевнобольных, учебные мастерские. Ученые монахи, предназначавшиеся для занятия высших церковных должностей, стали пользоваться рядом привилегий в сравнении с монахами неучеными. Простую братию использовали на разного рода ручных работах, инокинь – в качестве прях, вышивальщиц.

При преемниках Петра I правительство продолжало проводить его церковную политику. В особенно жестких условиях монастыри оказались при императрице Анне Иоанновне, когда был издан Указ о пострижении только отставных солдат и вдовых священнослужителей. Всех монахов, постриженных в обход закона, ведено было расстригать, подвергать телесным наказаниям, отдавать в солдаты или даже отправлять на каторгу. Тысячи монахов были отправлены в застенки Тайной канцелярии. В 1740 году Синод докладывал, что в монастырях остались одни старики, не способные совершать богослужения, и церкви стоят «без пения».

При императрице Елизавете (1741 – 1761) прежние строгости были отменены. Набожная царица щедро одаривала монастыри. По Указу 1760 года позволено было постригать всех желающих посвятить себя иноческому подвигу.

Как только возрадовались русские монахи, так произошел новый радикальный переворот – Указ Екатерины II о секуляризации церковных земель (1764). Этот Указ положил конец монастырскому землевладению в России. Все населенные церковные земли, большая часть которых принадлежала монастырям, переходили в казну.

На протяжении всего XIX и в начале XX века происходил неуклонный рост числа православных обителей. При Екатерине II вновь открыто было только 3 монастыря, в царствование Александра I (1801 – 1825) – 4, при Николае I (1825 – 1855) – 15, а при Александре II (1855 – 1881) – уже 31 монастырь. Множество монастырей, особенно женских, было открыто в два последних царствования. Определением Синода от 9 мая 1881 года учреждение новых монастырей предоставлялось власти епархиальных архиереев. С 1865 года существовал порядок, согласно которому жизнь всех новых монастырей строилась на началах общежития.

В начале XX столетия число православных монастырей приблизилось к тысяче, что составило почти столько же, сколько их было при Петре Великом, но количество живущих в них монахов увеличилось.

Издание Декрета об отделении церкви от государства в январе 1918 года и ряд позднейших мероприятий поставили монастыри в совершенно новые условия. Содержание монастырей за счет средств из государственной казны прекратилось. Подавляющее число монастырей в первые два десятилетия после издания упомянутого Декрета прекратили свое существование. Большинство монахов погибло во время репрессий.

Поместный собор 1917 – 1918 годов издал особое Определение «О монастырях и монашествующих». В нем устанавливается возраст постригаемого – не моложе 25 лет. Монашествующим предписывалось до конца жизни нести послушание в тех монастырях, где они отрекались от мира. Важнейшей заботой монастырского начальства и братии должно было стать строго уставное богослужение, «сопровождаемое словом назидания». Собором было высказано пожелание, чтобы в каждой обители имелись старец или старица, начитанные в Священном Писании и святоотеческих творениях и способные к духовному руководству. Всем монахам и послушникам Собор предписал нести трудовое послушание. Духовно-просветительное служение монастырей миру должно, согласно Определению Собора 1917 – 1918 годов, выражаться в уставном богослужении, духовничестве, старчестве и проповедничестве.

В 90-е годы XX века в нашей стране монастыри начали восстанавливать. К 2003 году, по данным, приводимым «Российской газетой», в России возродилось более семисот (!) обителей и их подворий. Где-то братия составляла изначально всего три-четыре человека, потом увеличилась до нескольких сотен. Поначалу число монашествующих сильно возрастало, да только через некоторое время начался отток. И это при том, что монаху вернуться в мир, по правилам, нельзя. Однако кто-то постригся, так сказать, сгоряча, под влиянием душевного порыва, кто-то – по велению моды, потом одумались... Кто-то просто не предполагал, насколько трудна монашеская жизнь. Ведь привыкли представлять житье монастырское по картинам Нестерова – идут бледные тонкие инокини, свечи несут. Или по Пушкину – сидит монах-старец, летопись пишет. А на деле приходится воду таскать, морковку полоть, сено убирать, а ночью еще и на службе стоять. И самое большое разочарование: люди в монастыре – тоже люди, и грубят, бывает, и обижаются, и сплетничают. Ну где ж русскому идеалисту такое выдержать.

Три великих отречения предстоит сделать постригающемуся в монахи. От продолжения рода. От собственности. От своей воли. Воздержание, бедность и послушание – вот три главных обещания Богу, которые дает каждый монах. Говорят, что послушание дается труднее всего. Мешает гордость житейская.

И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...

А БОГ – МАШИНИСТ? А ЕСЛИ НЕТ?!

Каждый человек, когда он постигает радость веры, становится творением сложной и неописуемой красоты, становится творцом, и он, как творец, имеет к этой красоте самое непосредственное отношение. Красота веры! Пусть не той, какая проповедуется церковью. Или пусть именно той. Не в этом дело. Разве это не самое главное – вера? В наш бурный век вера вряд ли являет собой идеал. Массы разучились верить, веровать. Наши культурные кумиры относится к ней с подозрением и иронией. Да и где, спрашивается, эти кумиры? Плохо другое: для большинства людей слово «вера» отдает чем-то искусственным, экзальтированным, напыщенным, притворным, фальшивым.

Жизнь – это беспощадность, жестокость, высокомерие, упрямство и равнодушие, холодная расчетливость, невосприимчивость ни к чему, кроме доводов рассудка и кармана, безжалостный эгоизм, причиняющий боль ближним. Это соревнование. Борьба пропащих мужчин и праздных женщин, заблудших, безнадежных.

Даже любовь... поначалу спасение, а потом домохозяйская скука, одинокая тоска и вечная неудовлетворенность.

Жизнь бежит и бежит, накапливая бремя незавершенного. С каждым годом оно становилось все ощутимее. Почему? Потому что силы и вера убывают. О вере не в церковном смысле. И о времени тоже. Время и вера убегают от нас. Все быстрее и быстрее. Убегают от нас.

С возрастом время убыстряется потому, что того времени, которое у тебя в жизни осталось, становится все меньше. Хотя не совсем так. Вторая половина рабочего дня длится нескончаемо, а вот вторая половина отпуска пролетает быстрее, чем первая. Тут дело в конечной цели.

В молодости время течет медленно, потому что человек с нетерпением ждет успеха, уважения, богатства. Человек бежит. Бежит. Бежит. Ежедневное напряжение сжимает горло, сдерживает слезы. Человек отучается плакать и верить. Он плачет, когда смеется.

Потом начинает уставать: что-то достигнуто, сделано, просрано. Человек привыкает идти по одной дороге, и чем чаще он по ней ходит, тем быстрее проходит. Сейчас будет река, чуть подальше свалка, потом колбасная фабрика, потом мусоросжигательный завод, лесопилка, потом опять свалка. Все такое привычное и родное. Скоро родной банк, база, университет, магазин.

Человек наловчился и знает все повороты, рытвины, все белки пересчитаны, он знает, что произойдет сегодня, завтра... Уже мало чего приходится ждать от жизни... Теперь время начинает ускорять свой бег.

Вера убывает. Потому что в жизни у человека совсем не остается времени, чтобы потратить его на перемены.

Отчаяние наваливается внезапно. Здоровье расшатано. Остатки принципов собираются в стаю, но не могут пробить брешь в социальном панцире. Хочется плакать. И плачется. Слезы чем хороши? Они, как вера, как репетиция веры. Они смывают потребность быть всегда социальным и сильным. Они делают человека почти самим собой. Нет надобности в ужимках извинений и объяснений. Можно просто рыдать о себе. Со временем вера рождается. Она подобна сну, слезам во сне о том, чего уже не вернешь и не изменишь. Ничего нельзя вернуть. Ничего. Наш человек плачет о том, что он не стал хорошим, о том, что он хотел многого, но не того, что нужно хотеть, а того, о чем нужно хотеть, он так и не узнал. Он не узнал, что такое вера.