Боже, спаси русских! - Андрей Ястребов

А значит, и надежда».

А если Бог к тебе не придет? Наступит чудовищная пустота.

Хочется, чтобы это случилось незаметно...

Будет больно?

Будет быстро?

Больно не бывает по-быстрому. Больно – это всегда надолго.

Возможно, вера – это искаженное лицо испытания.

Против нерассуждающего послушания

В истории русской церкви много печальных и немало светлых страниц. К чести русских, никогда не было у нас ничего похожего на инквизицию. Не сжигали на кострах ведьм. Не пытали еретиков. Не было резни на религиозной почве – такой, как Варфоломевская ночь. Никогда никто не обвинял русское священство в таких безобразиях, какие творил римский папа Александр Борджиа. Ну, допустим, поп в русских сказках выглядит глуповатым и жадным, но уж никак не чудовищем. И отпущение грехов за деньги на Руси не практиковалось. И Реформации у нас не случилось.

Было только одно событие, которое раскололо православных на два непримиримых лагеря. То, что произошло в русской церковной жизни в конце XVII века, Лосский называет «мучительной драмой», и трудно охарактеризовать это событие как-то по-другому.

Дело началось с того, что умный и честолюбивый патриарх Никон обнаружил множество ошибок в переводах богослужебных книг с греческого языка. Он счел за нужное свести на нет разницу между обрядами русской и греческой церкви. Для этой цели в Москву были приглашены ученые киевляне и греки. Исправление книг и изменение обрядов привело к тому, что отныне русским предлагали креститься не двумя, а тремя пальцами, «аллилуйя» возглашалась не два, а три раза, имя Христа теперь писали не «Исус», а «Иисус». Никаких догматов все эти реформы не затрагивали.

Однако большая часть верующих приняла изменения в штыки и объявила их «никонианской ересью». У них были свои аргументы. Дело в том, что еще в XV веке греческая церковь приняла унию с католиками, а русская эту унию резко отвергла. Завоевание турками Константинополя рассматривалось русскими как наказание Божие грекам за измену православию. После этих событий многие русские считали, что у греков учиться нечему. По мнению В. О. Ключевского, у московитов была распространена мысль, что «русская поместная церковь обладает всею полнотою вселенского сознания». Единственным ориентиром стала вера отцов и дедов. Любые нововведения представлялись греховным отступлением от истины.

Несогласные с никоновской реформой ушли в раскол. Это было тем более печально, по мнению Н. Лосского и Н. Костомарова, что раскольниками оказались люди глубоко верующие, мыслящие, смелые, неравнодушные, готовые пострадать за идею. Их мировоззрение было консервативным, отношение к вере – искренним и горячим. Раскольникам более не было места в жизни государства. Старообрядцев на церковном соборе предали анафеме, хотя они не исповедовали никакой ереси. После этого им ничего не оставалось, как предпочесть мученическую смерть или бегство в такие глухие края, где рука государства их не могла достать.

Самое обидное, что сам патриарх Никон понимал, что различие обрядов не имело такого уж большого значения. Сделанного, однако, не воротишь. Жестокая борьба со старообрядцами объяснялась не столько религиозными требованиями, сколько требованиями всеобщего нерассуждающего послушания.

Часть раскольников была истреблена, другие завершили земное странствие самосожжением, третьи стали жить по-своему. Об их быте П. И. Мельниковым-Печерским написаны два романа (четыре толстых тома) «В лесах» и «На горах». О старообрядцах писал и Мамин-Сибиряк.

Вот как описывает быт старообрядцев Н. О. Лосский: «Они не пьют и не курят, не бреют бороды и усов, едят из своей посуды, не давая ее нестарообрядцам. Чистота у них в доме образцовая. Дома они строят себе особенно прочные, крепкие. И сами они, благодаря строгой воздержной жизни, отличаются крепостью, силою и здоровьем. Многие из них занимались торговлею и были зажиточными. В Москве очень многие богатые купцы и промышленники были старообрядцами».

Самое грустное, что между собой старообрядцы договориться не сумели. Они разделились на «поповцев» и «беспоповцев», а беспоповцы – еще на множество разных толков. Была пословица: «Что ни мужик – то вера, что ни баба – то толк».

Иногда их разногласия напоминают о придуманной Свифтом «войне из-за выеденного яйца». Даже буквально. Вот пример, приведенный Б. А. Успенским. «В "Памятной книжке Вятской губернии на 1901 год" было напечатано следующее сообщение о старообрядцах этого края, заимствованное, очевидно, из официальных отчетов миссионеров: "В 1899 году образовался (среди старообрядцев) новый толк, «Яичников», из-за вопроса о том, можно ли класть пасхальные яйца на божницу к иконам. После многих споров сектанты (имеются в виду старообрядцы) по этому вопросу не пришли ни к какому соглашению; спорящие стороны взаимно отлучили себя от церковного общения, и не позволяющие класть яйца в божницы составили толк «Яичников»».

Между прочим, и сегодня старообрядцы встречаются в разных русских городах и весях. Да и в Москве существует несколько церквей, где служат по старому уставу. Нам, непосвященным, фанатизм старообрядцев непонятен. В их поведении видится какое-то неразумное упрямство. Лосский дает этому феномену очень понятное каждому русскому объяснение: «Любовь к красоте в природе и в человеческой жизни, особенно в области религиозного культа, ведет к тому, что русский человек дорожит конкретным целым культа, а не только теми сторонами его, которые выразимы в отвлеченных понятиях и догматах. Отсюда получается крайний консерватизм религиозного культа, требование, чтобы в богослужении, во всем культе и всех религиозных обычаях и приемах все повторялось во всех конкретных деталях сегодня так же, как оно было в прошлом. В этом смысле все русские похожи на старообрядцев».

Знаток истории церкви Татьяна Бернштрам считает, что в эпоху раскола возник «новый этап христианизации». Православные разделились на приверженцев «старой» и «новой» веры. «Новая вера» осталась в статичном состоянии. А вот для старообрядцев, по мнению Бернштрам, «конфликт в обрядоверии оказался только внешним поводом, давшим выход глубоким духовным исканиям». Именно они стремились «к нравственному совершенствованию и грамотности всех членов своей общины», скрупулезно изучали святоотеческую литературу. «Самое понятие "духовность" приобрело у староверов особое значение, что отразилось в самосознании своей веры – "духовная" в отличие от "мирской", "казенной", "гражданской" веры православных христиан». Именно старообрядчество явилось средой, благоприятствовавшей «развитию инакомыслия в русском христианстве, охватившего в XVIII – XIX веках значительные части бывшего православного населения, главным образом в Поволжье, центральных и южных губерниях». Так возникли русские секты.

«Панцирь для одухотворенного тела»

Почему важны обряды? Осознаем ли мы их значение и ценность? Вдумаемся в слова Владимира Рябушинского, наследника знаменитой старообрядческой династии: «Церковный народ крепко держится за обряд во времена благочестия, небрежно исполняет обряд в годы шатаний и начинает свое духовное возрождение после падения именно с возвращения к обряду».

Православные церкви – богатые и пышные. Самые роскошные католические костелы кажутся рядом с нашими церквями бедными и скромными. Богослужения у нас – самые длинные, правила – самые строгие, обряды – самые сложные, и их много.

В XVI – XVII веках иностранцев изумляло обилие религиозных обрядов в России, а также скрупулезное их соблюдение. С некоторым духовным самодовольством заморские гости объявляли такую особенность православной жизни «суеверием». В чем-то они были и правы – суеверий у нашего народа хватало всегда, даже и в церковных стенах. Иногда в оценках иностранцев проявлялось обыкновенное непонимание, приводившее к конфликту культур.

Английский моряк Ченслер в XVI веке писал: «Русские соблюдают греческий закон с такими суеверными крайностями, о каких и не слыхано. Они считают нас только полухристианами, потому что мы, подобно туркам, не соблюдаем всего Ветхого Завета. Потому они считают себя святее нас. Они учатся только своему родному языку и не терпят никакого другого в своей стране и в своем обществе. Вся их церковная служба происходит только на родном языке. Они почитают Ветхий и Новый Завет, которые ежедневно читаются, но суеверие от этого не уменьшается. Ибо когда священники читают, то в чтении их столько странностей, что их никто не понимает; да никто и не слушает.

Все время, пока священник читает, народ сидит, и люди болтают друг с другом. Но когда священник совершает службу, никто не сидит, но все гогочут и кланяются, как стадо гусей. В знании молитв они мало искусны, но обычно говорят: "Господи, помилуй меня", и десятая часть населения не сумеет прочесть "Отче наш"; что касается "Верую", то в это дело никто и впутываться не будет вне церкви, ибо они говорят, что об этой молитве можно даже и говорить только в церкви».