Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

слышу слова и все такое? Майтера той палестры, в которую я ходил, как-то раз сказала, что когда мы станем старше, то не смогем понять смысл слов бога, даже если он придет в наше Священное Окно; вроде как мы не смогем понять, что он имеет в виду, и только иногда схватим пару слов. Потом, когда появилась Киприда, все было именно так, как сказала майтера. Иногда я чувствовал, как будто почти понял ее, Ужасный Тартар, и пару слов я услышал так же отчетливо, как слышал любого другого. Я понял, что она сказала любовь и грабеж. Я знаю эти слова. Я понял, что она сказала: мол, все пучком, она любит нас и защитит нас, только мы должны верить в нее. Но когда говоришь ты, мне кажется, что говорит бык вроде меня или Дрофы, стоящий прямо здесь, передо мной.

Голос не ответил.

Гагарка громко выдохнул, пару секунд подержал замерзающие пальцы под мышками, потом начал выжимать носки.

— Гагарка, мой ночемолец, ты же никогда не видел бога в Окне, верно?

Гагарка покачал головой:

— Не слишком верно, Ужасный Тартар. Я вроде как немного видел Восхитительную Киприду, и это уже хорошо, для меня.

— Ты становишься смиренным, Гагарка.

— Спасибо. — Запутавшись в мыслях, Гагарка, с мокрым носком в руке, обдумал свою жизнь и характер. — Никто не сделал мне по-настоящему много хорошего, Ужасный Тартар, — наконец сказал он, — но, похоже, я сам никогда не делал ничего такого.

— Гагарка, авгур видит лицо бога и слышит его слова, потому что он никогда не знал Женщину. Сивилла, тоже, может видеть и слышать бога, при условии, что она никогда не знала Мужчину. Дети, которые, естественно, не знали их, тоже могут видеть. Это закон, установленный моей матерью, цена, которую она потребовала за дар, предложенный моему отцу. И хотя ее закон действует не на всех людей, как она намеревалась, для большей части он работает достаточно хорошо.

— Ага, понял, — сказал Гагарка.

— Лица, которыми мы обладали, будучи смертными, давно превратились в пыль, голоса, которыми мы обладали, замолчали тысячу лет назад. Никакой авгур, никакая сивилла в Витке не видели и не слышали их. Даже если твои авгуры и сивиллы вообще что-то видят, они видят образ, который бог выбирает для себя. Ты сказал, что почти смог различить лицо конкубины моего отца. Лицо, которое ты почти увидел, было ничем иным, как созданным ей изображением — она хотела, чтобы ее видели именно такой. Я уверен, что это было великолепное лицо. Никогда не встречал более тщеславную женщину. И наши голоса звучат так, как мы представляем их себе. Ты понял меня, Гагарка?

— Нет, Ужасный Тартар, потому как я не могу видеть тебя.

— Ты видишь, Гагарка, ту часть меня, которую можно увидеть. То есть ничего. Слепым я вышел из чрева матери, и поэтому неспособен сформировать свое визуальное изображение. И я не могу показать тебе Священные Оттенки, которые, на самом деле, являются мыслями моих братьев и сестер перед тем, как они сформируются в Окне. Я не могу продемонстрировать тебе любое лицо, восхитительное или ужасное. Ты видишь лицо, которое я воображаю себе, когда думаю о себе. То есть ничто. Когда я уйду, ты увидишь ту светящуюся серость, о которой упоминал.

— Я б предпочел, чтоб ты немного побыл со мной, Ужасный Тартар. Если Дрофа не собирается возвернуться, я б хотел, чтобы ты побыл со мной. — Гагарка облизал губы. — Могет быть, я не должен так говорить, но учти, что я не имею в виду ничего плохого.

— Говори, Гагарка, мой ночемолец.

— Ну, ежели я могу чего-то такое сделать, чтобы помочь тебе, я сделаю.

Опять наступила тишина, длившаяся очень долго, и Гагарка испугался, что бог вернулся в Главный компьютер, — замолчал даже далекий женский голос.

— Гагарка, мой ночемолец, ты спросил, благодаря какой силе ты слышишь мои слова и понимаешь их.

— Да, что-то вроде этого, — с облегчением выдохнул он.

— Это бывает довольно часто. Закон моей матери не работает на тебе, потому что у тебя что-то не так с мозгами.

— Ага, — кивнул Гагарка, — я знаю. Я грохнулся с нашего фаллоса, когда в него попала граната, и, похоже, приземлился на голову. И сейчас мне как-то все равно, что Дрофа здесь и разговаривает со мной, хотя он дохлый. В старину, я знаю, такое бывало. И Сиськи, я о ней тоже не волнуюсь, хотя вроде бы должен. Я люблю ее, а этот парень, Тур, возможно, пытается залезть на нее прямо сейчас, но она все одно шлюха. — Гагарка пожал плечами. — Надеюсь только, он не сделает ей ничего плохого.

— Ты не можешь жить в этих туннелях, Гагарка, мой ночемолец. Здесь нет еды, для тебя.

— Я и Дрофа, мы попытаемся сбежать отсюда, как только я найду его, — пообещал Гагарка.

— Если бы я вселился в тебя, я бы смог тебя вылечить.

— Давай, вперед.

— Но, Гагарка, мы будем слепыми. Слепыми, как я. У меня никогда не было своих глаз, и поэтому я не смогу глядеть твоими. Но я пойду с тобой, поведу тебя и, если смогу, использую твое тело, чтобы вылечить тебя. Погляди на меня, Гагарка.

— Не на что глядеть, — запротестовал Гагарка.

Но было: запинающийся свет наполнил его такой надеждой, такими удовольствием и ощущением чуда, что Гагарка согласился бы не видеть больше ничего, если бы мог видеть его вечно.

* * *

— Если ты действительно патера Шелк, — сказала ему юная женщина на баррикаде, — они убьют тебя в ту же минуту, как только ты шагнешь отсюда.

— Нет шаг, — пробормотал Орев и повторил: — Нет шаг.

— Вполне возможно, — уступил Шелк. — На самом деле почти наверняка убьют, если ты не захочешь мне помочь.

— Если ты Шелк, тебе ничего не надо просить у меня или моих людей. — Она тревожно оглядела худое аскетическое лицо, освещенное ярким небосветом. — Если ты Шелк, ты — наш командир, и даже генерал Мята должна выполнять твои приказы. Просто прикажи нам, и мы будем обязаны сделать все, что ты нам скажешь.

Шелк покачал головой:

— Я — Шелк, но я не могу это доказать. Если ты будешь искать кого-нибудь, кому ты доверяешь и кто знает меня, это займет времени больше, чем у меня есть; так что, вместо этого, я прошу тебя. Предположим — хотя я клянусь тебе, что все наоборот! — что я не Шелк. Тогда я — и это, конечно, чистая правда — бедный молодой авгур, который нуждается в твоей помощи. Если ты не