Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

мужчина, который мог быть тем, кто говорил с ним после теофании Киприды; они воткнули ножи друг в друга.

— Патера! — Тот самый скрипучий голос, который отвечал Лиане.

— Что такое, сын мой?

— Быстрее, сюда!

Он пустился рысью, хотя и не без возражения со стороны щиколотки.

Этот, самый нижний, склон Палатина казался очень крутым, когда Шелк в любое мгновение ждал выстрела; сейчас он вообще не заметил уклона.

— Сюда. Хватайся за руку.

Редут гвардейцев достигал только половины высоты баррикады мятежников, хотя (как заметил Шелк, вскарабкавшись на верхушку) был существенно толще. Почти отвесный фасад и ступеньки сзади, чтобы труперы могли стрелять поверх редута.

— Сюда, — сказал тот, кто помог ему. — Я не знаю, как долго он протянет.

Шелк кивнул, тяжело дыша после подъема и боясь, что сорвал швы с легкого.

— Отведи меня к нему.

Трупер спрыгнул с мешка-ступеньки; Шелк, более осторожно, последовал за ним. И здесь тоже кое-кто спал — два десятка вооруженных гвардейцев лежали на улице, завернутые в одеяла, вероятно зеленые; однако в небосвете они выглядели черными.

— Эти, снаружи, собираются броситься на нас, верно? — спросил трупер.

— Нет. Я бы сказал, что не сегодня ночью — возможно завтра утром.

Трупер хмыкнул:

— Пули пробьют их баррикаду насквозь. Я оглядел ее, и там много мебели. Всякое старье, и доски не толще твоего большого пальца. Я — сержант Саламандра.

Они пожали руки.

— Я подумал о том же самом, когда карабкался на нее, сержант, — сказал Шелк. — Но там есть и более тяжелые вещи, хотя даже стулья и все такое могут закрыть вам обзор.

— У них нет ничего, что бы я хотел увидеть, — фыркнул Саламандра.

Зато этого нельзя было сказать о гвардейцах, как понял Шелк, поглядев за поплавок. На перекрестке, в ста шагах от вершины холма, стоял талос, его огромная клыкастая голова (настолько похожая на голову того талоса, которого он убил под святилищем Сциллы, что можно было считать их братьями) поворачивалась из стороны в сторону, по очереди наблюдая за каждой из улиц. Лиана очень бы заинтересовалась, если, конечно, она еще не знает о нем.

— Сюда. — Саламандра открыл дверь одного из темных магазинов; его голос и хлопнувшая дверь зажгли огоньки. Внутри труперы, снявшие с себя части брони и более-менее перевязанные, лежали на одеялах на мозаичном полу. Один простонал, проснувшись от шума или света. Двое других, казалось, не дышали. Шелк встал на колени перед ближайшим и пощупал его пульс.

— Не ему. Сюда.

— Им всем, — сказал Шелк. — Я собираюсь принести Прощение Паса им всем по одному, а не всем вместе. Для этого нет никакого оправдания.

— Большинство уже получило его. Как этот.

Шелк посмотрел на сержанта, но, глядя в тяжелое неприятное лицо, не смог сделать вывод насчет правдивости его слов. Шелк встал:

— Я полагаю, этот человек мертв.

— Да, и мы уберем его отсюда. Сюда. Этот еще нет. — Саламандра подошел к человеку, который стонал.

Шелк опять встал на колени. Кожа раненого оказалась холодной на ощупь.

— Сержант, ты заморозил его.

— А ты что, доктор?

— Нет, но я знаю кое-что о том, как ухаживать за больными. Авгур обязан.

— Нет рана. — Орев прыгнул с плеча Шелка на грудь раненого. — Нет кровь!

— Оставь его, ты, глупая птица.

— Нет рана, — опять свистнул Орев. — Нет кровь!

Лысый человек не выше Лианы вышел из-за одной из пустых витрин. Хотя он держал в руке карабин, на нем не было ни брони, ни формы.

— Он… он нет, патера. Не раненый. По меньшей мере, у него нет… я ничего не нашел. Мне кажется, что у него сердечный приступ.

— Неси одеяло, — сказал Шелк Саламандре. — Два одеяла. Немедленно!

— Я не подчиняюсь приказам каждого гребаного мясника.

— Тогда его смерть будет на твоей совести, сержант. — Шелк вынул из кармана четки. — Принеси два одеяла. И три будет не слишком много. Наверняка твои люди, наблюдающие за мятежниками, смогут поделиться ими. Три одеяла и чистую воду.

Он наклонился над раненым; четки положенным образом свисали с правой руки.

— Именем всех богов ты прощен, сын мой. Я говорю от имени Великого Паса, Божественной Ехидны, Жгучей Сциллы, Чудотворной Молпы… — Имена слетали с языка, каждое со звучным эпитетом, имена пустые или нагруженные страхом. Пас, план которого одобрил Внешний, мертв; Ехидна — чудовище. Шелк говорил и помахивал четками, и все время ему мерещился призрак — но не доктор Журавль, а тот симпатичный жестокий хэм, который считал себя советником Лемуром.

«Монарх хотел сына, который должен был стать его наследником, — сказал фальшивый Лемур. — Сцилла имела такую же сильную волю, как и сам монарх, но была женщиной. Однако отец позволил ей основать наш город и много других. Она основала и Капитул, пародию на государственную религию ее собственного витка. Королева родила монарху еще одну девочку, но та оказалась еще хуже — великолепная танцовщица и искусная музыкантша, она была подвержена приступам безумия. Мы называем ее Молпа. Третий ребенок, мальчик, оказался не лучше первых двух, потому что был слеп, с рождения. Он стал Тартаром, тем самым, которому вы поручили заботиться о себе, патера. Вы считаете, что он может видеть без света. Но правда в том, что он вообще не может видеть дневной свет. Ехидна опять забеременела и родила еще одного мальчика, здорового, который унаследовал мужское безразличие отца к физическим ощущениям остальных, но довел его почти до безумия. Сейчас мы называем его Гиераксом…»

И этот мальчик, над которым он наклонился и рисовал знаки сложения, был почти мертв. Возможно — только возможно, — он может почерпнуть из литургии утешение и даже силу. Боги, которым он молится, могут быть недостойны его — или любого другого — молитвы; но, безусловно, сама молитва может считаться чем-то, может что-то весить на некоторых весах. Так должно быть, или Виток сошел с ума.

— Внешний тоже прощает тебя, сын мой, и поэтому я говорю и от его имени. — Последний знак сложения, и все. Шелк вздохнул, содрогнулся и убрал четки.

— Другой их не говорил, — сказал ему гражданский с карабином. — Последние слова.

Шелк так долго ждал и боялся этого замечания, что сейчас испытал что-то вроде освобождения.

— Многие авгуры считают Внешнего младшим богом, — объяснил он, — но не я. Сердце? Ты это сказал? Он слишком молод, у него не может быть болезни сердца.

— Его зовут корнет Маттак[10]. Его отец — мой клиент. — Маленький ювелир наклонился ближе к Шелку. — Сержант убил того, другого авгура.

— Другого?..

— Патеру Мурена. Он сказал мне свое имя. Когда он закончил молитвы Пасу,