Княгиня Ольга. Истоки - Лада Отрадова

своей осени несколько лет я ходила по морю вместе с отцом и его соратниками. Переодевшись мальчишкой. И ни одного подозрения не вызвала, лишь раз спросили у отца, чего отрок-то вечно на горшке сидит, а не справляет нужду прямиком за борт, случайно тогда заметили… Тятенька рассказал слезливую историю, как через забор сынишка перелазил да порвал там себе всё в такие лохмотья и кровь, что сам-то никак не может привыкнуть к тому, что осталось от его мужества. С тех самых пор ничего не спрашивали у нас, в баню с собой вместе не звали и, тем паче, не догадывались ни о чём.

— Чем больше узнаю тебя, тем меньше понимаю, что за девица стоит передо мною, — смеётся, щуря зелёные, похожие на смарагды очи, юноша. — Рассуждаешь ты здраво, притвориться пареньком тоже сумеешь, но, всё равно, я вынужден настаивать на том, чтобы сопровождать моего нового дружка для его же безопасности. С маскировкой или без, на Торг отправляться в одиночку неразумно.

— Спасибо, дорогой друг. Твоё присутствие, несомненно, придаст мне её больше уверенности, — глаза Ольги чуть расширились и засияли от благодарности, а одновременно с этим сердце согрела и непоколебимая преданность товарища. — Отправимся в это приключение и изучим городской рынок вместе! Только вот… предупрежу Богуславу, что послала тебя на Торг за чем-нибудь, что любят знатные боярыни и купеческие жёны, — тут девушка растерялась. — А что им по душе может быть?

— Розовая вода?

— Точно, — обменялась знающими улыбками с собеседником дочь Эгиля. — Розовая вода. Ну что, Щука, давай мне шаровары свои, рубаху, кушак… а лучше два, чтобы я перси затянула. И обязательно что-нибудь прикрыть голову — волосы я уберу, но и так обезопасить себя не помешает.

Уже через полчаса она была во всеоружии!

Стоя перед средних размеров бронзовым зеркалом, варяжка весьма тщательно подошла к своему перевоплощению: перво-наперво она плотно затянула небольшие и упругие груди кушаком, а затем проворными пальцами застегнула пуговицы мешковатой рубашки, чтобы свести к минимуму любые следы изгибов девичьего стана.

Ольга надела крепкие шаровары, и, смерив отражение критичным взглядом серых глаз, цокнула языком: нет, не то. Повернулась задом и обернулась… и тотчас же заправила штаны в поношенные кожаные сапоги, дабы придать себе более мужественный вид, а также затянула пояс на талии.

Собрав большую часть волос в пучок, она надвинула на голову мышастый капюшон, из которого теперь выглядывали лишь отдельные пряди светлых волос, которые она небрежно растрепала. Что ж, работёнка почти окончена: осталось испачкать одну щеку спелой вишней, дабы добавить образу более неряшливый вид, да немного подвести и с помощью уголька сделать тёмные брови более широкими и выразительными.

— Здравствуй, Олав. Давно не виделись и, знаешь… Эти четыре года пошли тебе на пользу, — в шутку обратилась к юноше в зеркале дочь Эгиля и в довершение чуть нахмурилась. — Вот так гораздо лучше.

В последний раз взглянув на своё отражение, Ольга не смогла не отметить произошедшего преображения. Её некогда тонкие и изящные черты лица чуть погрубели, став походить на подростковую, мальчишескую несуразность, когда отрок уже умер, а молодой мужчина не родился — разве что, её утёнок вышел отнюдь не гадким.

— Удачи тебе, Ол… — прошептала девица, снимая с шейной гривны оставшиеся после взятки для Ари серебряные продырявленные дирхемы, четыре штуки. — Сегодня она тебе понадобится.

* * * * *

Жаркий июньский полдень сверкал пролитым вместе с солнечными лучами золотом; неторопливо заехавший на небесную красную горку — самый зенит — Ярило со своей колесницы смотрел вниз на узкие улочки с многочисленными лавками и шатрами.

В час полуденный Торг по-настоящему оживал и расцветал: в это время, когда купцы из дальних стран и местные торгаши выставляли лучшие свои товары на обозрение, а честной народ тёк реками к берегам Волхова, здесь можно было встретить, если повезёт, и самого посадника, и знатного боярина, и заморского гостя с берегов Рюгена или вовсе Хвалынского моря!

Однако вовсе не они, а пара юных, пока ещё безбородых пареньков вилявыми куницами выскользнула из калачного ряда с его пьянящим ароматом выпечки да кваса и решила как следует осмотреть ту часть рынка, где предлагали народу разные лекарства, амулеты и обладающие магическими свойствами камушки.

Рыжий юноша, что был чуть повыше, за руку увлёк своего спутника вперёд, к пузырькам со снадобьями да настоями, но тот остановился и застыл на месте, как вкопанный, у длинного прилавка с талисманами и оберегами. Серые очи его смотрели на подвеску изящной работы.

— Что, сынок, глаз положил на моё украшение? — усмехнулся старый одноглазый купец, левую половину лица которого прорезал по диагонали старый шрам. — По душе оно тебе? Что молчишь, как звать тебя?

— Олав он, — ткнул под бок локтём уставившуюся на золотой кулон в виде лебедя Ольгу Щука, а затем, на какую-то долю секунды призадумавшись, продолжил. — А я — Аскольд. Сыны купцов мы, варяжского рода. Отцы наши торгуют здесь по весне пушниной или янтарём.

— Коли так… — лукаво улыбается торговец. — То как зовут их, где стоят? Или какой у нас девиз в этом году, его только местные знают!

— Птица не сеет, не жнёт… — произнёс Олав, любуюсь подвеской в своей тонкой, в чём-то даже хрупкой, похожей на девичью руке. — А сыта живёт. Сколько хочешь за неё?

— Четыре куны или столько же дирхемов.

Продолжая пристально рассматривать затейливую побрякушку, светловолосый скандинав заметил сзади величавой птицы кое-что ещё помимо изящных линий и добротной работы ювелира. К удивлению торгаша и Щуки, из-за пояса последнего варяг достал кинжал, чьё лезвие нагрелось под лучами полуденного светила, и приложил кончик раскалённого клинка к задней стороне подвески.

Тотчас же место соприкосновения поплыло, а золото вокруг него расступилось, обнажая другой, чуть более красноватый, металл.

— Позолота это, а не злато. Латунью торгуешь, народ обманываешь? — вскидывает бровь сердитый Олав и хватает пронырливого старикашку за шиворот. — Что нам с ним сделать, Щу… Щуплый он такой, одной рукой на лопатки смогу положить за такую-то подделку!

— К посадниковым людям тебя отвести, чтобы выпороли да лавку закрыли? — включается в игру Щука, осторожно вернувший себе кинжал и теперь умело вертящий его в руке. — Или сначала перед другими купцами опозорить и чести лишить?

— Тихо, тихо, господа… — вжимается в свои же плечи шарлатан, искренне боясь взбучки от Олава и его товарища. — Давайте бесплатно отдам вам её, коли уж понравилась! А придёте завтра — ни единой подделки не увидите, Велесом клянусь!

— Нет, так дела не делаются, — пристально, сурово сверлит взглядом серых глаз его Олаф. — Задаром брать —