Княгиня Ольга. Истоки - Лада Отрадова

ответить, да замолкает: Милица лукаво щурится и кладёт ему на губы указательный палец:

— Тсс… не для разговоров я тебя сюда позвала, ой не для разговоров.

И Милица, в темноте найдя желанное своими беспокойными руками, оседлала могучего воина, будто коня, и принялась сама двигаться на нём, отчего никогда не видавший ничего подобного Ари издал протяжный стон. Впрочем, бывшая ещё минуту назад ласковой и мягкой рука властно накрыла его рот ладонью — привлекать внимание кого-то из служанок в женской части хором ключница не горела желанием — и удвоенным рвением продолжила ритмично то поднимать, то опускать свои округлые, соблазнительные бёдра.

Когда ночь подошла к концу, они с неохотой расстались, понимая, что время, проведённое вместе, было недолгим, а их отношения ради безопасности обоих лучше держать в секрете, если они хотят сохранить головы на плечах.

И память о том нежном свидании, драгоценном мгновении, до сих пор жила в сердце дружинника и приходила к нему в сновидениях длинными одинокими ночами.

* * * * *

Новая дверь — новая голова, куда вложит она несбывшиеся мечты о любви и подарит воссоединение с тем, кто при дневном свете не может быть рядом. Дрёма, легко ступив на пол просторного зала, закрывает свой рот ладонью, да глядит округлившимися, ставшими похожими на блюдца очами на Сверра.

Утомлённый погоней, терзаемый воспалёнными догадками и мыслями, хмельной от пива и вина, он заснул прямо у стола, упав на спину на устланный медвежьей шкурой пол. И даже будь у светловолосого младшего дружинника милая, суженая Сна ему бы не подсобила — её место уже было занятно.

Нагая, с бесплотным рыхлым белым телом, сотканным из тумана, на его груди сидит мара, одна из многих зловредных духов, что по ночам являются молодым хлопцам да девицам и душат их своими кошмарами. Косматые чёрные волосы призрака клубами дыма расползаются над тяжело дышащим во сне красавцем, а обеими когтистыми руками существо давит на его шею.

На миг замешкавшись, Дрёма всё же сквозняком улетучивается прочь — в этих хоромах нет больше для неё работы, мара же с обезумевшим взглядом грудной жабой наваливается всем своим весом на Сверра, что тянет к шее руки и кашляет, повторяя те же действия, что и в его дурном сне.

Закутанная в плащ с капюшоном фигура так близко!

Долговязый витязь протягивает к ней руку, дабы ухватиться за ткань, но как в безумной горячке преследуемый им человек останавливается… и по-совиному поворачивает на него голову, оставаясь при этом телом обращённым к дружиннику спиной!

Тускло освещённая мерцающими факелами улица наполняется зловещей темнотой, что словно становится густой и осязаемой, маслянистой на ощупь, а Сверр шокированно делает шаг назад, не сводя очей с окаянного незнакомца.

Глаза фигуры светятся холодным белым светом и с недобрым намерением сверлят его, словно буром. В руках фигура держит грубую веревку, скрученную и завязанную на скользящий узел — орудие мучений и погибели.

Сердце Сверра учащенно бьётся, когда он осознал не саму грозящую ему опасность, а того, от чьего лица она исходит.

Не в силах пошевелиться или защитить себя в подобном параличу оцепении, скандинав в ужасе наблюдает, как приближается фигура в капюшоне, как гулким эхом по узкой улочке разносятся её шаги подобно призрачной мелодия зловещих барабанов.

Тук! Тук! Тук…

Голос предвестника смерти — леденящий душу шёпот, от которого по спине пробегают мурашки, твердит:

— Ты слаб, немощен и слаб. Ты был бы никудышным воином и позором для отца.

На застывшую как истукан жертву он набрасывает свой аркан и с силой затягивает его, но в тот момент, когда удушающая хватка смертельными объятиями сомкнулась на его горле, Сверра наполняет невиданная сила. С могучим рёвом он разрывает верёвку и срывает с призрачного душителя его накидку, его маску, за которой скрывается истинное лицо напавшего на Вепря негодяя.

Всё так, как он и думал, как было в его подозрениях, что от хмельных напитков становились всё сильнее и ярче. Длинные и тёмные, почти чёрные, волосы; очерченные скулы, наглый, даже презрительный взгляд карих глаз — на него смотрел его бывший товарищ и брат по оружию.

Да и могло ли быть иначе с учётом брошенных ему во время погони вслед слов? Мог ли кто-то вот так мастерски орудовать удавкой, словно та была продолжением его собственного тела, как рука или глаза?

А потом Лют растаял в сумраке ночного города, оставив от себя лишь одинокую игрушку в виде деревянного коня, что одиноко лежала на утрамбованной шагами тысяч прохожих новгородцев земле. Игрушку, с которой булгарин никогда не расставался и всегда держал у своего сердца как напоминание о младшем братишке.

Сверр проснулся от ощущения внезапной свободы в наполненной воздухом груди, обливаясь потом и задыхаясь.

Осмотрелся по сторонам — всё та же комната с винными кувшинами и едой, что им преподнёс спасённый Вепрь несколько часов тому назад. Словно и не было никакой тёмной улицы, словно и не являлся ему во сне лютый сотоварищ по дружине.

Блондин схватился за грудь — сердце его всё ещё билось так, что вот-вот готово было выпрыгнуть наружу из плена рёбер. Остатки кошмара не покидали мысли, преследуя и напоминая о тьме, способной поглотить даже самые храбрые души.

Одной из этих душ был и Лют.

* * * * *

Бодрствует этой звёздной ночью в доме Гостомысла лишь воевода. Так и не сумев успокоиться после явившегося ему в священной дубраве образа всепоглощающего пламени, что воплотилось в сотканной из огненных языков человеческой фигуре, он твёрдо был намерен ещё раз спросить совета у богов и стать ближе к разгадке послания небожителей.

Вещий Олег садится на пол напротив глиняной курительницы и поджигает покоящиеся там высушенные ароматные травы пламенем от свечи. Когда пелена от горящих трав заполняет собой всю тесную комнатушку, дядя князя делает глубокий вдох и позволяет испарениям проникнуть внутрь его тела, с током крови разнося сокрытую в тонких струйках дыма древнюю как сам мир силу.

Стены комнаты оживают и начинают трястись, и на них, словно на холсте, появляются движущиеся тени различных животных. Каждая из этих химер, согласно представлениям живущих в новгородских землях ильменских словен, представляла собой символ тех или иных пороков, свойственных человеку.

Первым по стене проползает, жужжа парой крылышек и словно в предвкушении чего-то нехорошего потирая передними лапками друг о друга, чёрный призрак крохотной мухи. То — быстротечность жизни и склонность сбиваться с истинного пути, отвлекаться на ненужные мелочи и не замечать