Другие цвета - Орхан Памук

В 1970-х годах, когда политический террор и жестокие заказные убийства достигли их нынешнего уровня, Четин Алтан обратил внимание на еще один недостаток, который и является предметом нашего рассмотрения сегодня.

«В Турции детективы не получили такого распространения, как в Англии, в Америке и во Франции. Изящно спланированные убийства оказали большое влияние на литературу, театр и кинематограф этого общества, что привело к появлению большого количества талантливых мастеров детективного жанра.

Но в таких аграрных, ориентированных на деревню обществах, как наше, не существует интеллектуальных убийств. Здесь потерявший от ревности голову муж, схватив нож, крошит им жену — тем дело и кончается. Или кто-то, завидев своего кровного врага, выпускает ему в голову все содержимое обоймы своего пистолета. А еще в деревне, где конфликтуют из-за земли или права на воду, есть обычай схватить двустволку и залечь в засаде. Каждый знает, кто, кого и по какой причине убил. Эти топорные и примитивные преступления не могут вдохновить наших писателей, и поэтому у нас так плохо развит жанр детективной литературы».

Прочитав эти строки в первый раз, мы не можем не получать удовольствия от прямоты автора, от его остроумия и юмора, и, наверное, поэтому мы склоняемся к тому, чтобы согласиться с доводами Алтана, ведь нам совершенно нечего возразить. Правда, здесь можно упомянуть сицилийского писателя Леонардо Шаша, который с большим успехом описывал в своих детективных романах похожие деревенские убийства. Можно также вспомнить множество преступлений, совершенных на Западе с той же грубостью, так же «топорно и примитивно», которые вдохновляют и даже являются необходимой составляющей очень многих романов, весьма популярных в Европе. Через некоторое время после того, как была опубликована эта статья, Четин Алтан написал серию коротких детективных рассказов, подобных тем, что были очень популярны на Западе в годы становления жанра детективного романа. Благодаря этим рассказам в стиле «Тайны отца Брауна» Честертона он отказался от своей чрезвычайно детерминистической идеи о том, что общество не дает писателю необходимого жизненного опыта и материала, чтобы писать детективные романы.

Но мне хочется остановиться на другом его утверждении: «Каждый знает, кто, кого и по какой причине убил». Если вспомнить, что это не всегда верно, а многие преступления совершаются в надежде на то, что они никогда не будут раскрыты, сразу становится понятно, что это утверждение не правомерно. За четыре столетия до того, как Четин Аптан заговорил о том, что нашей культуре не хватает интеллектуальных нераскрытых убийств, Османское государство в период, который историками старой формации принято называть «классическим», было так озабочено такими убийствами, что предпринимало серьезные попытки внести изменения в судебную систему. Шейх-уль-ислам[22] Эбуссууд-эфенди, один из главных правовых авторитетов во времена султана Сулеймана Кануни[23], чьи судебные решения — фетвы — уже сотни лет считаются «классическими» в западном понимании этого слова и влияют на судебные постановления и сегодня, часто слышал вопрос о том, кто должен выплачивать компенсацию за нераскрытое убийство.

ВОПРОС: Четыре деревни враждуют между собой, и кто-то неизвестный убил дубиной одного человека. Кто тогда будет выплачивать отступные за кровь?

ОТВЕТ: Жители деревни, которая ближе всего к месту преступления.

ВОПРОС: Если рядом с определенным городом убили человека, а убийца не найден, кто выплачивает отступные за кровь? Весь город или те, кто живет в домах, до которых могли донестись крики жертвы?

ОТВЕТ: Те, кто живет там, где могли быть слышны крики жертвы.

ВОПРОС: Если труп будет найден в каком-нибудь богоугодном заведении, принадлежащем определенной мечети, и убийцу не найдут, кто выплачивает отступные за кровь?

ОТВЕТ: Те, кто живет поблизости от здания, где могли быть слышны крики жертвы. А если поблизости никто не живет, тогда выплачивает казна, иными словами государство.

Из этого примера ясно, что османское уголовное право было озабочено проблемой нераскрытых убийств и что государство сознавало свою ответственность, в том числе и материальную, в подобных случаях, если возложить ее на определенных граждан представлялось невозможным. Если человек отказывается сознаваться в своей вине, он должен был сам раскрыть убийство. Это создавало возможность обвинения в любом убийстве, произошедшем поблизости, — что является полной противоположностью сегодняшней городской жизни. Чтобы не быть обвиненным в преступлении, которого не совершал, человеку нужно было быть постоянно начеку и прислушиваться к каждому звуку и движению, что уже говорит о паранойе. Нетрудно предположить, что все старались предотвращать преступления или с огромным рвением искали убийцу, так как каждый понимал, что его могут обвинить в преступлении, совершенном в его квартале. Можно представить, как в такой обстановке все подскакивали, прихватив топор, полено или нечто подобное, стоило раздаться хотя бы каким-нибудь крикам. С моей точки зрения, в Стамбуле, население которого сегодня насчитывает примерно десять миллионов человек, все еще остались подобное понимание ответственности и тревога (если хотите, можете считать это остатками страха, что придется платить откуп за кровь), которую оно вызывает. Можно предположить, что, например, Достоевский одобрил бы подобную идею коллективной ответственности.

Но давайте не будем никого вводить в заблуждение: современный Стамбул и современная Турция являются одними из мировых лидеров по количеству заказных убийств, организованных государством, не говоря уже о систематических применениях пыток, нарушении свободы самовыражения и безжалостных нарушениях прав человека. По сравнению с такими странами, как Нигерия, Корея или Китай, известными своей небрежностью в соблюдении прав человека, в Турции, по крайней мере, существует достаточно сильная демократия, чтобы дать возможность избирателям отстранить от власти неугодное народу правительство. Легко понять, что большинство участников выборов крайне не заинтересовано в соблюдении прав человека. Труднее всего объяснить, как люди, которые не могут спокойно воспринимать юридическую ответственность за совершенное по соседству убийство, введенную четыреста лет назад, способны оставаться совершенно безразличными к тому, что в соседнем доме могут допрашивать, пытать и избивать человека либо запрещать книги.

Я хочу только указать на эту ситуацию. Мне не очень хочется пытаться исследовать или объяснить ее. По всей вероятности, потому, что мне не хочется объяснять один недостаток другим. Во всем этом есть что-то такое, что убивает в нас поэзию. А иногда умолчание предполагает, как однажды выразился Сэмюэл Беккет, не то, что «сказать нечего», а наоборот, что «есть много чего сказать».

Именно в таких ситуациях я очень хорошо понимаю, почему Тургенев хотел забыть о России и всех ее проблемах, почему он уехал в Баден-Баден и полностью посвятил себя жизни, в которой России не было места, почему он бранил тех, кто хотел поговорить с ним о проблемах России (как в одном его известном рассказе), говоря им, что абсолютно безразличен к России и старается как можно скорее о ней забыть. И это несмотря на то, что я очень часто думаю о том, что лучше всего остаться в Турции, закрыться в комнате и отправиться в путешествие по моему миру воображения, имея неопределенное намерение когда-нибудь написать книгу. На самом деле я именно так и поступал с 1975 по 1982 год, когда политическая жестокость, заказные убийства, давление государства, пытки и запреты в Турции достигли своего апогея. Закрыться в комнате, чтобы писать рассказы либо новый роман, полные аллегорий, неопределенности, умолчания и неясных голосов, конечно же, лучше, чем писать новую историю о наших недостатках, которые можно объяснить другими недостатками. Чтобы отправиться в такое путешествие, нет необходимости точно знать, куда идешь; достаточно знать, где не хочешь оказаться.

Давайте остановимся немного на той комнате, о которой я только что упоминал, говоря, как я работаю с аллегориями и неясностями. Есть роман французского писателя Гастона Леру, ставшего популярным в последние годы своим романом «Призрак оперы», переведенным на турецкий как «Тайна желтой комнаты». Этот роман почитается любителями детективной прозы как первый и самый блестящий пример «убийства в запертой на ключ комнате». Комната, в которой произошло убийство, заперта на ключ, внутри — труп и определенное количество подозреваемых. После убийства некто, обладающий талантом решать головоломки, проверяет улики и устанавливает причину убийства. Семьдесят лет спустя после того, как Гастон Леру написал «Тайну желтой комнаты», испанский писатель Мануэль Васкес Монтальбан написал книгу под названием «Убийство в центральном комитете», доказав, что возможности этого жанра не исчерпаны. Закрытая комната в этом политическом романе — это комната собраний некой партии, очень похожей на Испанскую Коммунистическую партию, и когда в ней гаснет свет, убивают генерального секретаря партии. Какую бы форму ни принимал такой детективный роман, убийство в закрытой комнате предполагает четкое представление о преступлении, правосудии и наказании. Следователь, вошедший комнату после убийства, обычно представляет государственное правосудие и исполнительную власть, он допрашивает поочередно всех подозреваемых. Этот допрос навевает читателю мысли об индивидуальной ответственности перед центральной властью, окружающей нас, за совершенные нами преступления. Закрытая комната — лучший способ передать идею, что мы больше не несем ответственности и не виновны как сообщество, как квартал или как община. Мы либо сами виновны в этом, либо не виновны вообще. Этот мир, в котором мы ответственны только перед государством за наши преступления, — совершенно не тот мир морали и нравственности, который представлял Достоевский.