Коридоры власти - Чарльз Сноу

— Думаю, — ответил Роджер, — вы правы. Наверно, дело в этом.

Сказано было равнодушно. Продолжал Роджер уже нетерпеливо, с нажимом:

— Спасибо за информацию. Нам нужно было знать.

Он имел в виду, знать нужно было не только правы ли мы, но и, если правы, кто наши враги. Одним-двумя несогласными из своей партии Роджер мог легко пожертвовать, но тридцать — сорок несогласных (особенно из категории весомых) — это конец.

Был вариант повести себя в стиле Коллингвуда и его коллег, то есть отрицать всякие свои намерения. На миг Роджер этим вариантом соблазнился. Но только на миг. Он давно все решил.

Он принялся взвешивать шансы, оценивать наши источники информации. С кнутами он в тот день намеревался говорить, с друзьями по партии — тоже. Проблема в том, все так же резонно продолжал Роджер, что мятеж больше тянет на переворот. Никто не прислал покаянного письма, никто не заявил о несогласии в открытую. Надо было и нам шифроваться. Наверно, моим друзьям из оппозиции что-то известно. Да и прессе тоже.

— Займитесь, Льюис, выясните, — бросил Роджер. Будто его самого дело лишь краем касалось, будто он о моем благополучии пекся.

Примерно то же самое я услышал от члена правительства из оппозиции, которого еще по Кембриджу помню, и от журналиста, который повел меня в «Эль вино» на встречу с двумя парламентскими корреспондентами. На следующий день у меня было что сообщить Роджеру — не в качестве абсолютной истины, но и не на уровне сплетен.

Да, подтвердили парламентские корреспонденты, подозрение небеспочвенно. Имел место сговор (один корреспондент заявил, что ему даже известно это место) группы членов оппозиции с группой консерваторов. Члены оппозиции в основном были из ультраправого крыла лейбористской партии, хотя не обошлось без пары пацифистов и сторонников разоружения. Я стал выпытывать фамилии консерваторов или хотя бы их количество. И наткнулся на глухую стену непонимания. Мало, полагал один из информантов, пожалуй, двое-трое. Кто их считал. Один из них — и это известно доподлинно — тот самый молодой человек, который озвучивал парламентский запрос относительно речи Броджински. «Ненормальные», — повторял корреспондент в шумном пабе, не забывая угощаться и с интонацией, применяемой к самым точным определениям.

Сама по себе новость была нейтральная. Мы ожидали куда худшего, и теперь, казалось бы, могли успокоиться. Впрочем, Роджер усмотрел свой смысл. «Мы с вами взрослые люди», — заявил он недавно. Но одно дело — подозревать предательство, пусть малое, и совсем другое — узнать, что не ошибся в подозрениях. Роджер злился на меня как на вестника. Еще больше он злился на себя.

— Надо было чаще с дураками пить, — бушевал Роджер. — Надо было давать им почувствовать свою значимость. А я не пил и не давал. Дураки такого не прощают.

В тот вечер он переступил через себя. С Томом Уиндхемом проторчал в курительной несколько часов и предпринял несколько попыток сойти за компанейского парня. «Старик первый раз на моей памяти промахнулся», — озадаченно прокомментировал назавтра Том Уиндхем. Вот Роджер, представил я, топчется посреди комнаты, взглядом заискивает перед знакомыми, опрокидывает очередную пинту пива — словом, тщится найти в себе задатки, которых нет по определению. Роджер кто угодно, только не «компанейский парень». Он так и топтался бы, нелепый и благодарный знакомцу из легковесов, совершенно бесполезному со своей моральной поддержкой, если б Уиндхем его не увел, как медведя с ярмарки.

Роджер потерял голову. Но через двадцать четыре часа нашел ее. Он встретил мой взгляд, позволил мне заметить, что он несколько выбит из колеи. После фиаско в курительной комнате Роджер снова делал то, что должен был делать. Один наш сторонник организовал заседание оборонного комитета от депутатов без правительственных постов. На этом заседании никто даже не заподозрил, что Роджер в принципе мог хоть на вечер разувериться в своих силах. Скажи кто-нибудь этим людям, что Роджер недавно давился вакуумом собственной неуместности, — они бы не поверили.

Замелькали сообщения, что Роджер «в теме», «в форме» и «вернулся». Я сам видел одного из журналистов-информантов сразу после этого заседания. Он вроде бы непринужденно болтал со смазливым, румяным депутатом.

Было время, когда многие, и я в том числе, из одной любви к искусству занялись бы сличением сведений и выявлением источников. Теперь беспристрастности поубавилось. Что само по себе хорошо.

Я повел своего журналиста в «Эль вино». Его оптимизм и желание взбодрить ближнего подвигли этого ближнего изрядно проставиться. Да, Роджер силен. Этого только смерть из игры исключит, было замечено с профессиональной белой завистью. После очередного бокала журналист заговорил о врагах Роджера. Их четверо, от силы пятеро — по пальцам одной руки пересчитать можно. Подставные лица. Несколько раз прозвучало слово «ненормальные», теперь в качестве подкрепления его уверенности, осведомленности и прозорливости, в которых мне отказано.

Глава 2

О пользе денег

Воскресным днем такси везло меня по безлюдным уютным кембриджским улочкам, через мост, вдоль Бэкс[16], к дому моего брата. Где ждал еще и Фрэнсис Гетлифф. Я приехал не просто поговорить, однако мы довольно долго просидели у камина в гостиной. Отделанные бронзой двери были открыты, через дальнее окно виднелся старый вяз на фоне закатного неба.

— Должен заметить, — сказал я, — вид весьма умиротворяющий.

Мартин, всегда скупой на мимику, усмехнулся и передразнил:

— Должен заметить.

— Что заметить, Мартин?

— Помнишь, как тебя бесила именно эта фраза об умиротворяющем виде из уст больших лондонских боссов, которые к тебе в колледж приезжали?

Мартин настроился язвить. Рассказал о репрессивном новом главе колледжа.

— Отдельные наши, — заявил Мартин, — боятся к нему в кабинет зайти, предпочитают письма писать. — И снова усмехнулся. — Ты, Льюис, будто в другом мире живешь.

Жаль, у нас в Уайтхолле нет поддержки в лице моего брата. Мартин человек жесткий, жестче Фрэнсиса, для политической борьбы приспособлен лучше едва ли не всех моих знакомых политиков. Странно, что именно он стал одним из немногих ученых, принесших карьеру в атомной энергетике в жертву спокойной совести. Мартин променял великие открытия на пыль колледжской канцелярии; похоже, здесь его карьера и закончится. Ему сейчас сильно за сорок; подозреваю, настороженное выражение лица, особенно глаз, сохранится у него до старости. Впрочем, вид у Мартина не только и не столько отчужденный, сколько довольный.

Его жена Ирэн принесла чай. В молодости она немало почудила, заставляла Мартина мучиться ревностью. Теперь время и с ней сыграло грубую свою шутку. Ирэн безобразно растолстела, ни дать ни взять человечек из рекламы автомобильных шин «Мишлен». Перед войной, когда мы познакомились, она, честное слово, фунтов на пятьдесят — шестьдесят меньше весила. Зато смеется по-прежнему как кокетливая девчонка. Полнота ее не смущает, Мартин давно доказал, у кого в одной отдельно взятой семье воля сильнее, Ирэн наконец поняла, что ей только ее муж нужен, и вот тоже довольна и счастлива.

— Козни строите? — обратилась она ко мне. Со мной Ирэн всю жизнь ведет себя почти как с Мартином — верно, решила, раз одного брата знает, то и другой как на ладони, и вообще мы оба далеко не такие уравновешенные, какими кажемся.

— До козней пока не дошло, — скокетничал и я.

За чаем, только чтобы оттянуть исполнение своей миссии, я спросил Фрэнсиса о Пенелопе.

— Как раз на днях письмо от нее пришло, — вздрогнул Фрэнсис.

— И чем она занимается?

— Это я и сам хотел бы знать.

Вид у Фрэнсиса был смущенный.

— Ну а что она пишет? — вмешалась Ирэн.

— Право, я в полной растерянности, — сказал Фрэнсис.

Оглядел нас по очереди, подумал.

— Сейчас прочту. Сами судите.

Достал из кармана конверт, очки (у Фрэнсиса дальнозоркость) и начал читать. Он читал так, будто письмо написано как минимум по-этрусски, то есть современной науке известны лишь некоторые слова:

«Дорогой мой папочка.

Пожалуйста, будь спок. Я совершенно довольна, совершенно счастлива. Тружусь как пчелка, и с Артом все замечательно, правда, планов мы не строим, но, может, он приедет со мной летом — он пока не решил. Пусть наши отношения тебя не беспокоят, нам просто хорошо вместе, мы не заморачиваемся насчет свадьбы, так что хватит меня допрашивать. По-моему, вы с мамой помешаны на моей чести.

Я тут познакомилась с отличным парнем, Брюстером (это имя, а не фамилия!), он ужасно танцует, но ведь и я ужасно танцую, так что это удобно. У его отца три ночных клуба в Рено, но Арту я об этом ни словечка!!! В любом случае это несерьезно, просто развлечение. Может быть, в выходные поеду к родителям Арта, если денег заработаю. Мне иногда хочется самой за себя платить.