Походные письма 1877 года - Николай Игнатьев

Веллеслей вернулся, пробыв с женою около 10 дней в Лондоне{51}. Счастливец! Он привез мне поклон от Салисбюри. Уверяет, что королева и Дизраэли миролюбивы, но что общество английское крайне враждебно настроено: тори за то, что мы бьем турок, виги - что даем резать христиан, взявшись их защищать. Все будто бы желают войны с нами из-за Константинополя, и последние неудачи наши возобновили веру в силу Турции и надежду на ее возрождение. Англичане нас убеждают (!) вести решительную войну и, одержав победы, доставить возможность побудить турок к миру еще в нынешнем году. Английский кабинет опасается, что в будущем ему уже невозможно будет оставаться нейтральным. Все убеждает нас, что нам необходим быстрый успех, а штаб Действующей армии спит, и на Кавказе бездействуют. Все собственными руками портим. Одна надежда на Бога, он не оставит верующий русский народ, ополчившийся за крест и окруженный изменниками, крамольниками, эгоистами, себялюбцами! Напрасно называешь ты моим идеалом Карновича*. Увы, он далеко от мною желаемого и не выкупает качествами человеческими недостатков характера и ума! Ты достаточно меня знаешь, чтобы не ошибиться в понимании чувства и принципов, руководящих мною в жизни.

Мне Веллеслей не смел говорить угрожающие вещи, зная, что я тотчас же отвечу как следует, но другим он сказал, что в Англии готовят 60 тыс. войск, да еще из Индии хотят привести 50 тыс., в случае, если мы будем угрожать Константинополю. В обществе и в публике очень возбуждены против нас, в театрах требуют, чтобы играли "Боже царя храни", чтобы всякий раз освистать, а затем заставляют играть турецкий гимн, покрывают его аплодисментами. Бедная Мария Александровна и английский союз! Шувалов никогда не доносил, что до того дошло общественное настроение, а обязанность посла употреблять все средства для противодействия дурному направлению и для приобретения своему отечеству благорасположения публики и людей с весом. В Англии еще недавно была русофильская партия. Шувалов уцепился в одного Дерби вместе с графинею, и вообразил, что достаточно. Судя по всему, вывожу заключение, что нам нужно во что бы то ни стало кончить войну до ноября. Теперь Англия к войне не готова, но приготовится к весне. Теперь парламент закрыт, все разъехались и будут поглощены охотою до поздней осени. Но в декабре агитация против нас усилится и может принять угрожающие размеры, когда пред Рождеством или тотчас после соберется краткая сессия парламента. Все должно быть нами покончено до этого времени. Главнокомандующий этого не понимает, но государь, кажется, разделяет это мнение.

Скобелев с отрядом занял хорошую позицию в 10 верстах от Ловчи и укрепляется. Я имел случай видеть его письмо к отцу. Весело читать - так он не сомневается, что побьет врага, так разумно и энергично готовится, так доволен своими солдатами, высоко ценя достоинство русского воина.

Что меня более всего смущает, это несостоятельность нашей администрации. Везде воровство, неумелость, грубость, необразованность и стремление выслуживаться, угождать начальникам и лишь на глазах высших показываться. Уполномоченные Красного Креста (Муравьев и др.) убедились, что госпиталь в Павлове был образцовым, точно так же как и другой госпиталь в Беле, пока лишь государь там был и навещал больных! Как мы уехали - уход за больными изменился, и их почти не кормили, а деньги Красного Креста оставляли в своих карманах, когда их выдавали в помощь к средствам госпитальным. Муравьев привез в один из них табак опорто, коньяк и пр. для офицеров и зашел на другой день спросить у самих раненых, раздали ли им приношение Красного Креста. Оказалось, что нет и что смотритель отправил все это в свой склад на хранение! Нужна еще трость Петра Великого!

Я прихожу в уныние, глядя на бессмысленное расхищение местных средств Болгарии. Эта богатая страна могла бы прокормить легко не только всю нашу армию, но и двойное число войск. А между тем предвижу, что нам придется голодать, да еще, пожалуй, и болгар мы поморим с голоду. Траву великолепную не косили вовремя и не делали сенных запасов. Хлеба на 3/4 полей остались не снятыми или были бестолковым образом употреблены на корм кавалерии и лошадей обозов и парков. Теперь осталась одна кукуруза, сбор которой должен начаться на этих днях. Верх стеблей кукурузы (сладкий) употребляется в Америке на корм лошадей. Плод кукурузы мог бы быть употреблен в пищу войскам. Никаких мер не употребляется для обеспечения за нами этого последнего источника продовольствия (останется лишь рис в долине р. Марицы, но надо еще туда дойти), несмотря на мои вопли и предостережения. Теперь за это было взялся князь Черкасский, так же жалующийся на бездействие штаба. Время проходит в разговорах, подавании записок, справок и пр., а ровно ничего не предпринимается.

Предвижу, что неумелое ведение войны, неудовлетворительность администрации, а, главное, опасность вмешательства Европы, которое могло быть предупреждено лишь быстротою действий и успехов наших, принудят нас заключить мир с Турциею на условиях весьма умеренных, совершенно иных, нежели предполагалось в Плоешти. "Игра не стоила свеч", а в особенности драгоценной русской крови. Придется ограничиться постановлениями конференции с добавком разве вознаграждения нам за издержки. Мне не хотелось бы приложить свою подпись к подобному договору, то есть такому, который не изменил бы существенно положения христиан в Турции и России на Востоке. Но предвижу, что чем неблагоприятнее будут обстоятельства, тем более захотят, чтобы я вел переговоры с турками, предоставив потом Горчакову хорохориться на европейской конференции и ссылаться, что он не мог ничего лучшего добыть, потому что генерал Игнатьев "мол, сделал уже уступки туркам!".

Сейчас дали знать, что Мегмед Али прислал парламентера (со стороны наследника), имеющего сообщить что-то важное самому главнокомандующему. Его везут сюда. Посмотрим.

Вурцель (он страдает аневризмом и... Черкасским) выпросился в Россию и едет чрез Казатин. Ему передаю это письмо вместо фельдъегеря. Обнимаю вас тысячекратно. Целую твои ручки, бесценная Катя, и ручки добрейшей матушки. Вам теперь скучнее будет без Екатерины Матвеевны. Благословляю деток. Твой любящий муж и верный друг Николай.

No 30

Без дневника

No 31

20 августа. Горный Студень

Мне довелось сопровождать государя в госпиталь, расположенный за противоположною нам (по отношению к оврагу) частью дер. Горный Студень по направлению к Плевне в версте от нашего бивака, видеть и разговаривать с раненными под Шибкою - орловцами и брянцами. Что за молодцы и что за славный и разумный народ наши солдатики. Все только об одном и думают, как бы поскорее выздороветь и вернуться в бой "против турки", к полку, к товарищам. Тужат о смерти генерала Дерожинского, отзываются с удивительным великодушием о враге, хвалят храбрость "братушек" - болгар и уверены в конечном успехе. Я спросил одного из раненых солдат Брянского полка, почему больше раненых и убитых в Брянском полку, стоявшем дальше от турок, нежели в Орловском, отбивавшем штурмы и стоявшем несравненно ближе к неприятелю. "А вот я объясню вашему превосходительству, - отвечал бойко бравый солдатик, оказавшийся унтер-офицером, хохлом, отчасти только исправившим свой оригинальный выговор, но сохранившим неподдельный малороссийский юмор, - турка глуп, он стрелять не умеет, значит, не целится, а положит ружье на руку и цидит, не разбирая, рассчитывая, что пуля виноватого сама найдет. Англичанин его снабдил славным ружьем, он и бьет из него больше и втрое скорее нашего. Ну и выходит, что ближнего-то минуют, а в заднего попадет сдуру. Выпустит рой пуль, ну и напятнает наших без разбора, куда угодит". Рассказчик тут же сослался на товарищей, и все подтвердили. Многие прибавили к тому: "Он боится "ура!", да штыка, и хотя и лез молодцом на штурм, но больше из лесу и с деревьев палит. На чистом месте да подойди он поближе, ему против нас никогда не устоять".

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});