Жизнь Маркоса де Обрегон - Висенте Эспинель

Наконец я простился с ними, причем они выказали большое благорасположение свое и любезность. Поручив себя Богу, я отправился в путь, пораженный таким необычным происшествием и преисполненный стольких несчастий, но очень довольный, видя себя вырвавшимся на свободу из этого запутанного лабиринта, – и воздавая про себя великие похвалы чести и достоинству знатных итальянских женщин и скромности, с какой они оберегают себя и свою честь и достоинство.

Я отошел уже почти на милю от этих садов, часто поворачивая голову назад, пока не потерял их из вида, так что мне показалось, что я уже в сотне лиг от них, когда я увидел, что ко мне во всю прыть мчатся два всадника. Я посмотрел кругом, нет ли на всей этой равнине какого-нибудь селения или дома, где я мог бы найти убежище и защиту, но я увидел себя настолько одиноким, что я даже не мог спастись бегством, так как ясно понял, что они раскаивались в том, что отпустили меня, когда я был свидетелем всего происшедшего. Я начал призывать Бога себе на помощь, потому что страх мой возрастал все больше по мере приближения всадников. Наконец, когда они были уже близко от меня, я счел за лучшее остановиться и ждать их решения. Они подъехали с самым недружелюбным видом и сказали:

– Остановитесь, сеньор солдат.

– Я уже остановился, – ответил я, – чтобы узнать, что угодно вашим милостям.

Это были двое мужчин, вооруженных двумя ружьями и охотничьими ножами, которыми они снимали шкуры с животных; их лица были загорелы, а слова грубы, так как они были обращены к испанцу, шедшему пешком и в одиночестве. Поэтому на обращенный к ним вопрос мой, что им было угодно, они ответили очень враждебно:

– Нам от вас не угодно ничего, но за нами следует тот, кому от вас что-то угодно.

Эти слова заставили меня задрожать и убедили меня в правильности моих опасений.

– Но, сеньоры, – обратился я к ним, – чем оскорбил я сеньора Аврелио, что со мной обращаются таким образом?

– Он вам это скажет, – ответили они.

– Позвольте мне продолжать мой путь, сеньоры, – сказал я, на что один из них возразил:

– Стойте на месте, или я пущу в вас две пули.

Я заметил, что почтительностью от них ничего не добьешься, и рассчитал про себя: если они явились, чтобы убить меня, то почтительность мало принесет мне пользы; а если они не собираются убивать меня, я не хочу, чтобы меня считали трусом. Поэтому, когда они сказали о двух пулях, я ответил, хватаясь за шпагу:

– Так если вы собираетесь стрелять в меня, цельтесь лучше; если вы промахнетесь, то, клянусь жизнью испанского короля, я подрежу ноги вашим коням, а вас самих изрублю в куски.

– Хвастовство испанца, – сказал один из них.

В этот момент уже подъехал на статном иноходце кабальеро, и когда он, увидя обнаженную шпагу, спросил, в чем было дело, я ответил ему:

– Я не знаю, на чем может быть основана такая несправедливость, как желание причинить смерть тому, кто захотел дать жизнь.

– Я не понимаю такого языка, – сказал кабальеро. Слуги почтительно вытянулись со словами:

– Сеньор, вы послали нас задержать его, но так как он хотел идти дальше, то мы пригрозили тогда ему пистолетом, а он нам, говоря, что искрошит и нас, и коней.

На это кабальеро ответил:

– Я послал вас задержать его, чтобы сделать ему добро, а не для того, чтобы причинять зло; и я не удивляюсь, что, увидя двух человек на конях и хорошо вооруженных, которые вздумали дурно обращаться с одиноким пешеходом и благородным человеком, он осмелился на это и на гораздо большее. Слезайте с коня и дайте это ружье испанскому солдату, и пусть он сядет на коня, а вы сопровождайте его до Венеции; и если он потом вас отошлет, возвращайтесь, а если нет, то дожидайтесь его. – И, обращаясь ко мне, сказал: – Сеньор солдат, беспорядок, вызванный моими бедствиями, был причиной, что я пренебрег своей обязанностью, и моя супруга, со своим ангельским характером, тронутая вашим состраданием и забывшая о моей жестокости, посылает вам в этом кошельке сотню эскудо на дорогу и от себя лично эту драгоценность, золотой крест с изумрудами и рубинами; она пребывает в надежде вновь увидеть того, кто остановил такое кровопролитие.

Я бросился к его ногам, благодаря его за такое благодеяние и честь; потом сел на коня, а проводником моим был тот, кто еще недавно хотел меня убить. Я прибыл в Венецию, как мне казалось, настолько богатым, что мог бы купить ее всю. Я сказал своему проводнику, чтобы он проводил меня в очень хорошую гостиницу, так как он хорошо знал город. Когда я вошел туда, было неподходящее время отпустить его, хотя я держал его при себе так же охотно, как он шел. Я отдохнул эту ночь и наутро отпустил его.

Глава VIII

С большим изумлением рассматривал я величие этой республики, столь богатой и пользовавшейся таким уважением, что обитатели ее были убеждены, будто они имеют больше оснований быть тщеславными, чем все остальные нации в мире. Однако в их внешнем поведении этого не обнаруживалось, потому что они держатся настолько скромно, что тот, кто их не знает, не примет их за то, что они есть на самом деле. А что касается их тщеславия, то здесь подходит забавный случай, происшедший между одним знатным венецианцем и одним португальцем, тоже принадлежащим к народу, который настолько полон самообожания, что не ставит ни во что весь остальной мир.

Когда я собирался пройти через маленький мостик, называющийся мостом Брагадина, я остановился, потому что позади меня шел один из Великолепных;[423] я оказал ему почтение, потому что они хотят, чтобы им оказывали его. А с другой стороны моста шел, глядя на горизонт, полный рослый португалец с перчатками из выдры на руках и обутый в спускавшиеся складками сапоги. Когда они дошли до середины мостика, Великолепный подумал, что португалец уступит ему дорогу, что было бы справедливо, так как он был в своей стране, – а португалец хотел того же для себя, будучи в чужой стране. Случилось, однако, так, что, достигнув середины моста, оба они очень величественно столкнулись и, чтобы не упасть в воду, португалец оттеснил его, а Великолепный не решился обойти стороной. Оба упали: Великолепный на спину, так как обладал слабыми ногами, а португалец ничком, так что чуть-чуть оба не упали в море. Португалец быстро встал, стряхнул с себя пыль перчатками из выдры, а Великолепный отряхнул красные чулки и платье на спине. Когда они стряхнули с себя пыль, они остановились и стали смотреть друг на друга, и, пробыв некоторое время в таком изумлении, Великолепный сказал португальцу:

– А вы знаете, что я венецианец, благородный патриций? – а португалец таким же тоном ответил или спросил:

– А вы знаете, что я португалец, фидальго[424] из Эвора? – на что венецианец очень презрительно сказал ему:

– Убирайся в публичный дом, козел рогатый! – а португалец, топнув ногой, ответил ему:

– Отправляйся сам туда, негодяй!

Каждый из них пошел своей дорогой, поворачивая голову назад, причем Великолепный показывал пальцем на португальца и говорил, громко смеясь:

– Не идет, сумасшедший. Португалец точно так же говорил:

– Оглядывается, дурень.

Так что я не мог решить, кто из них обоих был более тщеславен и глуп, хотя полагаю, что португалец, – потому что он был дерзким в чужой стране, где так не любят испанцев, что венецианцы говорят, восхваляя свой город, что в нем не бывает ни жары, ни холода, ни грязи, ни пыли, нет мух и даже москитов, ни блох и вшей, и даже нет испанцев. Венецианцы настолько изворотливы, что нет восхваления на свете, каким они не воспользовались бы для того, что они любят и что им нужно, и нет таких непристойных слов, какие они не употребляли бы по отношению к тому, к чему они питают отвращение.

Один из таких дворян пришел купить немного рыбы и в очень ласковых и любезных выражениях осведомился у торговца рыбой, не будучи знаком с ним, как поживают его жена и дети, а его самого называл очень почтенным человеком. Но когда тот не захотел отдать ему рыбу по желаемой цене, он назвал его рогоносцем, жену его развратницей, а детей ублюдками.

Я видел там очень примечательные проявления превосходства, на какое, по их мнению, они имеют все права, вследствие древности своего рода и своего могущества.

В час обеда я пошел в свою гостиницу, и едва я пришел туда и начался обед, как мне сказали, что меня разыскивает какая-то знатная дама на носилках, спрашивая:

– Где здесь живет испанский солдат?

Я видел, что, кроме меня, другого здесь не было; я встал и пошел узнать, что ей угодно. Я увидел выходящую из носилок женщину; она была очень стройна и очень красива и не менее хорошо одета. Очень ласково, в приветливых и любезных словах, она поздравила меня с благополучным прибытием, что повергло меня в смущение и сомнение, так как я подумал, что она действительно принимает меня за другого; поэтому я сказал ей:

– Сеньора, я считаю себя недостойным столь высокого и благородного посещения, как ваше. Умоляю вас получше удостовериться, тот ли я, кого вы ищете.