Проклятие Лермонтова - Лин фон Паль

б) С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, [чтобы не] где бы мог он сказать мне [чего] что-нибудь [неприятного] неприятное. – Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом, все чем только можно досадить человеку; не касаясь до его чести. – Я показывал ему, как [мог] умел, что не намерен служить мишенью для его ума, – но он делал как будто не замечает, – как я принимаю его шутки. – Недели три тому назад, – во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, – отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, – но действительно перестал на несколько дней. – Потом, – взялся опять за прежнее. – На вечере [у Верзилиных] в одном частном доме, за два дня до дуэли, – он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, – на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. – Я решился положить этому конец. – При выходе [от Верзилиных] из этого дома я удержал его за руку, чтобы он шел рядом со мной; – остальные все уже были впереди. – Тут я сказал ему, что [я] прежде я просил его прекратить эти несносные для меня шутки, – но что теперь предупреждаю [его] – что если он еще раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, – то я заставлю его перестать. – Он не давал мне кончить и повторял несколько раз сряду: что ему тон моей проповеди не нравится; что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет, – и в довершение [сказал мне] прибавил: «Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я никогда не отказываюсь от дуэлей; – следовательно, ты никого этим не испугаешь». – В это время мы подошли к его дому. – Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта, – и возвратился к себе. – Раздеваясь, я [сказал] велел человеку [чтобы он] [попросил] попросить ко мне Глебова, когда он придет домой. – Через четверть часа вошел ко мне в комнату Глебов. – Я объяснил ему, в чем дело; просил его быть моим секундантом и по получении от него согласия сказал ему, чтобы он на другой же день с рассветом отправился к Лермонтову. – Глебов попробовал было меня уговаривать, – но я решительно объявил ему, – что он из слов самого же Лермонтова увидит, – что в сущности – не я вызываю, – но меня вызывают, и что [поэтому] потому мне невозможно сделать [ни одного] шагу первому шаг к примирению.

На вопрос № 7:

а) [Тело убитого поручика Лермонтова неизвестно мне, в каком часу взято с места, – потому что [я уехал домой] простившись с ним, тотчас уехал домой и уже несколько времени спустя послал своего человека Илью в помощь другим и велел ему также привезти мою черкеску когда]

Мне неизвестно, в какое время [взято с места] [повезено] [увезено] [поднято] взято тело убитого поручика Лермонтова. – Простившись с ним, я тотчас же возвратился домой. Послал человека за своей черкеской, которая осталась на месте, чтобы явиться к коменданту, – об остальном же и до сих пор ничего не знаю.

б) Мне неизвестно, в какое время взято тело убитого поручика Лермонтова. – Простившись с ним, я тотчас же возвратился домой и послал человека за своей черкеской, которая осталась на месте происшествия, – чтобы явиться в ней к коменданту. – Об остальном же и до сих пор ничего не знаю.

(Заметьте: он с огромным трудом подбирает нужные слова и строит предложения: особенно мучается с объяснением, почему послал слугу за черкеской, хочет написать, что послал Илью помочь другим и заодно захватить черкеску, но тогда получится, что он не спешит доложить об исходе дуэли коменданту.)

На вопрос № 8:

а) Я первый вызвал его. – На другой день описанного мною происшествия Глебов и Васильчиков пришли ко мне и всеми силами старались меня уговорить, чтобы я взял назад свой вызов. – Уверившись, что они все это говорят от себя, но что со стороны Лермонтова нет даже [признака] и тени сожаления о случившемся, – я сказал им, что не могу этого сделать, – что [после этого] мне на другой же день [может быть] пришлось бы с ним [через платок стреляться] пойти на ножи.

Они настаивали; – напоминали мне прежние мои [мои] [наши] отношения [к нему] [с ним], говорили о веселой жизни, которая [всех нас еще] с ним ожидает [нас] в Кисловодске, и что все это будет [уничтожено] [нарушено] расстроено моей глупой историей. —

Чтобы выйти из неприятного положения человека, который мешает веселиться другим, – я сказал им, чтоб они сделали воззвание к самим себе: поступили ли бы они иначе на моем месте. После этого меня уже никто больше [не уговаривали] [никто] не уговаривал.

б) Вследствие [этих] слов Лермонтова: Вместо пустых угроз [ты гораздо бы лучше] и проч.: которые уже были некоторым образом вызов, я на другой день требовал от него формально удовлетворения. – Васильчиков и Глебов старались всеми силами помирить меня с ним; – но так как они не [имели] [имели никакого полномочия] (добавление: а только хотели уговорить меня взять назад вызов)

могли сказать мне ничего от его имени от [Лермонтова] и [а просто] [и только] [а только] [уговаривать только] хотели меня [отказаться от вызова] взять [назад] [моего] мой назад: – я не мог на это согласиться. – Я отвечал им: что я уже сделал шаг к сохранению мира [за три недели перед тем]

[тому назад], прося его оставить свои шутки [и быть со мной при всех так как он бывал], что он пренебрег этим, и что сверх того теперь уже было поздно, когда сам он надоумил меня [что] в том, что мне нужно было делать. – В особенности я сильно упирался на [этот] совет, который он мне дал накануне, и показывал им, что [он] что этот совет [он] был не что иное, как вызов. – После еще [с их стороны] нескольких [неудачных] попыток с их стороны они убедились, что [меня] уговорить меня взять назад вызов есть дело невозможное.

(Заметьте: чем точнее приходится ему провести мысль, что в дуэли виноват Лермонтов, который его изводил, тем сложнее ему собрать слова в предложения. Слова рассыпаются. Взгромоздить вину на мертвого человека – дело тяжкое. Мартынов знает, что не говорит полной правды, стыдится этого, но исполняет данный совет – отвести вину от секундантов и ни в коем случае не упоминать о такой приятной веселой жизни.

Эти черновые показания дают на самом деле гораздо больше информации, чем можно было бы ожидать. Во всяком случае ясно, что причиной дуэли была действительно обида, и Мартынов, дающий на большинство вопросов вполне вменяемые ответы, начинает путаться, задыхаться, искать слова только в двух случаях – когда отвечает на шестой и восьмой вопросы. И не потому он путается, что так уж желает что-то скрыть, а потому, что даже после дуэли обида никуда не делась, только теперь обидчик мертв, и ничего исправить и выяснить нельзя. Кажется, он сам не понимает, почему Лермонтов стал с ним так жесток: он проговаривается, что хотел одного – чтобы Лермонтов был с ним таким, каким был прежде. И, вероятно, примирители на самом деле приводили в качестве аргумента прежние добрые отношения и особенно упирали на то, что эта дуэль разрушит всю веселую атмосферу отдыха на водах, и совершенно не думали, что исход поединка может быть кровавым. Вряд ли думал об этом и Мартынов. Между прочим, Алла Марченко предположила, что Лермонтов мог предложить Мартынову совершенно неприемлемый вариант примирения: вместо «монтаньяра с большим пуаньяром» называть его «маркизом де шулерхофом» (намекая на неправедно нажитый капитал дядюшки Саввы) или просто «майором де шулерхофом» (намекая на собственное карточное плутовство, что, возможно, и послужило причиной такой быстрой и несвоевременной отставки, как ходили слухи).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});