Увидеть больше - Марк Харитонов

Однажды они с Гориным все же остались наедине. Она была в растрепанных чувствах: как раз накануне вечером убежала из ресторана, тип, называвший себя референтом министерства культуры, самоуверенный красавец, позволил себе пьяную выходку… нет, она запретила себе вспоминать даже имя. Лицо было еще опухшее от ночных слез, ждала телефонного звонка — с извинениями? Нет, чтобы сказать ему окончательно, что о нем думает. Горин завалился, как всегда, кстати, с букетиком, кажется, ландышей и опять с неизбежными своими стихами. Вот уж чего она тогда совсем не воспринимала, все сильней закипала злость, не разберешь, на кого, беднягу обижать не хотелось, но стоило проучить другого. Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому… бормотал что-то такое. Она ли подвинулась, его ли пальцы нечаянно коснулись ее руки (кофточка была без рукавов), задержались. Прикосновение было неожиданное, такого она, право, не испытывала, ни до того, ни после, нежное, проникающее, как излучение… вот, даже сейчас как будто ожило на коже. Пальцы поднимались от локтя к плечу (наконец-то сообразил, дурачок, осмелел), достаточно было замереть, не убирать его руку (и шарить в пустоте, и терпеливо ждать), проникли под рукав, дотронулись до шеи, до открытого выреза, опять замерли, все-таки решились. Она еще вслушивалась… какие необыкновенные излучающие пальцы… уже разрасталось, растекалось по телу чувство, что сейчас поддастся, растает, откликнется… Нет, все же опомнилась, наконец, этого, сказала, не надо — отвела руку. Он сник мгновенно, как будто даже испуганно: не обидел ли ее, совершив недозволенное? Даже этого не понимал, естественного женского движения, невозможности допустить сразу. Бывают такие, до позднего возраста не обретают зрелой мужской стати, той, что обещает женщине уверенность и опору. В девичьей компании над такими хихикают, пока одна, деловитая, умненькая, не сообразит подхватить, взять под свое крыло. Из таких получаются примерные мужья, безвольно влюбленные, счастливые доставшейся удачей.

Рите было не до него, ее романы уже разворачивались на других территориях, там, где у людей были свои квартиры, загородные дачи, машины, этих людей она стеснялась пригласить в свое жилье, внезапно оказавшееся убогим — постыдное чувство, когда пришлось знакомить первого мужа с родителями. Беда была не только в том, что к этому бедняге она не испытывала никаких чувств — временами начинало казаться, что она вообще не способна их испытывать. Сама лучше других знала, как это называется, все-таки профессионал, знала, как с этим справляться, как преодолеть, изгнать из памяти возникшую после первой душевной травмы зажатость, у ее клиенток получалось, благодарили. Сколько людей прошло потом через ее кабинет, сколько она наслушалась чужих историй! Историй несовместимости человеческих устройств, непонимания, насилия, одиночества. Других проще понять, другим проще советовать.

Правильней было этого беднягу зря не томить, не мучить, все боялась его обидеть, да он никаких слов и не требовал, готов был терпеть безропотно. Где-то в своих областях такой чайник мог что-то значить, но не для нее. Пришла пора все-таки сказать ему, наконец, что беременна. Он как будто не сразу понял, потом все же спросил: ты что, выходишь замуж? Она кивнула (хотя тогда еще не совсем была в этом уверена). Пробормотал что-то невнятное, можно было разобрать только «желаю».

Потом была новая квартира, переселилась к мужу. Если бы не папа, Горин бы, наверно, тогда же исчез для нее окончательно. Папа передавал от него приветы, тот к нему продолжал приходить. Лучше было не поощрять мучительных для него отношений. Какой может быть разговор о бескорыстной дружбе между мужчиной и женщиной, в которую остаешься влюблен? Разве что когда это уже совсем пройдет.

Вспоминаешь, как будто не о себе. Человек из другой жизни. Он, помнится, еще все же приходил к ней однажды, принес журнал с каким-то романом, стихов, кажется, ей больше не читал, говорил о своей новой работе. На что-то как будто еще надеялся, после ее развода. У нее уже был тогда сын. Ни разу с тех пор не вспоминала, надо же! Вдруг неожиданно поднимается из погасших глубин переставшее, казалось, существовать. Жизнь до жизни. И вот снова строки стихов… паста маргарита… что-то неожиданно связанное с ней… психическая болезнь… монастырь. И это прикосновение пальцев, способное, оказывается, ожить спустя годы.

4

Жанна не могла, конечно, не полюбопытствовать: что это за человек, о котором ты спрашивала… как его? Горин? Один из твоих романов? Какой там роман, отмахнулась искренне. О чем тут рассказывать, что объяснять? Необходимость общаться с Жанной не давала самой задержаться, разобраться в возникшей внезапно сумятице. А откуда ты знаешь про эти грибы? У Жучкова с этим Гориным что-то было, тебе не показалось? Что-то неприятное, по интонации чувствовалось. А ты его, между прочим, заинтересовала, я же видела. Интервью давал мне, а взгляд все косил на тебя, поворачивался. Явно положил на тебя глаз, будь начеку. Да ты не отмахивайся, зря морщишься, у меня на такие дела чутье.

Они сидели в гостиничном ресторане, перед возвышением для музыкантов, играть еще не начали. Ужинать совершенно не хотелось, еда в институтском офисе и впрямь оставила на удивление стойкое чувство сытости, хотя Рита, в отличие от Жанны, к ней едва прикоснулась. Ресторанное меню в разбухшем кожаном переплете было тяжелое как книга, в нем сразу не сориентируешься, названия незнакомых блюд аппетита не вызвали. Зеленая икра летучей рыбы, ого! есть даже такая. Не из той же ли пасты изготовлена? — комментировала, хмыкая, Жанна. Она была непривычно возбуждена. Тут все блюда, может, из нее, фирменные. Салат из папайи, никогда не пробовала. Ишь как в этом городке живут! Салат «Благочестие»… черт знает что. Нет, обе захлопнули неподъемные тома, решили ограничиться коньяком и чем-нибудь к нему, на усмотрение официанта. Хоть солеными орешками.

Жанна неожиданно быстро захмелела. Ей, оказывается, не давал покоя этот Жучков, Жорик. Успела даже каким-то образом разузнать, что он с женой недавно развелся. В нем есть обаяние, мужское сексуальное обаяние, как по-твоему? Ты же психологический специалист, ты можешь объяснить, что это такое. Бывает, на вид замухрышка, а мужик оказывается как раз о-го-го. Что пожимаешь плечами? Не надо было брать с собой подругу на десять лет младше… До Риты не сразу дошло: она ее ревновала — к кому? Да разве можно меня с тобой сравнить, принялась уверять, посмотри, как ты выглядишь и как я, как ты одета, я рядом с тобой провинциалка. Жанна смотрелась действительно эффектно: белое вязаное болеро с коротким рукавом, длинное колье с бирюзой. Это Рита взяла с собой в дорогу лишь наплечную сумку, та привезла в машине целый гардероб. И за лицом, за кожей не забывала следить, еще угадывались на шее следы недавних подтяжек. А у Риты лицо чувствительно горело от коварного майского солнца, не позаботилась с утра о креме.

На эстраде уже располагались трое музыкантов, волосатый гитарист подключил инструмент к усилителю, пробно тронул струны, синтезатор подал вкрадчивый голос. Поодаль в зале, сдвинув четыре стола, устроилась странная детская кампания, на некоторых малышах были пионерские галстуки, тонкие голоса доносились неразборчиво, как шум птичьего двора. Лилипуты, не сразу разобрала Рита, остановились в том же отеле. Ансамбль вслед за ударником вошел в ритм, вступил, встряхнув гривой, гитарист:

Будем, как дети, жить надо проще.Будем, как дети, жить надо проще, —

поддержали двое других.

Страшные сказки лучше не слушать,Это для взрослых, пусть разберутсяНам перескажут, так, чтоб понятней,

— Что они поют? — прислушалась Жанна. — Они что, издеваются?

Будем, как дети, жить без заботы, —

настаивал певец. Будем, как дети, опять согласился ансамбль. Голоса звучали не бог весть как, почти гнусаво. Нашли артистов. Жанна осушила свой бокал до дна. Вдруг достала из сумочки бумажную салфетку, стала сморкаться. Будем, как дети! Что они знают про детей? Какая у них жизнь, какая перед ними неизвестность? Как им может быть страшно? Как страшно за них, с ними? Скомкала использованную салфетку, достала другую. Неделю назад она дозвонилась до сына, до этого больше месяца ни телефон, ни электронный адрес не отзывались, уже сходила с ума. Оказалось, у него нечем было оплачивать интернет, телефон отключили. Так совпало, в банке сократили штат, долго искал работу. Искала. Все, что было, пришлось тратить на препараты, они там дороже всего, операция дешевле. До Жанны не сразу дошло: он несколько месяцев принимал препараты, гормональные, решил на самом деле стать женщиной. Ты понимаешь, о чем я? Не понимаешь? Ты не можешь этого понять. Не просто наряжаться — изменить пол. На самом деле. То есть сделать настоящую операцию, все там изрезать, исполосовать… о-о-ой, нельзя этого даже представить. Но внешность уже изменилась. Вот, достала из сумочки цветную фотографию, распечатанную на принтере. Белокурая красотка — ну, красотка, это на чей вкус, мужские черты проступают, но есть ведь женщины с мужскими чертами, лицо чистое. Волосы настоящие, длинные, разве что крашеные. Рассказывала, какой ураган застал ее однажды на улице: сережки в ушах встали дыбом. Так ты косыночку надевай! — вырвалось у Жанны. Что делать, надо было смириться, принять, перестроить что-то в самой себе. У кого-то она прочла, что неудовлетворенность такого рода у молодых людей бывает чревата самоубийством. Уж пусть хоть не самоубийство. Он сказал по телефону: я счастлива… Сказала.