Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Это нам ни к чему, – успокоил её Иван. – Но как вы, Дуня, узнали, что мы здесь?..

– Нам тётя Шура с самого ранья весточку на хвосте принесла. Володька, сказала, вернулся и какого-то уголовника с собой привёз. Собственными глазами, говорит, видела.

Иван от души рассмеялся.

– Алёша!.. Я-то думал, с порядочным человеком дело имею, а ты вот кто, оказывается… Уголовник!.. Поздравляю с таким высоким званием!..

– Ну. Попадись она мне только на глаза! – Василь Васильич был взбешён. – Я из неё… кисель… Нет!.. Я из неё отбивную котлету сделаю!.. – и почему-то добавил. – Люля-кебаб!..

– Ты это кого имеешь в виду, соседушка? – поинтересовался Иван.

– А вот её! – прогремел старик и указал костлявым скрюченным пальцем на вошедшую с чайником в руках тётю Шуру. – Гнида паршивая!.. Стукачка!.. Сука!.. Убью!..

Та бросила чайник на пол и с криком: "Спасите!.. Помогите!.. Убивают!.." – кинулась вон из комнаты. Василь Васильич – за ней.

– А ты говорил "забавный человечек", – Иван напомнил другу их давишний разговор в коридоре. – Посмотришь теперь, как этот человечек тут у нас "забавляется".

– А он и в самом деле убить может, – тихо проговорил Богомолов, вспомнив, какой яростью налились глаза старика перед тем, как он бросился за Шуркой в коридор.

– Ни в коем случае!.. Немного погоняет по квартире и только. Без членовредительства, – успокоил Алексея Ивановича Найдёнов. – Не впервой. Возвращайся лучше за стол. А то завтрак наш давно уже остыл.

И в самом деле, картошечка и сардельки практически стали холодными, но, несмотря на это, под истошные крики тёти Шуры, доносившиеся из коридора, голодные мужики очистили сковородку до первозданного блеска и принялись пить чай.

Наконец, душераздирающие крики сменились глухими стонами и жалобными причитаниями. В комнату вернулся запыхавшийся от погони, но удовлетворённый Василь Васильич.

– Я её в туалет загнал!.. Пусть на толчке маленько посидит и о своём будущем на досуге поразмышляет. Ей это полезно… Вольдемарчик, веришь ли, я с неё честное слово взял!.. Она мне клялась, что никому ни слова, ни звука, и… Предала!.. Предала, паскуда!.. Но я от своей вины не отрекаюсь, не думай!.. Более неё, я во всём виноват!.. И, безусловно, достоин всеобщего осуждения и публичного позора!.. Прости меня, Вольдемарушка, если можешь! – и театрально бухнулся перед Иваном на колени.

– С ума сошёл! – возмутился тот. – Встань сейчас же!..

– Не встану, пока не простишь подлеца!.. Ты мне только одно скажи: "Вася, я тебя прощаю". И всё… Больше мне ничего не нужно… Ну, пожалуйста!.. Ну, я умоляю тебя!.. Скажи!..

Иван рассмеялся:

– Вася, я тебя простил. Доволен?

– Дорогой ты мой! – обрадованный старик бросился обнимать Ивана, норовил поцеловать и непременно в губы, а тот безпомощно отбивался и умолял:

– Василий, сей же час прекрати!.. Кому сказал?!.. Васька!.. Пусти меня!..

В результате упорной тяжёлой борьбы Василь Васильичу удалось-таки звонко чмокнуть соседа в шею. Удовлетворённый, он поднял налитую ещё до прихода Дуни рюмку и торжественно провозгласил:

– За тебя, Вольдемаронька!.. За твою человеческую порядочность и поразительное по нашим нынешним меркам благородство!.. Такие люди, как ты, нечасто встречаются на нашем жизненном пути!.. Иннокентий!.. Ты согласен со мной?..

Тот буркнул что-то вроде: "А то как же. – и они, чокнувшись, выпили.

Через четверть часа, соблюдая величайшую осторожность, Иннокентий снял с головы Ивана резиновую шапочку, размотал марлевую повязку, которая из белоснежной превратилась в тёмно-коричневую, и обнажил голову Найдёнова.

– Как там? – тревожно спросил клиент.

Ни слова не говоря, парикмахер подал ему ручное зеркальце.

Оттуда на Ивана глянуло перепуганное лицо, поверх и по бокам которого торчали в разные стороны волосы… небывалого цвета. В его оттенках каким-то непостижимым образом сочеталась тусклая синева предрассветных сумерек и бурая грязь осенней распутицы.

– Как вам? – осторожно спросил мастер.

Иван поднял голову. В глазах его застыло горе. Он глубоко, безгранично страдал.

– Алёша, ты как считаешь, с такой… головой можно на люди показаться?

Богомолов сурово нахмурился, он изо всех сил старался сохранить серьёз.

– Честно говоря… Я бы не рискнул, – это был суровый, но честный приговор.

– А вы, Иннокентий Михайлович?.. Вы что скажете?..

Парикмахер глубокомысленно покачал головой.

– Результат достаточно интересный… Признаюсь, такого эффекта я не ожидал, но… Готов с вами согласиться: оттенок недостаточно натуральный. Если желаете, можем повторить.

– Повторить?! – Иван чуть не плакал. – Нет уж, увольте!.. Благодарю покорно… Я издеваться над собой больше не позволю!..

– Вольдемарушка! Ты напрасно расстраиваешься, на мой непросвещённый взгляд…

Старик не сумел продолжить: поймав на себе уничтожающий взгляд соседа, он замолк. Понял, вступаться за своего протеже опасно для здоровья.

Может быть, на обитаемой планете в какой-нибудь другой галактике, за пределами нашей солнечной системы, подобный цвет волос местные модники сочли бы высшим шиком, но здесь, на нашей грешной Земле, такая причёска в лучшем случае могла вызвать только улыбку или желание поскорее вызвать психоперевозку.

– Что же мне делать? – на Найдёнова невозможно было смотреть: обиженный, безпомощный ребёнок, действительно, не представлял, как с такой головой ему жить дальше?

Иннокентий с очень серьёзным видом ненадолго задумался, словно взвешивая все аргументы "за" и "против", и, наконец, огласил приговор.

– Будем стричься. Наголо, под ноль.

Иван в ответ тихо застонал.

– Крепись, друг! – Богомолов так и не смог скрыть предательскую улыбку.

Обескураженного, расстроенного, обречённого Ивана опять замотали белой простынёй, и бывшие когда-то роскошными кудри его целыми прядями стали падать из-под ножей безжалостной парикмахерской машинки прямо на пол.

Шёл уже пятый час, когда друзья вышли из дома в Даевом переулке. Вчерашняя непогодь сменилась ясной солнечной погодой, чуть подморозило, и от этого дышалось удивительно легко и свободно.

Алексей Иванович, как и задумал, решил первым делом зайти на Центральный телеграф: а вдруг там его дожидается весточка от племянника. А постриженный наголо Иван собрался посетить Воскресенский храм в Сокольниках. Там алтарником служил его давнишний знакомый Донат. У него Найдёнов надеялся узнать последние церковные новости и, главное, что произошло в его родном монастыре за время, пока он "находился в бегах". Выйдя со двора, они разошлись в разные стороны: Иван направился к станции метро "Кировская", а Богомолов пошёл на Сретенку. Договорились встретиться вечером, часов в десять, на Даевом.

В "Уране" шёл фильм "Девушка без адреса", и с огромной афиши, что висела на фронтоне кинотеатра, Николай Рыбников улыбался Алексею Ивановичу обворожительной киношной улыбкой. Богомолов подмигнул ему, как старому знакомому, и около "Аптеки" сел в полупустой по случаю выходного дня троллейбус. Красная "двушка" в десять минут довезла его до Петровки, и, поднявшись в горку по Кузнецкому мосту, Богомолов вышел к проезду Художественного театра.

Маршрут этот был хорошо ему знаком. В незапятные довоенные времена именно этим путём они с Анечкой ходили во МХАТ, и сейчас ему казалось, что даже трещины на асфальте остались теми же, что были тогда, шестнадцать лет тому назад. Совсем в другой жизни.

Какой спектакль они смотрели в последний раз?.. "Анну Каренину"?.. Нет, не "Анну"… Какой же?.. Он остановился перед витриной Художественного театра, в которой висели фотографии спектаклей.

"Три сестры"!.. Конечно, "Три сестры"!.. Как он мог забыть?!.. Еланская, Тарасова, Степанова, Бол думай, Ливанов, Хмелёв, Зуева, Станицын, Грибов… Какие артисты!.. Теперь уже нет таких… Ему вдруг отчётливо вспомнилось, как тогда, весной сорок первого, они с Аней вышли на улицу после спектакля. Оглушённые впечатлением от увиденного, они долго не могли прийти в себя и поверить, что были в театре. Нет!.. Этот вечер они прожили в доме Прозоровых, где вместе с Вершининым мечтали о том, какая прекрасная жизнь наступит через двести-триста лет, вместе с Тузенбахом прощались с Ириной и уходили на дуэль, вместе с Ольгой повторяли ещё и ещё раз: "Надо жить! Надо жить!.." – вместе с Машей навсегда прощались с Вершининым, вместе с Андреем плакали о неудавшейся, истраченной по пустякам жизни, о несбывшихся мечтах и обманутых надеждах.

Как он мог забыть?!..

Теперь с глянцевых фотографий на него смотрели новые, незнакомые лица: Головко, Юрьева, Максимова, Кольцов… Время – увы! – идёт безостановочно, на смену старикам приходят молодые, и остановить этот вечный круговорот никому не дано, и, быть может, в этом непрерывном движении и скрыта безпощадная справедливость нашего краткосрочного пребывания на этой вечной Земле?.. Кто знает…