История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы - Ласло КОНТЛЕР

Условия мира представлялись разочарованным магнатам-лоялистам столь мягкими, что позднее они горько жаловались относительно надменных куруцких лидеров, «словно это они одержали победу над императором». Действительно, амнистия предполагала, что все не только избегут наказания, но и получат назад свои имения, как только признают власть императора (включая даже Ракоци и Берченьи, если они вернутся). Обещаны были также сохранение прав и свобод страны, сотрудничество в управлении с государственным собранием Венгрии в соответствии с ее собственными законами и обычаями, гарантии свободы вероисповедания и упразднение организаций типа «Комиссии по новым приобретениям». Таким образом, Сатмарский мир возвращал страну к ситуации до 1670 г. при несколько более ук- /240/ репленной позиции короны: к разделению власти между венгерским дворянским собранием и Габсбургами, оказавшимися в выигрышной ситуации в результате проведенной ими освободительной войны против турок. Для куруцев, преследовавших цель восстановить сословно-корпоративные привилегии и осознавших иллюзорность независимости Венгрии, это тоже была своего рода победа. Они понимали, что их ожидало лишь сокрушительное поражение. С этой точки зрения, Карольи, которого часто квалифицировали как «предателя», был просто реалистичным политиком.

Вместе с тем мирный договор, не имея международных гарантий, стал зависеть от того, захочет ли Карл III, сменивший на троне Иосифа I, умершего за две недели до подписания мира, выполнять его условия. Однако новый монарх подчеркнул, что «спокойствие в Венгрии жизненно важно для Австрии», что к венграм поэтому «надо относиться с большей симпатией» и что лично он «доверяет им и уважает их не менее других народов». К этому следует добавить, что условия договора вовсе не отвечали надеждам и чаяниям очень многих участников движения куруцев, включая первых мятежников, принадлежавших преимущественно к народному его крылу, а также самого Ракоци и ближайших его соратников. Отнюдь не только по причине своего упрямства и донкихотства Ракоци никогда не вернулся в Венгрию и, постоянно изыскивая возможность возродить борьбу, из Польши переехал во Францию, а затем в Турцию, где и умер в 1735 г., так и не сумев смириться с поражением при всей очевидной иллюзорности его шанса на победу. Его влекла и воодушевляла отнюдь не только химера полной свободы, его захватывал сам процесс борьбы за независимость, ее этапы, потому что только так можно было раскрыть потенциал страны, ускорить в ней общественно-экономический прогресс и приблизить ее к западноевропейским стандартам. Краткий период общеклассовой солидарности в самом начале войны оказался решающим для его жизненного опыта и всего мировоззрения. Он пришел к убеждению, что Венгрия, отказавшись от привилегий в области налогообложения, освободив крестьян, создав профессиональную администрацию и национальную армию, куда успешнее сможет конкурировать на международной арене, чем страна, закосневшая в сословной иерархии и вечном рабстве.

Насколько взгляды Ракоци были реальными при сложившихся обстоятельствах – это предмет вечного спора для историков. Однако действительно он доказал то, что даже в самые тяжелые времена Венгрия всегда обнаруживала тенденцию противостояния неизбежнос- /241/ ти, преодоления границ возможного, обусловленных ее социально-экономической отсталостью, заторможенностью процессов восстановления сил и частичной политической зависимостью, – даже если эта тенденция реализовывалась в доблестной, но горькой судьбе неудачников. Но поскольку такая ситуация многое объясняет в современной истории Венгрии, война за независимость под руководством Ракоци, а также ее результаты достойны пристального внимания как открывшие одну из основных тем венгерской истории: тему сложного, случайно складывающегося соотношения между конституционной независимостью, национальными интересами, связанными с самосохранением, и политическим, социально-экономическим и культурным прогрессом. /242/-/243/

V. Просвещение, реформы и революция

(1711–1849)

XVIII век в европейской истории примечателен тем, что вернул старому континенту его былое величие. После двух столетий опустошительных религиозных, гражданских и международных войн, после родовых мук нового социально-экономического порядка и преувеличенных сомнений относительно этических основ европейской цивилизации старушка Европа, казалось, поднялась на такую ступень развития, с вершины которой могла с гордостью сопоставить свои достижения с любыми альтернативами, как в прошлом, так и в настоящем. Сложная континентальная система разделения труда и веретена коммерции, все прочнее связывавшей своими нитями европейские государства, довели удовлетворение потребностей людей пусть не до идеального, но все же беспрецедентно высокого, нигде и никогда прежде не виданного уровня, одновременно развивая утонченность их вкуса и тягу к изысканным материальным, социальным и интеллектуальным наслаждениям. Осознание значения веротерпимости сделало возможным мирное, без всяких репрессий сосуществование множества различных религиозных учений; понимание необходимости гармонизации общественных интересов в государстве способствовало тому, что могущественные бюрократические системы, сформировавшиеся за несколько предшествовавших веков, стали мириться с властью закона, сохраняя при этом способность управлять государством; осмысление политики как системы уравновешивания сил хотя и не искоренило окончательно международные войны и конфликты, но уменьшило опасность увлечения идеей мирового государства – «всемирной монархии», обычно ассоциировавшейся с такими деятелями, как император Карл V или Людовик XIV. Новые политические воззре- /244/ ния имели также следствием выработку системы контроля над возможностью создания огромных армий, появившейся лишь в последнее время и обладавшей страшным разрушительным потенциалом. Это привело к формированию мирового общественного мнения и системы международного права, необходимых для того, чтобы трансформировать хаос и анархию, сопровождавшие борьбу соперничающих держав, во «всеевропейскую республику».

По крайней мере, так людям казалось. Конечно, просвещенные умы, упорно пытавшиеся разобраться в современной им цивилизации и в основном разделявшие эти общие для эпохи Просвещения идеи, никогда не делали вид, будто идеи эти уже были осуществлены, но разделяли убеждение, что они выявляют генеральное направление развития континента, так сказать, самую суть европейской истории. Просвещение не было эпохой поисков абстрактных метафизических истин. Напротив, оно стремилось постигать новые идеи и категории во всевозможной их полноте, сложности и противоречивости. Кроме того, деятели Просвещения предприняли попытку собрать и систематизировать всю имевшуюся массу знаний о человеке, о его природе и социальной среде с целью дальнейшего улучшения этой самой среды. Вот почему французская «Энциклопедия» стала наиболее грандиозным и самым совершенным par excellence достижением эпохи. Цели, которые преследовали энциклопедисты, и их взгляды, по сути, были своего рода квинтэссенцией всех противоборствовавших течений внутри Просвещения, объединявшихся исключительно верой в прогресс. Эта всепобеждающая уверенность в способности человека к развитию и вера в то, что он сам сможет управлять этим развитием, были унаследованы от Просвещения Иммануилом Кантом, который считал, что человек может стать независимым существом, если только сумеет освободиться от самовнушенной нравственной и интеллектуальной потребности в авторитетах, наставниках и поводырях. Вера в прогресс пережила даже ужасы Великой французской революции, сохраняя свое значение в течение почти всего XIX в.

Изгнание турок предоставило Венгрии шанс принять участие в этом всеевропейском динамичном процессе обретения уверенности в собственных силах, хотя конкретные условия ее существования весьма затрудняли возможность этим шансом воспользоваться. Затяжной экономический упадок в сочетании с бесконечными опустошительными войнами на ее территории вызвали такую разруху, что все путешественники из Западной Европы, посетившие Венгрию в начале XVIII в., описывали ее в своих заметках и отчетах как страну крича- /245/ щих противоречий. Земли, отличавшиеся сказочно плодородными почвами, превратились в бескрайние заболоченные луга и пустоши (в 1720 г. было обработано менее 2,4 % всех пахотных площадей). Население страны стало крайне малочисленным и нищенски бедным. Например, к моменту освобождения Буды из примерно 200 населенных пунктов комитата Хевеш уцелели только два; на площади около 5 тыс. кв. км. к югу от города Вац в комитате Пешт тоже осталось всего два населенных пункта из 64 некогда цветущих поселков, сел и деревень. Если в Западной Европе за два столетия (XVI–XVII) население стран в среднем увеличилось на 60 %, то венгерское население, составлявшее в 1686 г. 3,5 млн. человек и едва ли превышавшее уровень 1500 г., теперь, после войны за независимость, чумы и освободительной войны под руководством Ракоци в конце XVII – начале XVIII в., должно было сократиться еще на нескольких сотен тысяч человек.