Мамалыжный десант - Юрий Павлович Валин

class="p1">– Я их слышал, как вас сейчас. Мы бросаем гранаты, и они бросают, – рассказывал Сречко. – Слышу: ругаются, стонут. И наши ругаются, стонут. А в воротах девушка лежит убитая. Я ее как сейчас помню, такая красивая, что даже не поверишь. Только ухо обожженное. В ухо ее эсэс застрелил…

Управа несколько раз переходила из рук в руки. Немцы отошли к Шобича-Главица, в бой непрерывно втягивались подходящие силы партизан. К десяти часам вечера последние немецкие заслоны были вытеснены из города…

– Они окопались на кладбище. Нам бы тогда артиллерию, мы бы бошей в могилы забили, и наши мертвые их бы додушили. В ту ночь такое грехом не посчиталось бы… – Сречко скрипнул зубами.

Кладбище на холме Шобича-Главица с двух сторон огораживали крепкие каменные стены. Саперы десантников успели пробить в них амбразуры. Со стороны поля, куда приземлялась вторая волна десанта, согнанные местные жители вырыли окопы и траншеи. Надгробия и каменные кресты оказались надежными укрытиями. Немцы были окружены и знали, что терять им нечего.

Около 23 часов, после минометной подготовки, партизаны атаковали со всех направлений. Осветительных ракет и автоматического оружия у немцев хватало, атака захлебнулась. В час ночи партизаны начали повторную атаку…

– Мы шли с бойцами третьей Ликской бригады. Минометчики не жалели мин, у меня было семь ручных гранат, и я их все расшвырял. Светло было как днем, немцы лупили как сумасшедшие. И нам немножко не хватило. Совсем чуть-чуть. Начали отходить, а боши выскочили вслед за нами. Нас поддержали огнем, загнали немцев обратно, но мы все равно отошли…

В два часа ночи атаковал 1-й батальон 1-й Пролетарской Ликской бригады. Безрезультатно…

В половину четвертого партизаны вновь атаковали. Удалось прорваться за стену, но остатки эсэсовцев контратаковали, и партизаны были отбиты…

– Едва рассвело, нас начали бомбить пикировщики. И пришел приказ отходить. Боши начали наступление по всем дорогам от Бихач и Босански-Петровац. Там шли тяжелые бои, и мы снова оставили Дрвар. – Сречко плеснул в стаканы. – По глотку, братья. То были тяжелые бои, мы многих потеряли. Немцы тоже. Эти парашютисты… Они умеют воевать.

Тимофей глотнул чересчур сладкого вина и сказал:

– Бывает такое. У нас на плацдарме случалось. Атакуешь, атакуешь, а никак. Прямо даже необъяснимо. Но ваши партизаны молодцы. Прямо как наши в Белоруссии. Мне как-то командир чуток рассказывал. Он с партизанами там по тылам ходил. А фрицевых десантников мы всех добьем. И эсэсманов, и прочих. И не-десантников тоже.

– Вот это верно, – сказал Сергеев. – Закупориваю? Пойду машину гляну. Кто его знает, когда выдвигаться будем.

Бледноногий шофер двинулся осматривать «додж», а Тимофей с Павло Захаровичем снимали с веревки подсохшие гимнастерки и шаровары.

– Отож, Тима, ты вот шо… – пробормотал Торчок, встряхивая ценный предмет формы. – Скачи как гамадрил, но под пули лишний раз не сувайся. Ты человек спокойный, основательный, но молодой. Опыта не хватает. В лихость не впадай, чуешь?

– Чую. А шо делать-то было?

– Не шокай. Уже сержант, скоро звезды на погоны заимеешь, так гутарь литературно. И послухай. В тот раз, може, ничего иного и нельзя было сделать. Может, и еще такие разы случатся. Но они должны редко случаться. А то не доживешь до своего отцовства.

– Ну, это я понимаю. От безвыходности прыгал.

– Отож! Случай, да. Пущай другой такой случай через год случится. Или попозжей. К лихости особый талант иметь трэба. Была у нас в группе одна девушка. Очень того… везучая. Вот скакать, стрелять, рубать и пья… колобродить – истинный талант! Но она тоже исключение.

– Слыхал. А она чего, правда вся из себя… этакая?

– Отож нашел кого спросить. Она меня на полторы башки рослее, с такой диспозицией особо не оценишь. Но так да… красивая. Весьма и даже чересчур. Засматриваются на нее. Только строга, руки и остальное живо пообрывает, не глянет, что полковник или генерал. Но дело не в том. Я тебе про талант толкую. Талант к ближней войне. Евгений как-то говорил, что она ножом враз трех фрицев положила. Или четырех. Я верю. Но то редкое счастье. Или несчастье. Нам с ней равняться не надо. У нас таланты пожиже. И опыта нет.

– Вот ты скажешь, Захарыч. Она что, с пеленок на фронте? Или в Гражданскую еще рубилась?

– Да бес ее знает… может, и в Гражданскую, – неуверенно пошутил Торчок и рассердился: – Я тебе про талант говорю, а ты не веришь!

– Почему не верю? Верю. А чего ее из группы отчислили? По беременности?

– Сопля ты и баран! Говорю же, она без амуров-лямуров служила. Ну, может, в отпуске шо себе позволяла… Живая же. И не отчислили ее, а перевели. Думкаешь, у нас тут самое-рассамое по важности задание?

– Не, так не думаю. И о талантливых красавицах не особо думаю, – заверил Тимофей. – О десантниках думаю, о том, когда приказ и командира нам пришлют. И еще малость о Стефэ думаю. Даже не малость. Что-то мне беспокойно.

– Какое тут спокойствие? Понятны волнения. Но все ладно пройдет. Я уйму разных дамочек на сносях повидал. Особенно по молодости. Там же сразу узришь, гладко или нет все пройдет, у меня глаз наметан, – тоном опытнейшего акушера-ветерана поведал Павло Захарович.

Тимофей вздохнул и спросил:

– Захарыч, а ты ведь рисовать действительно мастер. Чего тебя в штаб не взяли?

– Анкетой не подходил. Теперь вот доверие получил, но случай взяться за карандаш не выдается. Но начальство знает, что могу и малевать, – объяснил Торчок.

В калитку стукнули, немедля сунулась фигура в погонах и с пухлой полевой сумкой в руке. Блеснули очень знакомые очки.

– Хороший городок. Полторы улицы, все приветливы, найти вас проще простого, – одобрительно объявил старший лейтенант Земляков. – Приветствую, товарищи сержанты!

– О, начальство прибуло! – обрадовался Торчок. – Здравия желаем!

– Отож взаимно. – Вернувшийся офицер пожал бойцам руки. – Первым дилижансом к вам. Командование суетилось, подавало тапки и требовало поспешать. Излагайте последние события, время не ждет.

11. Октябрь. Столица

Да, собственным глазам не веришь. Масштабы великанские: светло-серые, поросшие цепкими деревьями и кустами скалы до самого неба и темная вода, тесно стиснутая, почти задушенная неохватным камнем, но злобно и упорно стремящаяся только вперед. Не доводилось еще такого видеть сержанту Лавренко. Природа, да…

Бронекатера шли вверх по течению Дуная. Место здешнее считалось самым опасным для дунайского судоходства, так и называлось – Железные Ворота. Сречко много порассказывал про здешние горы, а про фарватер и опасные подводные скалы говорил опытный югославский лоцман, помогавший вести катер. Идти навстречу течению было сложно. Для нормальных кораблей в мирное время устроили