Переводы Н. М. Карамзина как культурный универсум - Ольга Бодовна Кафанова

«Свистка»:

«Видя, как один жертвует придворным почестям не только своим временем, спокойствием, но и самыми друзьями, самою добродетелию, я говорил себе: этот человек дорого покупает свой свисток.

Видя, как другой, ищет народной благосклонности, разными пронырствами, не радеет о своих экономических обстоятельствах и, наконец, разоряется, думаю, он дорого платит за свисток.

Видя скупого, который отказывается от всех удовольствий в жизни, от счастия делать добро, от почтения сограждан своих, от сладостных чувств дружбы, единственно для накопления мешков своих, мышлю: бедный человек! Как дорого платишь ты за свисток!

Видя сластолюбца, который чувственные удовольствия предпочитает душевным, рассуждаю: как он жалок, не думая о следствиях и платя так дорого за свой свисток.

Когда мот разоряется на богатых кафтанах, на домашних приборах, на каретах, говорю: он не предвидит конца и поздно узнает, чего стоит ему свисток!

Когда прекрасная, милая девушка выходит замуж за человека грубого, недостойного, думаю: как жаль, что ты так дорого платишь за свисток!

Одним словом, едва ли не все житейские бедствия происходят оттого, что люди не знают цены вещей, и слишком дорого покупают свисток» (III, 233–235).

Помимо риторических фигур Карамзин активно использует в своем переводе настоящее время вместо прошедшего, актуализируя философский пафос произведения. Во французском оригинале текст не имеет такой четкой стилистической и ритмической организации. Карамзин заменяет разные формы прошедшего времени (passé composé и imparfait) на деепричастные обороты и глагольные формы в основном в настоящем времени. Сравните во французском тексте:

«Quand j’ai vu quelqu’un qui, trop ardent à rechercher les grâces <…>.

Quand j’ai vu un autre ambitieux, jaloux d’acquérir la faveur populaire <…>.

Si je rencontrais un avare qui renonçât à tous les agréments de la vie <…>.

Lorsque je trouvais quelqu’homme de plaisir, sacrifiant la culture de son esprit et l’amélioration de sa fortune à des jouissances purement sensuelles <…>.

Si j’en voyais un autre aimer la parure, les meubles élégants, les beaux équipages plus que sa fortune ne le permettait <…>»[379].

Вместе с тем Карамзин конкретизирует некоторые расплывчатые развернутые характеристики людей, чьи пороки Франклин критикует, обозначая их емкими словами-определениями. Так, «человек удовольствия, жертвующий культурой своего ума и улучшением своего состояния чисто чувственным удовольствиям», превращается в «сластолюбца». А тот, «кто любит украшения, элегантную мебель, красивые экипажи, тратя на них больше, чем может ему позволить его состояние», обозначается у Карамзина «мотом». В связи с этой конкретизацией весь текст приобретает большую афористичность и яркость и вместе с тем большую обличительность, – то есть черты, присущие жанру просветительской притчи. Таким образом, Карамзин еще более усиливает присущее франклиновскому произведению притчевое начало.

Вместе с тем можно заметить, что каждый период заканчивается в русском переводе заключением в настоящем времени («думаю», «мышлю», «рассуждаю», «говорю») вместо разных форм прошедшего времени. В этом приеме мы можем почувствовать намеренную обращенность Карамзина к современности. Он настоятельно развивает мысль о том, что и в настоящее время не искоренены пороки, метафорическим обобщением которых является «свисток», за который платится «слишком дорогая цена». Таким образом, Карамзин придает сочинению Франклина актуальное звучание, оказывающее суггестивное воздействие на читателей, в чем ему, по-видимому, помогло знакомство с риторическими образцами античности, речами Цицерона, Демосфена и других ораторов.

Вторая история – «Нога хорошая и дурная» («La belle jambe et la jambe difforme») имеет также философско-моралистическую направленность. В ней Франклин развивает свою любимую мысль о том, что, по сути, каждый человек является «кузнецом своего счастья». Он размышляет о двух разных психологических типах людей, которых, прибегая к современной терминологии, можно было бы назвать «пессимистами» и даже «мизантропами», а противоположных им по характеру – «оптимистами» и «людьми коммуникабельными». В достаточно точном переводе Карамзина начало повести звучит следующим образом:

«В свете находим мы два рода людей, из которых (с равным здоровьем, с равным богатством) одни счастливы, другие – несчастливы, что обыкновенно происходит от разной привычки смотреть на вещи, на людей, на случаи, и от действия, производимого сею разницею в их душе. <…> Способные быть счастливыми занимаются только приятностию разговора, обеда, погоды и наслаждаются тем, как могут; а расположенные к несчастию занимаются противным, всегда недовольны, мрачными своими мыслями разрушают удовольствие общества, оскорбляют многих людей и делаются всем в тягость» (III, 233–235).

Вслед за Франклином, Карамзин считает, что скверный характер человека не является врожденным, а складывается на протяжении жизни, и многие его черты являются «благоприобретенной» привычкой, от которой при желании можно избавиться. Можно говорить о руссоистской основе, которая лежит в основе подобного взгляда на человека: он не рождается с порочной природой, а, возможно, искажает благостную ее природу в зависимости от различных обстоятельств жизни. Поэтому в его силах изменить, исправить свой характер.

Отступая от оригинала, Карамзин вводит многочисленные риторические вопросы, побуждающие читателя задуматься о том, что можно при желании изменить отношение к себе людей, сделать свою жизнь более счастливой. Различие структуры текстов особенно заметно в сравнении с точным русским переводом сочинения Франклина 1803 г. Сравните:

Перевод 1803 г

«Никто не любит ругателей, которые всякому готовы наносить обиды. Зато с ними всегда обходятся с холодною учтивостию; нередко даже и в этом отказывают им, что самое ожесточает еще более их и доставляет им как бы случай к сильным спорам и ругательствам. <…> Итак, естьли они не переменяют навыка и не удостаивают почитать прекрасным то, что в самом деле прекрасно, без всякого огорчения, как для самих себя, так и для других, то всякий должен избегать их; ибо мы всегда встречаем неприятности, естьли имеем соотношения с такими людьми, особливо, естьли к несчастию бываем замешаны в их ссорах»[380].

Перевод Карамзина

«Никто не терпит людей, которые все осуждают, всех бранят, видят везде дурное и нигде не видят хорошего; никто не хочет содействовать в них счастью; никто искренно не жалеет о их злополучии.

<…> Для чего же не преодолеть себя? Для чего не отдавать справедливости полезному? Для чего не находить приятного приятным? Что лучше: наслаждаться, не мешая наслаждению других людей, или, огорчая себя, огорчать всех?» (III, 228).

Если отвлечься от затрудняющей восприятие текста архаичной лексики, то можно отметить, что перевод 1803 г. полно и точно воспроизводит французский оригинал. Карамзин не только намного сокращает текст, но, отказываясь от конструкций с придаточными условными, делает его содержание намного более динамичным и легким для восприятия, а морально-философский пафос – более действенным.

После такой преамбулы Франклин рассказывает о способе распознавания с первого взгляда «людей сердитых и зловредных», которым пользовался один