Замок на песке. Колокол - Айрис Мердок

своем сознании достаточно долго, возможно, это помогло бы ему принять решение. Но даже этих видений было недостаточно. Он с болью понимал, что, для того чтобы обрести возлюбленную, ему придется учитывать не только свои добродетели, но и свои дурные качества: несдержанность, неприязнь к Нэн, способность раздражаться на пустом месте. Эта опасная полоса лежит между ним и Рейн. И надо что-то сделать с этим пространством, иначе он никогда не окажется с ней рядом. Вот если пойти вперед, не сводя с нее глаз, тогда, может быть, и удастся дойти.

Мор отбросил сигарету. Сейчас должен появиться поезд. Он подошел поближе к платформе. Желание увидеть ее пересилило все прочие мысли. Он стоял, вглядываясь в даль. Прошло несколько минут. Поезд, несомненно, опаздывает. Мор начал прохаживаться туда-сюда, покусывая ногти. А вдруг что-то случилось, может, авария? Перед ним на миг отчетливо возникло тело Рейн, лежащей в крови, посреди покореженных обломков. Он снова посмотрел на часы. Ну, когда же! Ну, появляйся же! И поезд наконец появился. Проплыл вдоль платформы и остановился, выплюнув на свежий воздух сотни прибывших. И они все устремились к заграждению. Рейн не приехала. Возможно, заболела. Или передумала. А может, он чем-то невольно обидел ее вчера. А вдруг уехала? Нет, вот она, слава богу, такая крохотная, что он просто не разглядел ее в толпе. Увидела его, помахала рукой. Она уже совсем близко от ограждения. Она здесь.

– Рейн, – выдохнул он. И со всей страстью обнял ее. Его больше не волновало, что кто-то может их увидеть, не волновали сплетни и пересуды.

Рейн со смехом освободилась из его рук. И, поглядывая на него, повела к выходу.

– Ты плакал, – сказала она. – У тебя есть ужасная привычка – плакать беззвучно. Лучше уж навзрыд.

Мор и в самом деле в глубине души заливался слезами.

– Видишь, какой я немощный! Но теперь все в порядке.

Они вышли из здания вокзала и пошли к реке.

– Куда мы идем? – спросил Мор. Рейн, очевидно, знала Лондон куда лучше его.

– Сначала перейдем мост, – объяснила она, – а потом я покажу тебе кое-что. – Она тащила его за руку, как дети тащат взрослых. Они подошли к мосту Ватерлоо.

Широкая изгибающаяся лента Темзы возникла перед ними в обрамлении бледно-золотых куполов и шпилей. Сверху, по неяркому небосводу, плыли пухлые белые облака. День был холодный, собирался дождь. Вода поблескивала, вспениваясь волнами, на которых покачивались стоящие на приколе баржи. Но воздух над неспокойной рекой был абсолютно безмятежен, и знакомые очертания зданий таяли в легкой дымке. Они остановились посмотреть, и Мор ощутил всплеск волнения, которое всегда, еще со времен его провинциального детства, охватывало его при каждой новой встрече с Лондоном, городом прекрасным и коварным, полным ловушек и соблазнов. Холодный ветер дул в их сторону. Они в молчании смотрели на восток.

Рейн вздрогнула:

– Смотри, а в Лондоне уже осень. Я думала, листья начинают опадать в сентябре. Но здесь осыпаются уже в июле. Наверное, я не смогу прожить в Англии весь год.

Мор тоже задрожал, но не от ветра. А от вдруг пришедшего осознания, что Рейн свободна. И – этого он, как ни старался, не мог забыть – достаточно обеспечена. И поэтому может по собственному вкусу выбирать, провести ли ей зиму в Англии или вернуться к Средиземному морю, а то еще взять и улететь на Майорку или в Маракеш. Ее свобода и привлекала Мора, и одновременно возбуждала какую-то неприязнь.

Рейн прочла его мысли. Но она наверняка не желала, чтобы он это понял. Ей хотелось каким-то образом намекнуть ему, что она не исключает его из своего будущего.

– Подумай, как мы будем когда-нибудь вместе работать, – говорила она, – я над картиной, ты над своей книгой…

Мор рассказал ей о своей недописанной книге. Но пока еще ни словом не обмолвился о своих политических планах. Да и так ли уж необходимо рассказывать, ведь он, скорее всего, оставит все эти хлопоты. Сейчас он не мог заставить себя даже думать о политической карьере. По сравнению с его нынешними заботами все связанное с выборами оказалось таким незначительным.

– Ты никогда не оставишь свою живопись, – сказал Мор, – а я вот не знаю, как бы себя повел, – он поискал слово, – …на свободе. – Он на минуту представил себе, что живет в каком-нибудь отеле на Майорке на деньги Рейн. Эта картина показалась ему не столько противной, сколько нелепой. Разумеется, до этого не дойдет. Когда буря уляжется, он откроет свою собственную школу. Они это уже обсуждали. Он попытался сосредоточить мысли на возможном будущем, что давалось ему с некоторым трудом. Зато без труда являлось лицо сына. Он вспомнил, что через десять дней у Дональда экзамен по химии.

Они перешли мост. Начинал накрапывать дождик.

– Берем такси, – объявила Рейн. Сегодня она была такой веселой. Буря сомнений и упреков на мгновение улеглась. Мор понял, в чем так нуждается – в ее уверенности! Тогда и он следом за ней мог бы, наверное, принять решение. Он остановил такси и там, внутри, обняв ее, тут же забыл обо всем на свете.

Рейн велела остановиться на Бонд-стрит. Мор растерянно озирался вокруг. Он настолько был поглощен Рейн, что не обратил внимания, куда они едут. Возле дверей висел плакат:

ОТЕЦ И ДОЧЬ

Выставка работ

СИДНИ и РЕЙН КАРТЕР

Радуясь его удивлению, Рейн повела Мора за собой. Мора охватило волнение. Кроме портрета Демойта, он не видел других картин Рейн, работ ее отца не знал вовсе – ни в оригинале, ни на репродукциях. Поэтому предвкушение открытия смешивалось с тревогой. Его беспокоило, что ведь картины могут ему и не понравиться!

Они поднялись по лестнице.

Появление Рейн вызвало легкое волнение. Она знала и девушку, торгующую каталогами, и двух агентов по продажам, и хозяина галереи, который с кем-то беседовал в центре зала. Несколько посетителей, рассматривавших картины, тоже обернулись. Мор понял, что впервые оказался в мире Рейн. Ему стало неловко. Но Рейн без всякого смущения представила его своим знакомым как коллегу Демойта. Агенты знали о портрете и поинтересовались, как движется работа, пообещав осенью навестить Сен-Бридж, чтобы взглянуть на картину. «Значит, теперь в Сен-Бридж будут ездить знатоки живописи… а меня там уже не будет», – думал Мор. Слово «осень» прозвучало словно напоминание о времени после его смерти. Так, наверное, приговоренный к казни слушает праздную болтовню своих тюремщиков.

Рейн, по всей видимости, нисколько не торопилась. Она обменивалась последними новостями с агентами и хозяином. Поговорили немного о творчестве ее отца, упомянули и о недавней продаже одной из его картин. Цена потрясла Мора. Он молча